Зайку бросила хозяйка

I. Догилев.

   Субботу и воскресенье участковый милиционер Догилев не любил особенно, до кровной ненависти. Это были дни повышенной активности всякого молодежного и уголовного элемента. Весь этот сброд ломился в Дом культуры на дискотеку, а по-ихнему, на тусовку. Конечно, можно понять этих бездельников, тунеядцев: куда им подеться, где расходовать скопившийся за неделю пот? Да и кто сейчас работает, когда кругом безвластие, а депутаты только язык и чешут! Но можно понять и его, участкового. Он ездит на своей "Ладушке" за 35 км, чтоб в одиночку навести порядок в селе особенно у клуба. Мыслимое это дело? Немыслимое. Но обязан, потому что надо жить.
   Догилев со вздохом, протяжным, вымученным, уселся за стол в своем кабинете в при опорном пункте. Вчера дежурил напарник оставил на столе с десяток бумаг. Что там? А, все то же, можно и не листать. Драка. Так... Фамилии не выяснены. И еще что? Задержание в состоянии алкогольного опьянения. Ага, дело житейское. Дальше... оскорбление при исполнении. Ну, это уж совсем мелочи. Ни стоило и бумагу марать. Подумаешь, гордый какой этот Вощев, напарник! Он еще, видите ли, на оскорбления реагирует! Оскорбление - это же не действие! Вот если б отметузили...
   Толстый палец Догилева поерзал по строчкам и щелкнул протоколы с явной обидой. И есть на что обижаться. В своем селе под сокращение попал именно он, Догилев. Теперь мотайся за тридевять земель туда-сюда. И добро бы холостяку. Но дома детвора. Перед Лехой совестно. "Папа, - говорит, зачем ты ездишь ночем? Уже лампочки горят". И надо оправдываться: "Понимаешь, сынок... Служба. Наша служба и опасна, и вредна". Лешка не понимает, копылит губы. А старшая, Танюшка, смотрит молча, но как смотрит! Аж мурашки дерут. Менять надо работу проклятую. Подвернется место - сразу в кооператив срываться. Да еще и жена замучила.
   - Я, - говорит, - спать не могу спокойно. Кругом пьяные, обкуренные, а ты... У тебя даже пистолета нет. А у них все есть. И - молчи. Куда тебе понять... Ставень стукнет, а я дрожу: лезет, думаю, из твоих кто-нибудь. Мало ли кто на тебя зуб имеет!Вот, думаю, окна побьют, вот, думаю, стрельнут... Уходи ты из милиции, не то... не то я уйду. не могу больше.
   Все правильно, очень правильно говорит родимая. Не прицепишься.
   - Хоть бы зарабатывал как люди... Спасибо скажи отцу моему, что машину тебе купил.
   А вот это зря она так, за живое. Тут дело скользкое, можно ухватиться и занять оборону.
   - Тебе все денег мало!
   Теперь Догилев начинал самоуважение чувствовать:
   - Ты нищая, да? Голая и босая ходишь? дети у нас голодные, да? Музыкантша ты недоделанная!
   Он врывался в машину, не дожидаясь разогрева двигателя, рвал рычаг влево-вперед, на первую скорость, нервно давил на стартер, резко бросая педаль сцепления, и машина дергалась, натужно скользила по улице. Догилев задвигал четвертую скорость и за 20 минут добегал до опорного пункта.
   Сейчас должны прийти дружинники. Та-ак... Кто сегодня? От обувной фабрики 2 человека, из школы... тоже двое. Догилев помрачнел. От обувной в лучшем случае приходит один. Мужики здоровые, но... Что же один? В поле не воин, известное дело. Из школы, те вообще запуганные, все по-за углами утираются, на фонарь выйти - и то дрейфят. Ох-хо-хо-х!
   Щелкнула дверь, и показался старый знакомый, железный чекист Шмурдяков, а попросту внештатный сотрудник от обувной.
   - Фу-ух! - выдохнул он. - Здорово, Дог!
   Краснорожий, завидной крепости Шмурдяк (он же Самогон, Первач) почесал бровь и зашел с выпученными глазами.
   - А я уже, - сказал Догилев улыбаясь, - грешным делом подумал, что позабыт-позаброшен.
   - Ну-у, - свойски протянул Шмурдяков и сел со скрипом на стул у стенки, - ты это брось. Солдат всегда солдат.
   - Да вы еще те солдаты. Всегда с потерями в людской силе.
   - А, ты про напарника... Не может он: сын из армии пришел.
   - Ну-ну. Был в клубе?
   - Обижаешь, начальник! Тишь и гладь. С сеанса выходят. Гипноз, туды его...
   - А, опять этот...
   - Опять, - подтвердил  Шмурдяков, - повадился козел в капусту. Третий раз обдирает народ по 2 рубля. Пьяных вроде нет, но... кучкуются, шаромыги в основном. Матюки - хоть топор вешай, но это дело жизненное.
   Догилев кивнул.
   - Ладно, значит, вдвоем повоюем. С превосходящими силами. Хотя есть тут еще. От школы.

                *   *   *

   - Здравствуйте, можно войти?
   - А-а!-деланно обрадовался Догилев.  - Легка на помине. Ты из школы?
   - Да, из школы.
   На пороге стояла девчушка лет 18-20, пигалица, слюнявчик, лифчик нулевого размера. С таким народом наведешь порядок, как же! Такие нагонят страху на хулиганье и пьянь!
   Догилев сморщил нос и скосил щеку, а девушка совсем растерялась и оттягивала пальцы до похрустывания.
   - Вы извините... Очередь моя подошла. Я тут первый раз. Не могли бы вы...
   Догилев смотрел на нее страдальчески и ничего не говорил, пока Шмурдяков не предложил девушке сесть.
   - Мы все могли бы, - наискось проговорил Догилев, - Если б воля наша.
   Помолчали. Догилев спросил:
   - Так вы порядок пришли наводить?
   - Да понимаете, - девушка вскочила со стула, словно отвечая урок, - мне говорят: "Иди на дежурство". Я говорю: "Куда мне идти? Я всех боюсь". А мне говорят: "Ты учитель, вот и иди". А я говорю:"Ну и что ж, что учитель? Значит, меня на смерть...".
   Догилев поднял руку перед лбом, словно для защиты, собрал кожу вокруг носа и закрутил головой.
   - Вы меня затараторили. Не надо, прошу вас, без эмоций.
   Тут он что-то вспомнил, лицо разгладилось, щеки раздвинулись к ушам.
   - Знаете, как у нас, у чекистов? долг есть долг.
   - Солдат всегда солдат, - важно подтвердил Шмурдяков.
   - Во! Слышали? - Лукаво глянул на девушку Догилев, явно забавляясь. - Устами внештатного младенца глаголет эта самая. вы есть солдат революции. И никаких сомнений! Ясно?
   - Ясно, товарищ... как вас? Ой, забыла.
   - Начальник, - подсказал, приосанившись, Шмурдяков.
   А Догилев продолжал забавляться:
   - Как у вас сердце? Мужественное, а? Руки - чистые?
   Девушка оторопело смотрела на участкового и между тем косила глаз на свои руки. Участковый же сурово на вид и торжественно изрек:
   - У рыцарей революции должно быть мужественное сердце и чистые руки. А у нас ведь идет революция, а не... какое-нибудь что. Слышали? Перестройка - это революция!
   - Слышала, - пролепетала девушка, потом спохватилась. - Вы, наверно, смеетесь надо мной? Я же говорила директору: "Ну какой из меня дружинник? Люди засмеют же! Вы мужчин назначьте".
   - Ну, знаете... - Догилев прокашлялся, вспомнил выучку своей благоверной и поучительно сказал: - Нет женщин - есть антимужчины.
   Девушка помигала веками.
   - Ну хорошо. Так что же мне делать? ой, не то. Я хотела спросить: какие будут распоряжения?
   Догилев нахмурился, смуглое лицо стало еще смуглее.
   - Что делать? Работа серьезная. Сейчас вы пойдете на дискотеку и будете следить за порядком, ловить нарушителей, вязать и так далее. Словом, если что - бейте, значит, в колокола. Ясно?
   - Да, ясно, слушаюсь.
   Девушка встала, за нею Шмурдяков. Догилев поколебался и тоже поднялся: как-ни-как перед ним женщина. Девушка улыбнулась, бегло глянула на дружинника и участкового и радостно сказала:
   - Какие вы все больши-ие!
   Догилев нахмурился и сел:
   - Потому что большое дело делаем. Идите. Да, стойте! Как ваша фамилия? - Догилев всматривался в листок на столе. - Иблаус, кажется!
   - Нет, что вы! Блаус, не может прийти сегодня. У нее ребенок заболел. А я Зайка.
   - А, ну да. Иначе и быть не могло. Зайку, значит, бросила хозяйка. Со скамейки слезть не мог...
   - Шутите, - улыбнулась девушка и вышла.
   За нею в коридор протиснулся Шмурдяков.

II. Зайка.

   У Дома культуры стоял дым столбом и мат-перемат, изрыгаемый мужами лет под 30 и юнцами лет под 13, - словом царила демократия: кто хочет и что хочет, то и говорит.
   - Какой ужас! - возмутилась Зайка, обращаясь к Шмурдякову. - Это что - всегда так?
   - Не обращай внимания, детка. Это все... это мелочи, в общем. Привычное дело.
   - Ну как вам не стыдно! - остановилась, негодуя, Зайка. - Как можно проходить мимо такого безобразия!
   Шмурдяков вздохнул, поцмакал языком, пропуская слюну между передними зубами, неторопливо, учительно изрек:
   - Молодежь веселится - время такое.
   - Как - время? Похабщину списывать на время?
   Зайка забежала наперед, вынудив Шмурдякова остановиться.
   - Вы понимаете, что говорите? - круглые глаза ее полыхнули. - Или вы тоже - слово без мата не скажете?
   - Но-но! - покоробился Шмурдяков. - Это что за лексикон такой! Я, между прочим, при исполнении...
   - При исполнении, - резнула Зайка, - так исполняйте. А то... идет себе мимо, как барин какой.
   Шмурдяков рассержено шагнул на тротуар к Дому культуры и заклокотал басом:
   - Эй, э-ге-го!Джентилимены! Мужички! А ну, прикусить язычки!
   На миг толпа угомонилась, все оглянулись на голос, но поняв, что голос-то одинокий, опять загудели. Шмурдяков повысил тон:
   - Я кому сказал?
   В толпе засмеялись, полетели едкие насмешки.
   - Первач заиграл.
   - Может, перышко вставить, чтобы полетел...
   - А это кто с ним? Вроде, телохранительша.
   - Эй, шмара! Ты не спидоноска?
   - Она думает: признаваться чи нет.
   - Иди сюда, соска! Может, голодная - так покормим.
   Никто не ожидал, что эта девчушка так резко скакнет в натолп, в потную, прокуренную, воняющую перегаром стаю, да как закричит:
   - Что я вам плохого сделала, вы, циники? Я ведь никого не оскорбила. Почему же вы меня оскорбляете? Как вам не стыдно!
   Кто улыбнулся многозначительно, кто отвернулся, кто сказал вполголоса:
   - С бабами связываться...
   Как бы то ни было вокруг Зайки очистился коридор. Черные силуэты поколыхались и потекли в дверь клуба. На площадке дотлевали угольки окурков, да десяток юнцов кучковался в сторонке, подальше от бешеной бабы. Зайка отошла к углу ДК и застыла. К ней подошел Шмурдяков.
   - А ты молодчина, однако. Как ты их, а! Словесностью! А мне б уже точняк перо загородили в бок. Ну, молоток! С тобой, девка, не страшно.
   - Помолчите лучше.
   Шмурдяков нахмурился, но, сообразив, что в потемках это дело бесполезное, перестал. В дверной проем вырывалась, усиленная коробками, вроде ящиков для курей, но без курей, а со всякой железной премудростью, дурманящая импортная музыка. Шмурдяков курил, а Зайка переминалась с ноги на ногу, потом нетерпеливо сказала:
   - Ну, хватит, дядька. Дома покурите. Мы же при исполнении - пошли исполнять.
   - Не гони лошадей. Покурим, то да се и тому подобное - времечко и пробегит.
   - А я и не считаю вас лошадью, - вскинулась Зайка. - Я считаю вас дружинником.
   - Тьфу, - с сердцем плюнул Шмурдяков на окурок и решительно затоптал его. - Как дружинник, так что - покурить нельзя? И что ты все, понимаешь, того... Не спеши в пекло. Чего мы лишний раз будем там околачиваться, мешать, под ногами путаться. Молодой народ веселится. Ну и что? А мы с тобой не такими были в молодости?
   Зайка, уже сделав шажок-другой, гневно обернулась:
   - Я такой не была и никогда не буду. Запомните это.
   - Гм, надо запомнить, - с иронией пообещал Шмурдяков, а про себя решил, что с такой дуромахой лучше помалкивать. Она хуже его благоверной Дуськи: та выкричится - и ласковая, а эта свиристелка... черт знает что. Все же он не сдержался и примирительно сказал:
   - Ладно, пошли, черт с тобой.
   Зайка огрызнулась:
   - Я это поняла: со мной, действительно, не дружинник, а... кто-то другой.
   "Ох, и зараза попалась!" - страдальчески думал Шмурдяков, пока входили в клуб, протискивались в темном коридоре мимо толпящихся курцов. Перед зарешеченным залом на подоконнике, расставив ноги, сидела крашенная во все мыслимые цвета девица и взасос целовала юнца, который стоял между ее коленками. Девица извивалась и терлась о него. Зайка решительно подошла к ним и дернула юнца за плечо.
   - Слушайте, вы же при людях. Я понимаю ваши чувства, но разве это нельзя делать вдвоем, без свидетелей? Извините, что вмешиваюсь.
   Те досадливо воззрились на помеху. Шмурдяков решил помочь напарнице во избежание грубости.
   - Да, в самом деле, что вы как кобели по-за углом!
   На него не обратили внимания, девица изумленно уставилась на Зайку.
   - Ты что, кадра, ревнуешь?
   Парень, надвинув плечо, был более категоричен:
   - Кышь, рыжая! У нас свобода и демократия.
   Зайка остолбенела на миг, но потом взвилась:
   - У вас свобода? Свобода любви? Но ведь это же священное таинство, это - для двоих, без свидетелей. Почитайте классику. Вы же себя унижаете.
   - Ты че, ненормальная? - удивился парень и тряхнул длинными кудрями.
   - Я нормальная, - решительно обрубила Зайка. - И хочу, чтобы и вы вели себя нормально. И не надо кривиться. Видала я таких. Уединяйтесь и любите себе на здоровье.
   - Ты, что ли, хазу дашь нам на ночь? - иронически спросил парень.
   - Это ваши проблемы, но здесь... Так не уважать себя, свое чувство... И какой пример вы подаете детям? Гляньте, сколько их тут.
   Парень злобно посмотрел на Зайку, снял девицу с подоконника, и парочка медленно удалилась, целуясь на ходу.
   Ревели усилители, стояла пыль, и казалось Зайке, что в прокуренном воздухе бесновалась нечистая сила. "Какое бескультурье! - дивилась она. - Какое первобытное состояние! Ведь сколько силы даром расходуется... Мой отец берег каждое движение, чтоб силы хранить: колхоз держать, семью пользовать. А вот мать не жалела энергии, и потому раньше времени..."
   Шум за спиной отвлек ее. Из двери напротив выскочил юнец, отбрыкиваясь ногами. На него лезли трое и тоже сучили ногами вперед. Пьянь, мелькание ног, мат - от этого Зайка растерялась. Очень уж походило на мясорубку, для которой мог бы стать мясом любой.
   Шмурдяков подался было вперед, но остановился: много народу задействовано. На всякий случай тихонько окликнул:
   - Эй, ребятишки, джентилемены!
   Но поскольку на него даже не взглянули, он, ругаясь, пошел к выходу. Тусовка заглохла - все наблюдали за дракой. И тут Зайка ринулась всередину, взъерошенная, воинственная, очень похожая на воробья. И пискнула по-воробьиному пронзительно:
   - Люди вы или нелюди? Вот как ты, - она уперлась взглядом в рослого нападающего парня, - Как ты можешь ударить человека? Ведь даже ворон ворону глаз не выклюет, а ты? Ты готов убить человека. а ты подумал о своей матери? Ты подумал, что и у этого есть мать? И как же вашим матерям будет больно! Не подумал ты. Ребята, люди, прекратите безобразие! Не забывайте, что вы люди - лучшее, что есть... что есть на земле.
   Того, что отмахивался в одиночку, подхватили под руки две девицы и потащили с собой, а нападавшие, переглядываясь, молча зашли в ту же дверь, видимо, недоумевая оттого, что они, в усмерть пьяные, есть лучшее, что имеется на земле.
   Снова врубили музыку, и от стенок потянулись к середине по одному и группами, чтоб движением забыть разочарование от бескровной драки.
   Из входа показалась красное лицо Шмурдякова. Узрев, что все спокойно, он уже смелее вошел в коридор, говоря Зайке:
   - А я тут... того... Ребята, понимаешь, подвыпили, ну и... Но теперь все спокойно, не волнуйся.
   Зайка молча отвернулась. Шмурдяков походил, походил вокруг и предложил:
   - Пойдем на участок наведаемся. А то... не ровен час... знаешь...
   Она чувствовала упадок сил и не возражала.
   Уже на подходе к опорному пункту в уши бился крик и сквернословие. Через форточку, вероятно. Кто-то крестил Догилева, что называется, взад и поперек. Войдя в комнату, остановились. Перед бессловесным участковым махал руками кто-то распатланный, в фуфайке, то и дело подносил кулак к носу женщины. Та водила глазами от кулака к Догилеву и сквозь зубы цедила:
   - Брехня! Не верьте ему, начальник.
   Косынка съехала на затылок, слезы текли по одутловатым подглазьям и щекам.
   - Жизни от тебя нет, паразит!
   А мужчина куражился, бросая шапку на стол:
   - Шмакодявки! Что вы знаете про мою душу? Да в зоне я пи...сил таких, а меня уважали, потому что я Гнедой!
   Зайка подошла сзади и за тараторила:
   - Слушайте, вы, герой! Как вы смеете говорить такие пошлости! Чем вы гордитесь? Что были в зоне? Да разве это доблесть, разве это честь для человека?
   Гнедой, пораженный такой бесцеремонностью, похоже, невиданной в зоне, одичало глянул на Зайку, потом скривился:
   - Что это за мокрощелка пузыри пускает?
   Он взял ее за шиворот и расхохотался, толкая прямо в лицо ядреным перегаром. В горле у него тонко и часто заклокотало, будь-то он собирался расплакаться, и глаза прикрылись от презрительной жалости.
   - Слушай, пигалица, тебя завафлить или корешам отдать по кругу? Ой, напугала ж ёжика голой попой!..
   Никто не ожидал, что эта девчушка так резко стукнет бывалого зэка в подбородок, даже дружки, торчащие по окнам. Не ждал и Гнедой: он разжал клешню, явно озадаченный. А она заторохтела:
   - Кому ты говоришь это, отщепенец? Да я... знаешь, что я сделаю тебе за такие слова! Я никому не сделала - слышишь! - Никому, а ты... ты меня как собаку... За что? Неужели я не правду тебе сказала? Да свинья ты после этого последняя, если ты, здоровый мужчина, видный, красивый, оскорбляешь меня, женщину. А ведь ты... - ей перехватило горло, - ведь ты... защищать меня должен... от оскорблений. Потому что ты сильный, а я... я слабая.
   Зайка расплакалась и упала на стул. Гнедой остолбенел, потом досадливо махнул дружкам в окна, двинулся было к Зайке, но притормозил, злобно глянул на Догилева и засычал:
   - Свободу не дадут обмыть, суки! Рразвели тут детский сад!..
   Он широко пошел к двери.
   - Саша! - дернулась за ним женщина, прошлепав по полу в одних носках.

                Шмурдяковы

   Стало тихо и неловко. Догилев поигрывал ручкой над пустым протоколом, Зайка иногда всхлипывала, Шмурдяков сосредоточенно сопел. Наконец девушка выпрямилась, зыркнула припухшими глазами на участкового.
   - Вы страж порядка, а такое допускаете...
   Догилев даже подскочил.
   - А как воевать с этим сбродом? Тоже мне...
   - Да хотя бы в район отвезли, в милицию.
   - Ты умная, как я погляжу. А на чем отвезти, позволь тебя спросить? На своей "Ладе"? Да он же мне все стекла побьет по дороге. И ты меня не вали, не вали. Ты скажи, где руководители предприятий. Почему их нету здесь по вечерам? Вот бы и полюбовались на своих работничков. Так у них, извините, рабочий день кончился, им покой нужен после трудов праведных.
   Догилев помолчал, покатал ручку по столу и продолжал:
   - Ну, ты брось это... как тебя? Блаус, кажется?
   - Зайка, - поправила девушка, чуть улыбнувшись.
   - Во-во, Зайка. Ты не сильно... Жизнь, она, знаешь, собачья штуковина. На всех не хватит слез.
   и вдруг Шмурдяков торжественно изрек:
   - Слезы спасут мир!
   И так как на него внимательно воззрились, он пояснил:
   - А что? Вот ты, Дог, что можешь против этого всего? Силой, что ли, задавить?
   Догилев поморщился:
   - Да какая сила! Издеваешься. Ты видал! Я с Гнедком тут беседую, а в окно его дружки жмурятся. Чуть что - вломятся сюда - и мне каюк. А кто я? Я никто, пугало для ворон огородное. Прав никаких, а наши выдвиженцы в Верховном Совете все лясы точат. Сельсовет наш забил на все это дело...Вот такая она, сила.
   - М-да, - посочувствовал Шмурдяков. - Хорошо только тому живется, у кого одна нога.
   - Почему это? - удивилась Зайка.
   Шмурдяков, сопя, переглянулся с Догилевым и пояснил:
   - А у него, извините, яйцо не трется, и не надо сапога.
   - Вот еще глупости какие, - вспыхнула Зайка и отвернулась к окну.
   Догилев и Шмурдяков давили улыбки. Потом Шмурдяков стал думать о том, что какому-то несчастному достанется такой вот клад вроде этой Зайчишки, в невестки. Тогда, считай, жизни конец. Она ведь любого заморочит. При ней и не скажешь чего-либо покрепче, да и ни выпить, ни закусить. Словом, удавиться и не жить. И скажи ж, принесли черти как раз сюда. Ну и отправили б из ее педучилища куда подальше, в какое-нибудь Реево задрипанное, пускай бы наводила там порядок серед стариков.
   В этот момент стукнуло в дверь, и вошел, а лучше сказать - ворвался его сын, Володька.
   - Здравствуйте вам, пожалуйста! - бодро отчеканил Шмурдяков-младший.
   Его взгляд лучисто и тепло задержался на девушке. Володька улыбнулся ей и сказал уже не так бодро:
   - А я и туда, и сюда - нет ни где. Потом говорят люди добрые: "Она в дежурке, порядки на селе наводит". Да в наше-то время без каратэ по улицам ходить не рекомендуется. Вот я и...
   Шмурдяков-старший похолодел, глядя на сына, потом испугался, видя, как порывисто встала Зайка и подошла к Володьке. "Кончилась моя жизнь, - тоскливо подумал Шмурдяков. - Разве что оставить им хату да рвануть со своей Дуськой за Урал..."
   Он даже не обрадовался, когда сын, взяв под руку Зайку, весело сказал ему:
   - Иди домой, отец. Я за тебя подежурю.
   Когда молодежь вышла, Шмурдяков обидчиво обронил:
   - Вот. Вырастил сыночка на свою голову. Заразы!
   Догилев со смеху повалился на стол.


                Ноябрь 1989 - 12.04.90гг.


Ждем рецензии)