Дорога

Моя история, наверное, не удивила бы тех, кто жил в  эти годы, кто жил и выжил. Я помнила себя бродящей по улицам или убегающей от злых людей и не могла назваться ни по имени родителей, ни по родному селению. Торговцы сжалились над  сиротой, которой никто не подавал, потому что на ней был надет фартук – признак того, что мне уже исполнилось восемь лет: «иди трудись» -  слышала я теперь вместо звона хоть бы и редкой монеты. Я, голодная девчонка, вгрызлась в брошенный мне кусок хлеба, схватилась за живот, который не привык к такой роскоши, -и внезапно заснула. Очнулась на тряской дороге, в повозке, где бедно, но опрятно одетая женщина с хмурым лицом подала мне еще хлеба, а потом посудину с водой. Я рассматривала посудину, глиняную, с острыми краями, красиво расписанную белым, было похоже на кружево или на первый, почти не холодный снег. Женщина усмехнулась, помню. Наверное, не понимала, почему тощий, отвыкший от еды ребенок смотрит на белые узоры с не меньшим интересом, чем на пищу.
Помню, как я постоянно проваливалась в сон после еды. В село, где я осталась надолго, мы приехали затемно. Утром  помогала разложить товар в палатке, установленной на сельской площади. Даже с нее виден был густой, черный, пугающий лес с одной стороны и горы с каким-то проблеском между ними – с другой. В полдень в палатку пришла огромная, крепкая  женщина с морщинистым лицом и за ней два подростка. Старший, как потом оказалось – выглядевший  гораздо старше своих лет, с длинными всклокоченными волосами, был высоким, в нем чувствовалась сила зверя. Он  все время стискивал зубы и смотрел на всех как на врагов. Казалось, что  вот-вот сорвется, как с цепи, и начнет убивать людей вокруг. Страшный парень увидел меня, его взгляд стал липким, губы зашевелились, я вскрикнула и убежала за занавеску и дальше наблюдала за ними оттуда.
Его брат был крепкого сложения, но ниже ростом. Светлые волосы, мягкие черты лица, - наверное, таким был его отец. Он был больше похож на человека, чем мать и брат.
К моему ужасу, люди, которые привезли меня, сказали, что отдают меня в услужение этой женщине. Мои ноги дрожали, я проклинала те дни, когда  в полусне ела их хлеб. Но что мог сделать ребенок в этом мире взрослых, торгующих голодом и выбирающих, кто достоин жить, а кто нет?
Фартук я выбросила по дороге и солгала, что мне еще нет семи. Женщина оглядела меня – скелет, обтянутый кожей – и поверила. Ночь я провела уже в их доме. Поначалу меня почти не загружали работой: хозяйка рассудила, что  от слабого ребенка нет никакого проку, и стала меня откармливать. Старший сын почти не подходил ко мне, и я не могла не заметить, что мать зорко за этим следит: видимо, что-то неподобающее он уже творил, и семье это не прошло даром. Зато младший, когда я начала трудиться, во всем помогал мне, когда был свободен от собственной работы. Мои хозяева имели обыкновение целыми днями молчать, мать открывала рот только на рынке или чтобы накричать на сыновей за их лень. Я боялась ее и выбивалась из сил, чтобы все делать правильно.
Шло время. Старший сын был признан взрослым и стал ходить на охоту в лес. Семья гордилась этим. Мать даже мне доверительно сообщила, что через два года младший тоже станет взрослым и отправится на другую сторону селения, где для него обещано жилье старым дядей, а старший останется наследником этого дома. «Кто-то из них унаследует меня», - вяло думалось мне, я не чувствовала эту мысль относящейся к своей душе, к своему лицу, к рукам и ногам. Тогда же мне исполнилось четырнадцать, - так думали из-за моей лжи. Я прошла обряд, и меня объявили взрослой. Так было принято: мужчины объявлялись полноценными членами рода аж в 20 лет, а женщине достаточно было дожить до четырнадцати, чтоб выйти замуж. Однако права, равные правам взрослых мужчин, здесь получали только вдовы.
Хозяйка все чаще сидела вечером с хмельным напитком и сетовала, что сын никак не женится. Другие семьи боялись отдавать дочерей за него, и даже то, что он был лучшим охотником и самым сильным в округе, не могло перевесить для людей его буйный нрав.
Однажды, когда одна семья все же задумалась о таком браке,  мать вознамерилась переселить младшего сына к дяде, и наутро мы должны были отправиться в путь.
 - Мы пойдем по Дороге, -  радостно, как ребенок, сообщил мне младший хозяин, когда мы вечером стояли на улице, вдыхая прохладный воздух, пришедший на смену дневному зною.
Я ничего не знала о Дороге и никогда не была на том краю села, что за горой. Только видела, как по ней приходят люди – очень утомленные, потому что пути было на несколько часов. Днем можно было идти с утра до вечера, и с заката – до утра. Да, по ней ходили и вели свои телеги и ночью: никто не знает, почему, но Дорога всегда светилась, будто бы по ее краям сидели миллионы светлячков.
 - В Дороге ничего особенного нет, - сообщил мне хозяйский сын.  – Сначала ты просто идешь по ней, долго. А потом она уходит вверх, и по ней надо карабкаться. Несколько раз тебе кажется, что низ и верх меняются местами, тут главное – не сорваться. Если сорвешься – не помрешь, но расшибешься знатно. Что интересно, повозки идут и не падают. Лошади, коровы двигаются себе спокойнехонько вперед, собаки лают, из телег хоть бы одна вещь вывалилась. А вот если идешь…
Я засыпала в ту ночь, пытаясь представить себе Дорогу. И – честно признаюсь – мечтала о том, что младший хозяин заберет с собой и меня. Мой мир был ограничен лесом, горой, хозяйством и хозяйской семьей, - о чем я могла еще мечтать? Единственное, что разнообразило нашу жизнь, -  редкие приезды на сельский рынок одного человека. Он привозил яркие ткани, посуду, но сам приходил всегда раньше своих слуг с их гружеными телегами и продавал всякие сказочные вещи. Детвора толпилась у его палатки, как будто там раздавали бесплатные сладости, да и взрослые любили постоять и поглазеть на диковинные изобретения. Человечки из тонких металлических прутиков ездили на странных скамейках с колесами, будто живые, животные из того же металла прыгали и ползали, птицы – чистили перья и пели. Я как-то провела над ними рукой, думая, что они подвешены на нитях, как куклы в театре на площади, все смеялись. А он не смеялся. Он мне казался таким же игрушечным, таким же – из тонких прутиков. А мы, жители села, рядом с ним - были будто вылеплены из глинистой почвы. Каждый раз, когда он появлялся у нас, за рынком стояла его большая крытая повозка на колесах, странной формы, похожая скорее на севшую муху. Его помощники охраняли ее, она уныло и неподвижно стояла все ярмарочные дни, поэтому мы не проявляли к ней интереса. Потом она просто исчезала вместе с хозяином, когда его слуги еще только складывали палатки – остатков товара никогда не было, все распродавалось подчистую…
Итак, с хозяйкой и ее сыновьями мы двинулись к Дороге. Повозки вели слуги, хозяйка ехала на телеге пару часов, мы , молодые, шли пешком. Вдруг я подняла голову вверх и увидела, что небо приблизилось к нам: мы как будто оказались в очень широкой пещере, высота которой была чуть больше высоты повозок. Я вскрикнула. Мать скучно посмотрела вверх и слезла с телеги. Повозки продолжили свой путь – и я увидела, что дорога превратилась в отвесную скалу. Люди ползли по ней, белой, как снег, будто муравьи по стене. Лошади спокойно продолжали путь, а людям приходилось нелегко. Мы полезли. «Потолок» дороги казался зеркальным, он отражал то, что было под нашими руками и ногами. Карабкаться становилось все сложнее.
Вдруг я поняла, что нахожусь не на земле, а на этом самом «потолке». Я судорожно схватилась за какие-то выступы под руками, но это не помогло. Сколько я летела вниз – не помню. Страх переполнял меня, мой крик, казалось, падает вслед за мной. От страха я даже не сразу почувствовала боль, когда упала. Сельчане, что шли по дороге далеко за нами, обернулись – и тут же продолжили свой путь.
 - Возвращайся домой, - услышала я откуда-то сверху сварливый голос хозяйки. Только тут я поняла, что карабкалась и цеплялась только я, а они лишь касались руками Дороги – так, как делаем все мы, когда хотим забраться на крутую, но все же не отвесную гору.
Домой я добиралась долго – тело болело и дрожало от страха. Заснула, мне снилась белая Дорога, с которой я вот-вот соскользну вниз.
Проснувшись от собственного крика, я вскочила и чуть не столкнулась лбом с наклонившимся надо мной старшим сыном.
 - Иди скорее, матери плохо, - хмуро, как-то сонно сказал он.
Вернувшись, хозяева не будили меня, слишком подействовали на них полученные по возвращении дурные новости – отказ семьи невесты. Сердце матери не вынесло  позора, и сейчас… и сейчас я подошла к уже мертвому телу.
В день похорон старший сын, оставшийся моим единственным хозяином, смотрел не на мать, а на меня. И как только тело матери было предано к земле, он грубо схватил меня за руку, подтащил к старейшинам, еще не успевшим встать после слов обряда, и заявил:
 - Я хочу объявить эту женщину своей женой.
Я надеялась, что от него потребуют соблюдения приличий. Но старейшины, чьих лиц я не могла разглядеть от слез, видимо, рассудили, что таким образом они избавятся от многих хлопот, и назвали нас здесь же, при всем селе, мужем и женой.
Я вспомнила лицо его брата, и рыдания вырвались из груди сами собой. Но тут же я подумала о том, что сама, сама не смогла преодолеть Дорогу. Всё могло быть по-другому, но я разрушила это своими руками. Я упала на землю, но новоиспеченный муж подхватил меня на руки и прямо на глазах всего села унес в дом…
К чести его надо сказать – он никогда не напоминал мне, что я была всего лишь рабыней в их доме. Но терпеть его грубое обращение мне было тяжко. Свадьбы мы не играли, мужу было достаточно того, что он получил на меня законные права. Только через месяц в доме появился его брат – навестить и поздравить. И с тех пор он начал появляться достаточно часто. Дядя умер, новый хозяин дома был объявлен взрослым, но жениться он почему-то не спешил. Каждый раз он старался остаться со мной наедине, когда это удавалось -молчал. Как-то он взял мою руку  в свою и долго держал. Я очень боялась, что это увидит муж и убьет нас обоих.
Однажды, когда супруг особенно плохо обошелся со мной, я сбежала из дома и направилась к Дороге. Была готова бежать к человеку, который смотрит на меня ласковым взглядом – потому, что остальные не смотрели никак. Просто не видели. Думается мне сейчас, что и друг на друга они не смотрели – просто не знали, зачем. Они могли всматриваться в поля, в туши зверей, в товар, привезенный на рынок,  не друг в друга… Я добежала до Дороги, но голова закружилась уже тогда, когда я вступила ногами на эту светящуюся мертвенным светом землю.
И мне пришлось вернуться домой. Муж был навеселе.
 - Одумалась? – хохотнул он.  – Не бойся, я знаю, что ты со мной честна. Ты трусливая, ты меня боишься.
Я молчала.
 - Хотя мой брат что-то часто начал заглядывать к нам. Уж не надеешься ли сбежать к нему?
 - Нет, - закричала я и, преодолев отвращение, впервые в жизни сама обняла мужа.
К вечеру он засобирался на охоту. А уже к ночи его привезли на повозке, мертвым. Никто не знал, что произошло. Хотя люди поговаривали, что виной всему было хмельное, которое он в тот день пил не переставая, и что если бы охота успела начаться, то зверь все равно растерзал бы его – кто же охотится в хмелю? Только старикам и вдовам, вырастившим детей, было дозволено пить эти напитки, но моего мужа слишком боялись даже старейшины.
После похорон один из стариков велел мне собираться к брату покойного, чтобы сообщить ему тяжкую весть. Я похолодела.  Но над ним стали смеяться и прекратили только из уважения к присутствию безутешной вдовы. Я так боялась Дороги, что пропускала все разговоры о ней мимо ушей, - оказалось, что несколько раз в год, даже в самую жару, были дни и целые недели, когда Дорога покрывалась льдом и уже никто не мог по ней пройти.
Однако закончились две спасительные недели, и я знала, что меня заставят идти на другой край. В полном отчаянии я отправилась ночью к горам. Меня трясло ознобом, я громко рыдала, не думая о том, что меня могут увидеть, - впрочем, они подумали бы, что вдова сходит с ума от горя. И вдруг мои ноги почувствовали какую-то зыбкую землю, будто болото. Я стиснула зубы и сделала несколько шагов вперед.
Нет, меня не затянуло. Передо мной – темнота в темноте – открывался путь. Он был и его в то же время не было. Я была у горы – и внутри горы.
Я шла и шла в никуда. Ни ветерка, ни шороха, ни звука отскочившего камня. Прошло около часа, когда я выбралась туда, где шевелились травы и брезжил ранний рассвет. Передо мной был другой край села.
Как могла, я заметила место, откуда вышла на поверхность, и побежала, будто за мной гнались, к крайнему дому. Постучалась в дверь, мне открыли сонные старики, муж и жена.
 - Будьте моими провожатыми, - поклонилась я, поправив траурную белую полоску ткани на шее, и они молча согласились. По обычаю, женщина не могла явиться в дом к мужчине одной. К тому же, я не знала, где находится этот дом.
Проходя мимо открытых окон – старички шли медленнее меня – я явственно услышала женский голос:
 - Так у тебя правда не было никаких дел с братней женушкой? Смотри, я ревную!
 - Что ты, милая, - отвечал мужской голос.  – Я просто хотел, чтоб мы стали богаче! Мой брат – человек жестокий и грубый. Он заметил бы, что она начинает смотреть на меня, и убил бы ее. Старейшины многое спускали ему с рук, но такого б никто не спустил. А то и женушка сама подлила бы чего муженьку – и тогда осудили бы ее, и снова дом матери был бы моим…
Я толкнула дверь и вошла. За мной еле поспели мои испуганные провожатые. Женщина, что была на одной постели с братом мужа,  завизжала, набросила покрывало так, чтобы оно закрыло и голову, и теперь лежала, как мешок в рыночной палатке.
 - Твой брат погиб на охоте, - сказала я бледному и растерянному родственнику.  – Приди и воздай почести как положено…
Брат не проронил ни слова.
 -  А на правах вдовы, - я не удержалась от маленькой мести, - я теперь могу тебе дать совет. И даю его: назови эту женщину женой перед всеми, а не таись, как вор. Пощади память матери и брата.
Старички одобрительно покивали, взяли меня под руки, так как ноги мои дрожали, и мы покинули дом.
Я вернулась тем же путем и легла спать, хотя стоял светлый день. Не было сил удивляться, почему земля разверзла свое чрево, почему никто, кроме меня, не знал об этом пути. В конце концов, я никогда не задумывалась, откуда взялась Дорога и что она такое. И никто не задумывался.
Вечер, гомоня на все лады, разбудил меня. Вечер базарного дня всегда громкий.
Первым делом я направилась к палатке Приезжего. Так я всегда звала про себя продавца диковинных игрушек. Только в тот день вдруг подумалось мне, что и я когда-то была приезжей.
Он улыбался детям, показывая им свои новые изобретения, подзывал взрослых, открывал секреты, которые мало кто слушал. Впервые я все поняла: это он, он был живой и настоящий, а все, что произошло со мной за эти годы, сейчас казалось кукольным представлением, движением кусков материи, грубо подвешенных на нитях.
На закате я ушла туда, где стояла его причудливая повозка. Я сравнивала ее с мухой? Это можно было сделать лишь от страха, от привычного страха и дрожи. Нет, это была спящая птица, готовая свободно расправить крылья и улететь.
Я побежала домой. Сбила замок с сундука свекрови и достала оттуда то, о чем едва помнила и давно считала сновидением. Жестяную коробку, что с детства носила в котомке и не выпускала из рук, когда была одна. Для чего хозяйка сохранила ее? А для чего заперла на дне сундука? Кто ответит?
Я открыла ее. Сны часто путали меня: то там оказывалось немыслимое сокровище, то оттуда рычал страшный зверь. Но сейчас в ней оказались игрушки: фигурки зверей и людей, бусы из самого дешевого стекла, а среди них – цветок из желтого металла, почти не тронутый ржавчиной. Я взяла его в руки, чтоб рассмотреть.
 - У моих сестер были такие. И у их подруг, - услышала я голос за спиной.
Я просто закрыла коробку обернулась к человеку, чей голос узнала бы из тысячи, и протянула ему свою руку.
И тут же отдернула.
 - Прости, - сказала я, понимая, что слез больше нет и что страшная глыба горя сейчас раздавит мое сердце.  – Прости. Я не могу преодолеть Дорогу.
 - Я тоже, - пожал плечами он и как-то виновато улыбнулся.
 -Но как же ты приходишь к нам? – спросила я.
И теперь уже он протянул руку мне.
И когда мы летели в небе, под самыми звездами, на прекрасной металлической птице, я вдруг поняла: Дороги можно бояться или не бояться. Это ничего не значит  - если выбраться туда, где нет никаких Дорог, разверзающихся гор и черных гиблых лесов.
…Где-то через год прошел слух, что Дорога в том краю…исчезла. Просто вдруг засияла, переливаясь, растеклась, как река, и пропала, оставив на своем месте обычные колеи, какие бывают во всех деревнях, не больше часа ходу. Но люди были так напуганы, что еще долго не ходили друг к другу, на другой край села, чем очень смешили прибывавших торговцев.
Я рассказываю это вам сейчас – и сама не верю. Будто не со мной, будто услышала от кого-то. Но, как гласит наш обычай, истории, рассказанные на свадьбе правнучки, могут быть и сказочными, не так ли? А дорогой невесте я сегодня дарю не только  свои дома и усадьбы -  кроме того дома, где доживаю свой век и где на радость мне, старой старухе, так часто собираются мои дети, внуки и правнуки,  -  но и жестяную  коробку, что я бережно хранила с тех самых пор. Пусть это будет памятью обо мне, моя девочка. А еще я отдаю тебе все игрушки, сделанные твоим прадедом – светлая ему память, – которые хранятся в моем доме. Ты будешь счастлива, как все женщины в нашей семье, ты родишь много-много сыновей и дочерей, и твои малыши будут играть с ними.
 Они исправны, будто сделаны только что, и никогда не сломаются даже в детских руках.
Вот увидишь.