Рождённая на стыке веков. 12 глава

     - Халида? Девочка моя, малыша покормить надо, смотри, как он плачет. А хорошенький какой! Только очень маленький. Недоношенный, надеюсь, выживет, - с сомнением сказала Даша.
     - Тебе два дня отдыха, больше не смогу тебя прикрывать. И так ты скрывала свою беременность, но доложить начальству, я обязана. Что скажет, не знаю. А пока, покорми ребёнка, не помер бы, - сказала надзирательница, с жалостью посмотрев и на меня, и на ребёнка.
     - Спасибо. И простите меня... испугалась я очень, - произнесла я.
     - Что же... если лагерь, все звери, что ли? Я тоже женщина, понимаю. Имя надо дать малышу. Как назовёшь? - спросила женщина, нагнувшись над малышом.
     Она пальцем провела по нежному личику ребёнка.
     - Сладенький. Что же ты родился так не вовремя, да не в том месте, а? А мамка кормить тебя не хочет, да? Вот вырасту и стану сильным и смелым, да? - сюсюкала надзирательница и я впервые увидела её скупую улыбку.
     Даша посмотрела на меня и с недоумением пожала плечами. Кажется, женщина заметила, что мы удивлены, выпрямившись, она посмотрела на нас.
     - А ты молодец, не думала, что справишься. И Лёша молодец, другой бы в обморок упал, увидев роды. Ладно, пойду я. А ты, Кузнецова, иди в цех, тебе я не могу отдых дать. Пошли, - сказала надзирательница, ещё раз взглянув на малыша.
     - Вечером увидимся, - шепнула Даша и быстро пошла к выходу.
     Я посмотрела им в след и взглянула на ребёнка. Он потешно сунул палец в рот и с усердием сосал его, вызывая у меня улыбку.
     - И что мне теперь с тобой делать, а? - пробормотала я, вглядываясь в личико малыша, стараясь понять, на кого он похож. На головке густые, чёрные волосики, чёрные глаза и очертание бровей, картошечкой носик и пухленькие губки. Я облегчённо вздохнула. Гошу и тем более Савелия, малыш совсем не напоминал. Скорее, ребёнок был похож на моего отца.
     - Слава Аллаху, надеюсь и характером в дедушку пойдёшь, - тихо говорила я, будто ребёнок меня понимал.
     С усилием, я приподнялась и взяла его на руки. Грудь он взял сразу, жадно припав к ней, но молока не было, я знала, что оно появится позже, как было с Бахромчиком. Малыш заёрзал и не получив желаемое, заплакал.
     - Ничего, так терпению научишься, - прошептала я, поглаживая его чёрные волосики.
     Вдруг, дверь склада со скрипом открылась и я увидела надзирательницу, с двумя молодыми людьми в форме. Испугавшись, я инстинктивно прижала ребёнка к себе.      
     - Ты не бойся, Рахматова. Начальнику я доложила, но сказала, что знала обо всём. Он приказал перевести тебя в лазарет на пару дней, вместе с ребёнком. Там фельдшер у нас, хороший доктор, из города недавно направлен, пусть осмотрит тебя и ребёнка. Мало ли что... столько крови было, ужас. А я тебе молока принесу и еды отдельно. Видать, в титьках пусто, а? А малышу есть надо. Давайте, парни, помогите, - оглянувшись на часовых, сказала надзирательница.
     Вот, поистине, человек познается в трудные моменты. Я и подумать не могла, что эта мужеподобная женщина, окажется столь добра ко мне.
     - Спасибо Вам, - лишь ответила я.
     В общем, ребёнка она подняла сама, с умилением вглядываясь в его личико, а парни помогли мне, поддерживая с двух сторон, они перенесли меня в лазарет. Хорошо, рабочее время и во дворе никого не было, только часовые и стояли на вышках. Я наконец легла на кровать, настоящую, железную кровать, с мягкой подушкой и простыней. Меня укрыли покрывалом и положили рядом ребёнка.    
     Доктор, пожилой мужчина лет семидесяти, в белом халате на тучном теле, в такой же шапочке, нагнулся ко мне и сильно нажал на низ живота. Я вскрикнула от боли.
     - Хорошо... кажется, чисто. Удивительно, в таких условиях и без последствий. Молодец, девочка, но противовоспалительное, эти два дня будешь принимать. А пока, я укол тебе сделаю, - будто разговаривая сам с собой, бормотал доктор.
     Потом он размотал пелёнку и оголил ребёнка. Вынув из кармана трубочку, приложил к его груди и долго слушал, водя трубочкой по всей груди ребёнка.
     - А ты уверена, что он недоношенный? - посмотрев на меня, спросил доктор.
     - Ну да... это произошло в октябре месяце, ну... когда меня... - от стыда покрываясь краской, ответила я.
     - Ну? А сейчас какой месяц? - спросил доктор.
     - Июль... кажется... - промямлила я растерянно.
     - Да нет, милая барышня, не кажется тебе. Ребёнок родился в срок, ну, минус неделя. Практически, малыш здоров. Ладно, отдыхай, я сейчас укол сделаю, у меня как раз шприцы вскипели и таблетки принесу. Какая это у тебя по счёту беременность? - остановившись и посмотрев на меня, вдруг спросил доктор.
     - Третья, - ответила я.
     - Боже ж мой! Когда же ты успела? Молодая ведь совсем, - удивился доктор.
     - Но детей нет, они умерли, - ответила я.
     - Ну этот не умрёт. Вон как глазки блестят, жить хочет, - наконец уходя, сказал мужчина.
     Вечером, пришла Даша, но она была не одна, первой вошла надзирательница, держа в руках миску, завёрнутую в вафельное полотенце, посеревшее от частых стирок хлоркой.
     - Как вы тут? На вот, поешь. Офицерский ужин, с нашей столовой взяла. Гречка с котлетой, небось, давно такого не ела? Даша, поставь и молоко на тумбочку. Парню расти нужно, - наклоняясь над малышом, сказала надзирательница.
     Такой мы её никогда не видели, даже лицо нам показалось симпатичным. Было удивительно, что она так по-доброму ко мне отнеслась, всегда суровая, с командным голосом, привыкшая приказывать, проявила чувства к ребёнку.
     - Спасибо Вам, товарищ надзирательница. Что бы я делала, если бы не Вы, - искренне сказала я.
     - Что ты меня всё надзирательницей называешь? Катя я и тоже женщина. Ладно, мне на пост пора, а ты, Даша, побудь ещё немного и в барак возвращайся. Иначе, мне выговор может быть. Да... как сына-то назвала? - почти у выхода, обернувшись, вдруг спросила она.
     Я взглянула на Дашу и пожала плечами.
     - Да ещё никак. Может имя своего отца ему дать? Абдулла. Что скажете? - осмелев, спросила я.
     - Хм... Абдулла? Имя какое-то басмаческое. А по-русски назвать не хочешь? - вернувшись, спросила Катя.
     - Мой отец всю жизнь батрачил, к басмачам мы отношения никого не имеем. Да и у бая, куда меня насильно в одиннадцать лет привезли, я прислугой была, - ответила я.
     Вдаваться в подробности о том, что мой отец примкнул к банде Турсунбая и что я была его любимой женщиной, я не стала.
     - Ну, как знаешь. Пусть будет Абдулла. Нужно документ о его рождении написать. Ты ведь знаешь, что он будет с тобой только год, потом его отправят в детский дом. Ну, я пошла, - наконец направляясь к выходу, сказала Катя.
     - Ты поешь, остынет. Молоко у тебя уже есть? Ты кормила ребёнка? - спросила Даша, присаживаясь на табуретку.
     - Молока пока нет, только светлая жидкость. Ты со мной поешь, нам хватит, - разворачивая серое полотенце, сказала я.
     - А я только что ела, ешь сама. Вот, молока попей, кипячёное. Тебе сейчас есть нужно, чтобы молоко для сына было, - ответила Даша.
     Я жутко проголодалась, но поделила котлету пополам и отделила гречку для Даши.
     - Если ты не будешь есть, я тоже не буду. Знаю, как и чем ты ужинала, - сказала я.
     - Спасибо, Халида, я только попробую. Пахнет аппетитно, давно не ела котлет и гречку. Но сначала ты поешь, ложка всё равно одна, - сказала Даша.
     Я села на край кровати и быстро съела свою половину еды, запивая тёплым молоком. То ли от еды, то ли время пришло, но в груди закололо, я вдруг почувствовала некий прилив. Взяв на руки ребёнка, я дала ему грудь, к которой он жадно припал. К удивлению, прилив и правда оказался обильным, молоко аж потекло между губ малыша и захлебнувшись, он закашлялся. Мы с Дашей засмеялись, чего не было со дня нашего прибытия сюда, а то и раньше.
     - Здорово! Значит молочная ты баба, это хорошо. Вроде грудь у тебя небольшая, но есть женщины и с большой грудью, а молока кот наплакал, - сказала Даша, с удовольствием доедая из миски гречку и половину котлеты.
     - У меня и с первым сыном молока было много. Сама удивлялась. Послушай, почему Катя решила мне помочь? Я не ожидала от неё такой доброты, вот и еду принесла, - спросила я у Даши.
     - Сама была удивлена. Но я слышала, что у неё сын трагически погиб в одиннадцать лет, зимой в лесу замёрз. Как и зачем он там оказался, никто так и не понял, но поговаривали, что мстили ей за что-то и мальчонку кто-то из взрослых в лесу оставил замерзать. После этого, от неё и муж ушёл, ушёл и сгинул. Никто его после того случая в деревне не видел. Это было в начале двадцатых, - рассказала Даша.
     - Понятно... жаль её. Тоже матерью была, значит, - задумавшись, ответила я.
     - Мне пора, дорогая. Я только завтра вечером смогу прийти. Но здесь и завтрак, и обед дают. Ну... пока, Абдулла! Внук дехканина, - целуя малыша в пухлую щёчку, сказала Даша.
     Правда говорят, если раз дала ребёнку грудь, уже отказаться от него не сможешь. Я с умилением смотрела, как смачно малыш сосёт. Улыбнувшись, я погладила его по головке.
     - Сыночек мой... мой Абдулла... мы с тобой забудем, кто стал причиной твоего рождения, правда? Никто нам не нужен. Ты мой сын и только мой. Я навсегда выкину из памяти тех, кто так измывался над твоей мамой. Клянусь тебе в этом. Ты никогда не услышишь их имён, - тихо говорила я, облокотившись о спинку кровати и засыпая.
     Через два дня я вышла из лазарета. Но нужно было работать наравне со всеми. Правда, Катя разрешала прибегать в барак каждые три часа и кормить малыша. На удивление, словно понимая, где и в каких условиях мы живём, Абдулла был спокойным ребёнком, а я всё больше проникалась к нему нежной, материнской любовью, ужасаясь при мысли, что скоро его у меня заберут. А вечерами, к моим нарам подходили женщины, чтобы поиграть с сыном.
     Время неумолимо шло к расставанию с ним и когда ему исполнился годик, рано утром, перед самой работой, в барак зашла Катя, в сопровождении двух людей, среди которых была незнакомая женщина, как оказалось, сотрудница детского дома и сопровождающий её солдат. У меня ёкнуло сердце, не удержавшись, я заплакала, прижимая сына к себе.
     - Катя? А как же я найду его потом? Куда его увозят? Он же ещё такой маленький. Может быть мне разрешат ещё год быть с ним? - в отчаянье спрашивала я.
     - Рахматова! Много вопросов задаёшь. Всё! Прощайся с сыном, - строго крикнула Катя, мельком посмотрев на присутствующих.
     - Халида? Ты знала, что его у тебя заберут, закончится срок заключения, мы его обязательно найдём. Передай Абдуллу им, - тихо говорила Даша, сев рядом со мной и обняв за плечи.
     Скрепя сердце, я протянута ребёнка женщине, сотруднице детского дома.
Она отдала Кате бумагу и вместе с солдатом вышла из барака. Я со слезами провожала их взглядом. И когда они ушли, Катя подошла ко мне и нагнувшись, сказала.
     - Его везут в Архангельск, в детский дом номер два. Так что, ты без труда сможешь его найти. Под твоей фамилией, имя ты сама ему дала. Так что успокойся и смирись.
     Я оторопело смотрела на неё.
     - Катенька! Но я даже не знаю, где сама нахожусь, вот уже скоро второй год, - воскликнула я.
     - Наш лагерь находится в Соловках. Дальняя Сибирь. Всё, мне идти нужно, да и вам тоже. Даша? Перевяжи ей грудь, чтобы молоко пропало, - сказала Катя, поворачиваясь к женщинам, готовым идти в столовую, а оттуда на работу в цех.
     - Чего копошимся? Быстро на выход! - крикнула Катя.
     Все молча побрели следом за ней. Опять пошли монотонные дни, без тепла и лета, которое было в наших солнечных краях. Молоко пропало через неделю, правда, в первые дни поднялась температура. Я была благодарна Даше за то, что она всегда была рядом. Очень тосковала по сыну, прижимая к лицу его распашонку, которую сама сшила. На ней ещё едва сохранился его запах.
     А Катя... с ней мы после рождения сына как бы сблизились, правда, она становилась другой, когда мы оставались одни. При всех она была строгой и требовательной надзирательницей. Иногда, она приносила нам с Дашей что-нибудь вкусненького, конфеты или печенье, редко, перепадало и мясное, чуть-чуть, но всё же. Под предлогом какой-нибудь работы, она уводила нас с Дашей в свою комнатушку, в конце территории, где мы говорили до полуночи, пили чай с печеньем и конфетами. Эти редкие вечера, скрашивали нашу серую жизнь, давая отдых и телу после тяжёлого трудового дня, и душе, в которой казалось и света не осталось.