Лолита

               

     Отчего не навестить старую подругу? Стоп! Я вовремя остановил лживое направление мысли. Не стара она, да и никогда женщине не бывает больше тридцати девяти лет. Так утверждала староста нашей группы. Итак, отчего бы не навестить давнюю подругу?

     Я вышел на пустынный перрон города, который никто не назвал бы ни слишком большим, ни слишком малым. Он был скорее таким, в котором удобно жить, особенно, если твоя работа городского типа, скажем, ты преподаёшь русский язык в пединституте. Здорово устроилась, говаривал я Людмиле, живёшь в деревне, а работаешь в городе! Как не позавидовать!

     Никакой транспорт, даже такси, мне был не нужен, я знал дорогу напрямик через два квартала первых реализаций хрущёвского замысла, тогда ещё кирпичных. И поскольку «дымообразующих» предприятий в городе не было, городок нисколько не походил на закопчённый Бирмингем, мною, правда, виданный только в киножурнале «Новости дня». А наш квартал был ещё и весел от обилия цветочных клумб, витиеватого плюща, уже добравшегося до верхних этажей. К тому же – весна, воскресенье, утро! Всё это тоже украшает город необыкновенно.

     Гладко убитая тропинка вела меня мимо деревянного квадрата, заполненного свеженьким песочком, на краю которого сидела в полном одиночестве девочка, судя по виду, старшей детсадовской группы. Если бы она вылепливала из песочка пирожки, вряд ли бы я её заметил. Если бы она пересыпала песочек из руки в руку, я бы точно вспомнил Исикава Такубоку. Не хватало только моря. Но разве сам песок не навевает мысль об океане? Увы! ничего этого не было. Девочка была погружена в глубочайшую задумчивость. Нет, её поза не походила на роденовского «Мыслителя». Но от всего облика её веяло одиночеством, которому нет предела. Не замечали ли вы, что и в роденовском шедевре заключена та же мысль, может быть, именно её он и обдумывает?

     Я чуть было не выдал фразу, используемую мною довольно часто, но, конечно, не в разговорах с детьми.
- О чём задумалось, прелестное дитя?
Но сразу спохватился, не позволив себе бестактности на границе, где-то, с хамством. Но, поскольку органы речи уже пришли в движение, у меня получилось вот что:
- О чём задумались, сударыня?
    
     Не знаю, случалось ли ей ранее слышать это слово, знала ли она это слово, но она нисколько не удивилась, как и тому, что с ней заговорил незнакомый дяденька, и спокойно ответила:
- О замужестве.
Явись в этой песочнице шестикрылый Серафим, он не вызвал бы у меня такого изумления. Однако, надо было продолжать разговор, коли я его затеял:
- Не рановато ли?
На что она ответа не дала, по его очевидной глупости, и мне пришлось изыскивать выход из этой нелепой ситуации:
- При том же, мне кажется, что ваши кавалеры ещё не научились самостоятельно носы утирать?
Десять – двадцать – тридцать секунд для обдумывания ответа… И она сказала:
- Похоже вы правы!
Я чувствовал, будто лечу в глубокий колодец, а всё же не удержался:
- И много их?
- Как пчёл.

     К счастью, я ещё не достиг дна колодца, как, употреблю лексику девятнадцатого столетия, само провидение пришло мне на помощь. Сквозь тёмные листья плюща на угловом окне нижнего этажа глубокое женское контральто позвало девочку завтракать.

     Она встала, спокойно стряхнула платьице, попрощалась, она так и сказала: «Прощайте», и также спокойно, как всё, что она делала, ушла.

- Что с тобой? На тебе лица нет, уж не говорящую ли лошадь ты повстречал? – сразу же полюбопытствовала Людмила, едва я вошёл в её квартиру. Я рассказал о странной встрече и странном разговоре.
- А! Моя тёзка! Эта хоть кого в ступор вгонит.
- Издевалась она, что ли надо мною.
- Да нет, она такая и есть! Видел бы ты её мать. Тоже красавица необычайная и умница! Да и отец им под стать!

     И я рассказал приятельнице встречу пятнадцатилетней давности на этом же самом маршруте. На промежуточной остановке я вошёл в купе, где уже было два пассажира.

     Они играли в подкидного дурака, по виду отец и дочь. Я обрадовался, можно было подключиться третьим, а это куда интереснее, и тем самым рассеять дорожную скуку. Но что-то остановило меня. Я каким-то внутренним чутьём понял, что этой паре никакой третий не нужен. Они были заняты друг другом до такой степени, что их игра, казалось мне, была совсем лишней. Впрочем, вовсе не так.

     Девочка, на вид ей было лет двенадцать, отдавалась игре со всей серьёзностью, отец открыто любовался дочерью. Девочка была красавицей, но не по-детски, что-то глубоко женственное просвечивало в её движениях, в голосе и в манере держаться. Должно быть Гумберт Гумберт встретил подобную девочку. И тогда набоковский герой мне стал почти понятен. Но только почти! Всё остальное вызывало у мня глубокое отвращение. Я считаю, и до сих пор, что роман Набокова о растлении красоты, а вовсе не о неслыханной любви.

     Тогда роман был у нас запретной тайной книгой, вроде «Доктора Живаго», и его мало кто знал. Мой московский друг неведомыми мне путями доставал такие вещи. Я за ночь прочитал «Лолиту» в его квартире. Утром выяснили, что мы по-разному восприняли роман.

     И вот теперь я любовался Лолитой и её отцом как чудом взаимной любви отца и дочери. Впрочем, если честно сказать, такая любовь не нуждается в какой-то исключительной красоте взаимно любящих. Так что Набоков тут ни при чём.

     Мои спутники вышли из вагона на этой самой станции.
- Что ж, возможно та девочка и есть мать Люськи! – сказала мудрая Людмила!

     На вокзал Людмила повела меня через частный сектор. Цвели вишни, жужжали пчёлы, люди трудились в огородах.
     На перроне Людмила вдруг сказала:
- Таких детей очень любит бог и быстро забирает их к себе.
- А что? Есть что-то?
- Тьфу, тьфу на тебя! – пауза, – Поговаривают!