Отношение к религии и священникам, ПМВ. ч. 11

Отношение к религии и священникам в годы Первой мировой войны.

(Продолжение, предыдущая глава: http://www.proza.ru/2019/05/30/580)

Масштабы духовного и нравственного разложения, в первую очередь «образованной» части русского народа,  выявила еще русско-японская война.
Епископ Переславский Иннокентий служивший в начале войны в городе Дальнем вспоминал:
«.. лишь только смолкали раскаты орудий, народ не шел в церковь, а наполнял непотребные места.
Я помню удручающую картину, когда были изъяты из воды тела погибших моряков на „Енисее“, не оплаканные и полунагие, лежащие в кучах на китайских арбах, наподобие дров, и в тоже время красовались на улицах афиши, приглашавшие публику на танцевальные вечера..»
( Иннокентий, еп. Переславский. «Если они умолкнут, — камни возопиют» // Владимирские Епархиальные ведомости. — 1904. — №;16. — С. 466-467.).
И там же он вспоминает: «Целые полчища публичных японских женщин … красноречивее всего свидетельствуют о здешних нравах; такой грубый разврат не мог не вызвать в туземных жителях отвращения к русскому человеку, стремящемуся просвещать инородцев. Достаточно сослаться на местные иностранные газеты, уподобляющие наши новые города с Содомом и Гоморрой».

Военный священник Григорий Лапшин так писал тогда о своей работе:
«Обязанности пастыря особенно трудны в нынешнее время, когда пороки среди христиан так умножились. Ныне нет уважения родителям; семья разлагается; с распадом семейного начала падает и общественная жизнь — утрачено уважение к законам и представителям власти; обострились отношения между сословиями, возросло взаимное озлобление; появилось презрение к жизни — самоубийства стали постоянным явлением даже среди юношей и подростков; убийства, грабежи, поджоги, воровство, обман, насилие над женщинами и детьми стали ежедневным явлением; положительно одичал народ, живет только интересами низменными, чисто животными. Все эти печальные явления происходят от упадка веры в Бога». (Григорьев А.Б. Из истории военного духовенства. — М.: Военный университет: Независимый военно-научный центр «Отечество и Воин»: Русский путь, 1997. — С. 42).

По официальным данным считалось, что в  российской армии православные генералы и полковники  составляли  около  85%,  а  нижние  чины  –  75%  личного состава. (Иннокентий, еп. Переславский. «Если они умолкнут, — камни возопиют» // Владимирские Епархиальные ведомости. — 1904. — №;16. — С. 467.)
Для «окормления» военнослужащих  других  вероисповеданий  в  составе  военного  духовенства  были представители этих религий.
Непосредственную  работу  по  проведению  богослужений,  религиозному просвещению и нравственному воспитанию вели военные священники полков и кораблей.
К сожалению, результаты их работы были не слишком-то впечатляющими.
Надо сказать, что военным священникам было трудно работать даже из-за того, что далеко не все призывники знали молитвы, а иногда вообще не имели понятия о религиозных началах.
Не смотря на широко распространенное, сейчас, мнение,  что в России до революции почти все население было верующим, на некоторых кораблях и в частях тогда порой до 70% новобранцев совершенно не разбирались в вопросах веры.
Только за период 1905 — 1907 гг. было зарегистрировано 437 революционных смут в царской армии, в том числе 106 вооруженных. Если в 1903 году за различные воинские преступления было осуждено 7665 военнослужащих, то в 1905 году — 15;786, в 1906 — 23;814, 1907 — 26;066. Особенно быстро росло количество наиболее опасных преступлений (неповиновение и бунт).
В 1903 году за них было предано суду 2595 человек, в 1904 году — 2747, в 1905 — 4856, в 1906 — 12;778, 1907 — 11;907. (Бразевич С.С. Военная социология в России: идеи, проблемы, опыт (середина XIX — начало XX вв). — СПб., 1997. — 212 с.)
В царской армии, не смотря на сокращение срока службы (с 1906 года в сухопутных силах срок службы был установлен 3 года, а на флоте — 5 лет), был отмечен рост самоубийств. Если в 1905 году было отмечено 144 случая суицида, то в 1910 — 268 случаев, а в 1912 — 405 случаев. (С.П.С-ов. Самоубийства в армии // Разведчик. — 1914. — №;1218. — С. 153.)
Как писал известный монархист и религиозный деятель Н. Жевахов, которого трудно заподозрить клевете на священников, иеромонахи, попадавшие на флот, отличались «от своих собратьев крестьян только тем, что вместо шапок носили клобуки, вместо свиток — рясы».( Жевахов Н. Воспоминания. — СПб.: Царское Дело, 2007. — С. 303.)
Практика показывала, что для многих священников, служивших на в частях и кораблях, ведение духовных бесед или религиозное учительство на должном уровне было непосильным бременем. Часто такие «духовные учителя» приносили своим «учительством» больше вреда, нежели пользы. (Что сделано в пользу религиозно-нравственного состояния воинов в минувшем 1896 году? и что особенно желательно на этом пути в будущем // Вестник военного духовенства. — 1897. — №;1. — С. 17.)

Посмотрите, как описывает священника иеромонаха Паисия на броненосце «Орел» А.С. Новиков-Прибой:
«Совершенно необразованный, серый, он при этом еще от природы глуп был безнадежно.
Говорил он нечленораздельной речью, отрывисто вылетавшей из его горла, словно он насильно выталкивал каждое слово. Казалось, назначили его на корабль не для отправления церковной службы, а для посмешища и кают- компанейской молодежи и всей команды. Самые горькие минуты у него были, когда матросы обращались к нему с каким-нибудь вопросом..». (Новиков-Прибой А. С. Собр. соч. в 5 т. — Т. 3. Цусима — М.: Правда, 1963. — С. 129.)
Г. И. Шавельский, писал: «Беседы священников с нижними чинами бывали не всегда понятны и почти всегда безжизненны»…

«Надо сознаться, — обращался он к военному духовенству, — мы не умеем говорить проповеди. Наши проповеди бывают по большей части сухи, безжизненны, схоластичны. Они чаще вызывает у слушателей осуждение, чем благодарность. Сердце они далеко не всегда трогают, еще реже ум убеждают». (Кострюков А. А Военное духовенство и развал армии в 1917 году / Церковь и время -2005. — №;2(31). — С. 150-151)

В 1911 году после назначения отца Георгия Шавельского протопресвитером к нему обратился служащий Морского министерства, капитан 1-го ранга Попов. «Он, — вспоминал отец Георгий, — высказал мне свою тяжкую скорбь по поводу пастырской службы во флоте: там почти все священнические должности замещены полуграмотными, вольнонаемными иеромонахами, весьма часто служащими посмешищем не только для офицеров, но и для матросов, многим из которых они уступают в развитии». (Кострюков А. А Военное духовенство и развал армии в 1917 году / Церковь и время -2005. — №;2(31). — С. 146.)

Знаменитый русский военачальник Антон Иванович Деникин, в своих воспоминаниях, утверждал:
«Испокон века вся военная идеология наша заключалась в известной формуле:
— За веру, царя и отечество.
На ней выросли, воспитались и воспитывали других десятки поколений. Но в народную массу, в солдатскую толщу эти понятия достаточно глубоко не проникали». (Деникин А.И. Очерки русской смуты. — Париж, 1921.)

Надо сказать, что в годы Первой мировой войны ситуация с религиозностью основной массы русского народа и его готовностью безмолвно погибать на фронтах ПМВ «за веру, царя и Отечество», значительно ухудшилась.
Если в самом начале этой войны в народе и был кратковременный «всплеск» энтузиазма, то тяжелые поражения и потери первых месяцев ПМВ (особенно на германских участках Восточного фронта), а также очевидное всем нежелание богатых и обеспеченных слоев царского общества разделять тяготы и невзгоды военного времени с «простым» народом, быстро его погасили.
 
На смену надеждам на скорый разгром «германца», в России  пришли настороженное ожидание новых потерь и поражений (которые не заставили себя ждать), тяжелое уныние и пессимизм, даже среди «образованных» классов.

Да и был ли этот, истинный «всплеск» народного энтузиазма, даже в самом начале ПМВ, очень большой вопрос.
Во всяком случае, один из наиболее заслуженных участников этой войны,  генерал В.И. Гурко вспоминал об этом времени так:
"Утверждать, однако, что среди крестьянского населения был патриотический подъем,  и что война среди него была популярна, я не решился бы.
Война вызвала молчаливое, глухое, покорное, но все же недовольство". (В.И. Гурко. Черты и силуэты прошлого).


С началом Первой мировой войны корпус военного духовенства вырос с тысячи  человек  мирного  времени  до  пяти  тысяч. 
К  работе  с  запасными  частями дополнительно привлекалось епархиальное духовенство. Координация  и  контроль  за  их  деятельностью  возлагались  на  благочинных  дивизий, главных  священников  армий  и  фронтов,  на  протопресвитера  военного  и  морского духовенства, находившегося в Ставке Верховного Главнокомандования. Их деятельность определяло «Положение об управлении церквами и духовенством военного и морского ведомства», утвержденное царем 12 июня 1890 года.

Во время мировой войны в армии и на флоте добровольцами служили даже некоторые высшие иерархи РПЦ.
Так, осенью 1914 года на должность рядового священника 7-й армии добровольно ушел чуждый всякого карьеризма и духа начальствования епископ Трифон (Туркестанов).
Архиепископ Таврический Димитрий (кн. Абашидзе) также добровольно пошел служить корабельным священником на один из кораблей Черноморского флота. По словам Шавельского, в армию и на флот пошли служить еще несколько епископов.
Но, к сожалению, среди них было много таких, которые сделали этот шаг не из патриотических побуждений, а лишь из желания выслужиться или в поисках приключений, как, например, архиепископ Владимир Путята.
В результате Шавельский в июне 1915 года на аудиенции у императора вынужден был доказывать неканоничность и вредность назначения в армию и на флот епископов. (Шавельский Г. И., протопресв. Воспоминания протопресвитера русской армии и флота. — Т. 2. — М.: Крутицкое патриаршее подворье, 1996. — С. 171.)

К сожалению, на фронтах Первой мировой войны, в царской армии многие священники особым авторитетом среди господ офицеров и нижних чинов не пользовались.
Приведем лишь несколько примеров этого.

Вот что писал один из участников боевых действий Б. Филатович своему духовнику: «Офицеры бегут, недавно была создана комиссия для борьбы с пьянством, растет число самоубийств. <> Сумерки тяжелые сумерки сгущаются в нашей жизни..». «Вся это какая-то общая разочарованность давит и заставляет опускать руки начинающего работу, а если нет подъема духа в офицере, то что же может быть в солдатах?». (Филатович Борис. Луч света (Из писем духовного сына) // Вестник военного и морского духовенства. — 1914. — №;13;14. — С. 483.)

Случалась так, что и отдельные военные духовные пастыри также поддались процессу разложения. Автор статьи «Священники в армии» напечатанной в 1914 году в журнале «Разведчик» с горечью отмечает: «Нравственный уровень военных священников не всегда высок». И далее приводит пример: «..несколько лет совершенно больной (алкоголик) священник оставался у дел. Бывали случаи, что служба им служилась совершенно в нетрезвом виде». (В. Священники в армии. // Разведчик. — 1914. — №;1224. — С. 243.)

А.А. Игнатьев описывает позорный случай, произошедший с одним из священников русского экспедиционного корпуса, прибывшего во Францию: «.. в первый же вечер по прибытии в Мальи этот поп с черной гривой пошел в пляс с офицерами в публичном доме».( Игнатьев А.А. 50 лет в строю. — М.: Художественная литература, 1948. — С. 702.)

А ведь за границу и в те времена отправляли специально отобранных, «лучших из лучших», представителей духовенства с тем, чтобы они там не уронили авторитета государства.
Этого игривого священника потребовало удалить и французское правительство, и сам граф А.А. Игнатьев…

В формировании религиозного мировоззрения у будущих офицеров царил формализм и бездушие.
Как откровенно подчеркивал барон Б. Майдель: «Закону Божию нас учили в корпусах и  военных училищах до невозможности плохо. Законоучители были бездарны, не понимали предмета, не знали человеческой души, особенно перед лицом смерти, не понимали ужаса событий истории, не понимали сущности духовной опоры в борьбе народов за право существования». (Майдель Б., барон. Сим победиши // Разведчик — 1914. — №;1238. — С. 460.)

Многие священники, служившие на передовой, всеми правдами и неправдами старались перевестись в тыл, а те кто должен был их там заменять, всячески уклонялись от этого.
Приведем следующий красноречивый документ:
 
«Полевая канцелярия Протопресвитера военного и морского духовенства 22 декабря 1915 г. №;4324. Ставка Верховного Главнокомандующего.
Главному Священнику армий Северного фронта протоиерею
С.А. Голубеву.
Многие полковые священники, прослужившие больше года на боевых позициях, вследствие болезни, эвакуируются с театра военных действий, а вместо них командируются госпитальные священники.
Но последние обыкновенно отказываются от командировок под разными, иногда совершенно неуважительными предлогами.
Почти ни одна командировка не обходится без таких возражений, вследствие чего, кроме осложнения переписки, боевые части остаются без священников на продолжительное время.

Донося о сем, Главный Священник армий Западного фронта протоиерей К.Н. Богородицкий, принимая во внимание, что для большинства из отказывающихся от поездки в полк на позиции по болезни настоящей причиной отказа служит не болезнь, а нежелание менять спокойную жизнь на треволнения боевой походной обстановки, просит о. Протопресвитера разрешить ему, о. Богородицкому, предупредить госпитальных священников, что при отказе от командировок в боевые части без уважительных причин, они будут совершенно устраняемы от должности, с возвращением в те епархии, откуда были назначены, и что уважительною причиною будет признаваться только болезнь, удостоверенная врачебной комиссией".
(Кострюков. А.А. Военное духовенство и развал армии в 1917 году // Церковь и время. — 2005. — №;2(31). — С. 151-152).

Как видим, уклонения от командировок на театр боевых действий были довольно частыми.
Причем, протопресвитер по отношению к не желающим выполнять его указания не мог принять каких-либо действенных мер, кроме как отправить в свои епархии, иногда глубоко в тыл, к своим семьям.
Эта мера не только не уменьшала количество уклоняющихся священников от службы в Действующей армии, а скорей напротив, имела обратное действие, и провоцировала трусливых батюшек активнее уклоняться от службы в боевых частях на фронте…

О неуважительном отношении офицеров к пастырям пишет отец Димитрий Лебедев.
Офицеры откровенно называли священника «батя», «батька», а за глаза — «поп». «Подобные обращения, — писал отец Димитрий, — сопровождаются иногда особыми жестами, вроде трепания по плечу священника или подхватывания под руку и т. п. … В нередких случаях эти — обращения носят характер неуместной фамильярности, за которой скрывается сознательное или несознательное отсутствие должного уважения или к духовенству вообще, или, в частности, к своему духовному отцу». (Лебедев Д., священник. Один из пережитков старины. // ВВиМД — 1913 — №;19. — С. 675.)

Подобным примером может служить отношение офицеров и матросов к высокообразованному благочинному Черноморского флота Роману (Медведю), который отличался своим благочестием. «Морские офицеры, — рассказывал отец Георгий Шавельский, — не любили, да можно сказать, ненавидели его». (Кострюков А. А Военное духовенство и развал армии в 1917 году / Церковь и время -2005. — №;2(31). — С 155 — 156.)
В своих воспоминаниях Г. И. Шавельский описывает случай, когда в каюте, выделенной отцу Роману (Медведю) офицеры подвесили игрушечного медведя. Для того, что бы унизить благочинного, все разговоры в кают-компании в его присутствии сводились к охоте на медведя. (Шавельский Г. И., протопресв. Воспоминания протопресвитера русской армии и флота. — Т. 1. — М.: Крутицкое патриаршее подворье, 1996. — С. 352.)
Вот так мило тогда развлекались «господа офицеры»…

Дисциплина в Вооруженных Силах, основанная на религиозном мировоззрении, с подрывом авторитета Церкви рушилась.
Нет ничего удивительного  в том, что и нижние чины, даже в начале Первой мировой, нередко, относились к своим духовным пастырям» без всякого почтения, а то и откровенно издевались над ними.

Из дневниковых записей вышеупомянутого епископа Трифона (Туркестанова) видно, что даже в самом начале войны, в 1914 году, священнослужитель мог подвергнуться оскорблению от любого солдата.
В записи от 31 октября 1914 года владыка отмечает: «По дороге удостоился «комплимента"… от артиллериста: вот (…) жидовский поп ползет».

(Как видим, еще в октябре 1914 года (!),  задолго до полного разложения царской армии, ее солдат запросто и во всеуслышание (!) мог обозвать «целого» епископа «жидовским попом», совершенно не стыдясь этого и не опасаясь каких-либо наказаний «за оскорбление чувств верующих»…
 
2 ноября того же года еп. Трифоном описана встреча на дороге с солдатом, ругавшим духовенство. И в этот же день сделана следующая запись: «Пошел пешком по дороге, корова чуть не столкнула в ров, а солдат, здоровенный, румяный, черный, развалился на телеге и хохочет во все горло». (Трифон (Туркестанов), митрополит. Проповеди и молитвы. Материалы к жизнеописанию. — М.: Сретенский монастырь, 1999. — С. 146.)

Как вспоминал генерал Епанчин, «священник не был своим ни в офицерской среде, ни среди нижних чинов». (Епанчин Н.А. На службе трех императоров: Воспоминания. — М.: Наше наследие, 1996. — С. 362.)

Как видим, к Февралю 1917 года царская армия и ее священнослужители подходили в ситуации морального упадка, падения боеспособности и начинающегося разложения  дисциплины в ряде частей и соединений.
Сейчас стало модным рассказывать о том, что русская армия, якобы, зимой 1917 года «стояла на пороге победы» и лишь «масонская революция» помешала осуществлению «сей виктории».

Давайте дадим слово фактическому Верховному главнокомандующему русской армией той поры (ибо Николай Второй был лишь номинальным Верховным, совершенно не влиявшим на принятие решений по стратегическим и оперативным вопросам), начальнику Штаба Ставки, генералу М.В. Алексееву.
4 (17) ноября 1916 года, по приказанию М.В. Алексеева,  всем начальникам штабов фронтов была направлена следующая телеграмма:

"До сего времени приходится слышать от многих войсковых начальников, в том числе часто и от лиц, занимающих весьма высокое положение, что Россия и ныне представляет собою неиссякаемый источник людских пополнений и что с этой стороны мы можем себя чувствовать совершенно спокойно.
Разумеется, наше положение в этом отношении и сейчас значительно лучше положения других воюющих держав, однако те средства, коими мы располагаем, далеко нельзя признать достаточными при условии продолжения войны хотя бы еще в течение года.

"С призывом 25 октября четырех возрастов ратников второго разряда (37 — 40 лет), которых, вероятно, наберется около 350 000, всего в переменном составе запасных батальонов внутри округов будет находиться около 1 650 000. Кроме того, не призванными еще остаются: а) около 700 000 новобранцев срока службы 1919 г.;
б) около 200 000 ныне переосвидетельствуемых белобилетников;
в) около 140 000 ратников двух остальных не призванных возрастов 2-го разряда. Таким образом, общее количество пополнений, на которое может еще рассчитывать армия, равно 2 700 000.
"Эта цифра хотя и представляется довольно крупной, но надлежит учесть громадную потребность армии в пополнениях, выражающуюся в среднем в 150 000 — 200 000 в месяцы периодов затишья и около 500 000 в периоды напряженных боев, а также потребность, вызываемую намеченными уже формированиями".

Как видим «расход» личного состава русской армии ЕЖЕМЕСЯЧНО составлял 150-200 тысяч человек в период затишья и 500 тыс. человек в период боёв на фронте. Такие потери было трудно восполнять даже при очень значительных людских резервах Российской империи.

Не лучше обстояли дела и в экономике царской России.
Посмотрите, ЧТО говорил А.Ф. Керенский в Думе про общее положение в стране, в феврале 1917 года, в самый канун Революции, когда еще никакого отречения Николая Второго и в помине не было:

 «Кризис, в который мы вступаем, а может быть, уже вступили - этот кризис переживается не только Россией. Нет, вся Европа захлёбывается в крови, которая проливается щедро, огромною рекой третий год. Запасы человеческих сил, запасы имущественные, богатство стран европейских расточаются и уже расточились…

Если нам говорят, что у наших врагов всё больше и больше падает настроение, что наш враг истощается, наш долг и наша обязанность сказать, что и мы, Россия, мы истощаемся и настроение наших народных масс падает в бесконечной прогрессии.
Если вы забудете, что сидите в этих стенах Таврического дворца, куда чрезвычайно плохо доходят подлинные звуки жизни, куда боль и страдание народа доходя в отражённом и изломанном свете; если вы вспомните подлинную жизнь, если вы посмотрите на то, что окружало вас две недели назад, когда вы ещё хотели ехать сюда, вы поймёте, господа, что страна находится уже в хаосе, что мы переживаем небывалую в исторические времена, в жизни нашей родины смуту - смуту, перед которой время 1613 года кажется детскими сказками!
 
Вы вспомните, господа, что этот хаос не только охватил политическое сознание, не только распылил власть, не только распылил партийные организации и силу политического сознания масс, но он превратил в хаос экономическую жизнь страны, он разрушил самые основы социальной и экономической жизни государства, он дошёл до того, господа, что не так давно из Петербурга одно из министерств, посылая уголь со своим агентом в соседний губернский город, снабдило этот поезд вооружённой стражей для того, чтобы эта стража не допускала, чтобы другая власть по пути конфисковала этот уголь и захватила его в свои руки.
(Керенский А. Ф. Обсуждение общего положения в стране (Из стенограммы заседания 15 февраля 1917 года).

Не правда ли, пророческие слова были сказаны Керенским тогда, за 12 дней до начала Революции: «…страна находится уже в хаосе, что мы переживаем небывалую в исторические времена, в жизни нашей родины смуту - смуту, перед которой время 1613 года кажется детскими сказками!».

Чтобы вы не подумали, что Керенский тут «сгустил краски», а на самом деле хлебные «хвосты» (которые с осени 1916 года в Питере стали обычным явлением), имелись только в столице империи, приведем несколько примеров из «глубинки»:
 
В феврале 1917 года иваново-вознесенский полицмейстер доносил Владимирскому губернатору о том, что «в г. Иваново-Вознесенске в настоящее время полное отсутствие муки, крупы, пшена и всех других продуктов продовольствия. У торговых лавок стоят колоссальные хвосты. Прибывшие на днях несколько вагонов ржаной муки быстро были расхвачены. Подвоз муки в город опять прекратился.
 
Еще более тревожные сведения сообщил начальник Владимирского ГЖУ в донесении от 21 февраля 1917 г.: «В г. Иваново-Вознесенске в настоящее время совершенно иссякли запасы муки… Пекарни, ввиду этого, хлеба не выпекают. На некоторых фабриках единичные рабочие обращаются к хозяевам с просьбой дать хлеба, т.к. от голода они не могут работать».

Иваново-Вознесенск не являлся исключением. В других местах Владимирской губернии положение с продовольствием также было критическим. Помощник начальника Владимирского ГЖУ докладывал 23 января 1917 года, что вследствие недоедания на Морозовских фабриках смертность рабочих значительно увеличилась, а больницы настолько переполнены, что на одной койке лежит по 2-3 человека.

В 1965 году известный белоэмигрант, поэт и литературный критик Георгий Викторович Адамович записал серию рассказов о русской революции 1917 года (свидетелем которой он был) для «Радио Свобода».
Вот что он вспоминал о настроениях в обществе и отношении к царской чете в то время:
«Еще я помню предреволюционные месяцы, крайнюю тревогу в обществе. Война затягивалась, чувствовалось, что Россия может эту войну не выдержать, потому что Германия оказалась гораздо сильнее, чем думали.
Но я помню хорошо 1 ноября шестнадцатого года, когда Милюков в Думе произнес знаменитую речь, где в первый раз упомянул об императрице Александре Федоровне в не совсем доброжелательном тоне.
По тогдашним русским порядкам, о представителях царской фамилии нельзя было говорить в общественных местах ничего критического.
 
А Милюков в своей речи, где он несколько раз вопрошал «Это глупость или измена?», сказал: «Россией правит пышно титулованная истеричка». Нас абсолютно поразила эта фраза.
В печать она не попала, но, как и все, что делалось в Думе, моментально стала известной...

О государе говорили всегда с жалостью и каким-то пренебрежением.
Знаете, теперь всем известно: государь Николай II был человек неглупый, но безвольный.
Витте, который его ненавидел и преклонялся перед Александром III, написал в мемуарах, что Николай был гораздо умнее своего отца, быстрее схватывал содержание докладов, лучше разбирался в отвлеченных вопросах.
Но все знали, что императрица Александра Федоровна гораздо сильнее и держит его в своих руках. Так оно и было.
Императрица, по-моему, была человеком ограниченным, но с большой силой воли.
 
Недаром она кому-то сказала: «Я единственный человек в штанах здесь».
То есть она сказала, что она единственный мужчина.
Но вообще о царской семье говорили неодобрительно, недоброжелательно, не предчувствуя того, как они страшно кончат".

Все такие оценки и  настроения назревали и в обществе и в армии еще с осени 1916 года, после провала нескольких кровавых наступлений двух наших фронтов на Ковель, в ходе которых погибли наиболее боеспособные части гвардии и армии.
Г.В. Адамович так рассказывал об этом:
«Мой старший брат во время войны был командиром лейб-гвардии Кексгольмского полка.
Помню его приезд с фронта в шестнадцатом году, приблизительно за восемь месяцев до революции. Я спрашивал, чем, по его мнению, кончится война.
Он был убежденный монархист, ни о какой революции не думал, а если и думал, то со страхом.
 И меня поразил его ответ: «Кончится тем, что всех нас будут вешать».

 Очевидно, у него остались такие впечатления от солдатских настроений на фронте».

Подчеркнем, что все это вспоминал и  рассказывал не какой-нибудь «агитатор Троцкого», а известнейший и авторитетнейший деятель белой эмиграции, участник и очевидец тех событий.


Завершим эту главу словами из воспоминаний А. И Деникина «Очерки русской смуты»:
«Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу 20 столетия несколько пошатнулась.
Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении — народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его ли научали видеть единственную цель и смысл жизни...
Как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги...
Казарменный режим, где все — и христианская мораль, и религиозные беседы, и исполнение обрядов — имело характер официальный, обязательный, часто принудительный, не мог создать надлежащего настроения.
Командовавшие частями знают, как трудно бывало разрешение вопроса даже об исправном посещении церкви…
…надо признать, что духовенству не удалось вызвать религиозного подъема среди войск. В этом, конечно, оно нисколько не виновато, ибо в мировой войне, в которую была вовлечена Россия, играли роль чрезвычайно сложные политические и экономические причины, и не было вовсе места для религиозного экстаза.
Но, вместе с тем, духовенству не удалось создать и более прочную связь с войсками.
Если офицерский корпус все же долгое время боролся за свою командную власть и военный авторитет, то голос пастырей с первых же дней революции замолк, и всякое участие их в жизни войск прекратилось.
Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для тогдашнего настроения военной среды.
Один из полков 4-ой стрелковой дивизии искусно, любовно, с большим старанием построил возле позиций походную церковь.
Первые недели революции... Демагог поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм - это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для...
Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризовано и молчало.
Но почему 2 - 3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?

Как бы то ни было, в числе моральных элементов, поддерживающих дух русских войск, вера не стала началом, побуждающим их на подвиг или сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов.

В общероссийском масштабе православное духовенство также осталось за бортом разбушевавшейся жизни, разделив участь с теми социальными классами, к которым примыкало: высшее — причастное, к сожалению, некоторыми именами (митрополиты Питирим и Макарий, архиепископ Варнава и др.) к распутинскому периоду петроградской истории — с правившей бюрократией; низшее — со средней русской интеллигенцией.
Для успокоения религиозной совести русского народа Святейший Синод впоследствии посланием от 9 марта санкционировал совершившийся переворот и призвал  довериться Временному правительству... чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни ...
Но когда жизнь эта стала принимать донельзя уродливые, аморальные формы, духовенство оказалось совершенно бессильным для борьбы: русская революция в первой стадии своей не создала ни одного сколько-нибудь заметного народно-религиозного движения, хотя бы в таком масштабе, как некогда у лжеучителей Иллиодора и Иннокентия, не выдвинула ни одного яркого имени поборника поруганной правды и христианской морали».

Что тут скажешь…
Трудно не согласиться с рассуждениями Антона Ивановича Деникина: «в общероссийском масштабе православное духовенство давно осталось за бортом разбушевавшейся жизни».
Поэтому, даже в спокойное мирное время для командования частей было «трудно разрешение вопроса даже об исправном посещении (!) церкви» нижними чинами. Не было у большинства солдат и матросов тяги к этому, как впрочем и к добровольному и исправному исполнению церковных обрядов.
(В предыдущей главе было размещено характерное описание А.С. Новикова-Прибоя, в его «Цусиме», того, как унтера и кондукторы буквально загоняли матросов на молитву). 

После  февральской  революции  1917  года,  когда  Временное  правительство освободило православных солдат от обязанности соблюдения церковных таинств, военное духовенство  с  тревогой  сообщало  о  безразличном  отношении  солдат  к  религии.
Священник  113  бригады  государственного  ополчения  уведомлял:  «В  марте 1917 года…  вход священнику с беседами в роты стал невозможен, оставалось только молиться в храме. Богомольцев вместо 200 – 400 человек стало 3-10 человек... не редкость при случайной встрече стали насмешки и хулы по адресу священника и офицера» ( Емелях, Л. Атеизм и антиклерикализм народных масс в 1917 г. [Текст] / Л. Емелях // Вопросы истории религии и атеизма. – М., 1958. – Вып. 5.   с. 64 – 67).

Весной 1917 года,  всего лишь через два месяца после принятия закона «О свободе и совести», в Великий пост только лишь 10% православных военнослужащих причастились. (Попов Ю.Ю. Некоторые историко-философские аспекты взаимодействия ВС России с Русской Православной Церковью // М.: Изд-во МНЭПУ, 1998. — С. 32).

Подчеркнем, что описанное Деникиным осквернение алтаря походной церкви, в котором какой-то, «негодяй-поручик», его родной 4-й стрелковой дивизии,  устроил отхожее место,  произошло весной 1917 года, задолго до появления там большевистских агитаторов.
НИКАКОГО возмущения (тем более противодействия) этому надругательству над чувствами верующих со стороны остальных «православных воителей» (как солдат, так и офицеров) – НЕ БЫЛО.
Наверное, кто-то из верующих по возмущался – и не более того.
 
Наверняка и этот поручик, командовавший ротой, не был пресловутым «жидомасоном», да и абсолютное большинство солдат его роты и всей 4-й дивизии тоже числились православными и были «воспитаны в мистических формах культа», как подчеркивает Деникин.
Однако ВСЕ они «равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни».

В следующей главе речь пойдет об отношении народа к религии и священникам в революционные годы.

Продолжение:http://www.proza.ru/2019/06/24/474