Рассказы о войне ветерана 93

                АДЛИГ  ШВЕНКИТТЕН

              Повесть.
     Автор Александр Солженицын.

 Александр Исаевич Солженицын(1918-2008), русский писатель, драматург,
эссеист-публицист, поэт, общественный и политический деятель.
Академик РАН по Отделению историко-филологических наук.
Лауреат Нобелевской премии по литературе (1970).

                «Памяти майоров  Павла  Афанасьевича  Боева
                и  Владимира  Кондратьевича Балуева».

                1

 «В ночь с 25 на 26 января в штабе пушечной бригады стало известно из штаба артиллерии армии, что наш передовой танковый корпус вырвался к балтийскому берегу! И значит: Восточная Пруссия отрезана от Германии!
Отрезана – пока только этим дальним тонким клином, за которым ещё не потянулся шлейф войск всех родов. Но – и прошли ж те времена, когда мы отступали. Отрезана Пруссия! Окружена!
Это уже считайте, товарищи политработники, и окончательная победа.
Отразить в боевых листках. Теперь и до Берлина – рукой подать, если и не нам туда заворачивать.

 Уже пять дней нашего движения по горящей Пруссии – не было недостатка в праздниках. Как одиннадцать дней назад  мы  прорвали от наревского расширенного плацдарма – то пяток дней по Польше ещё бои были упорные, – а от прусской границы будто сдёрнули какой-то чудо-занавес: немецкие части отваливались по сторонам – а нам открывалась цельная, изобильная страна, так и плывущая в наши руки. Столпленные каменные дома с крутыми высокими крышами; спаньё на мягком, а то и под пуховиками; в погребах  -  продуктовые запасы с диковинами закусок и сластей; ещё ж и даровая выпивка, кто найдёт.
 И двигались по Пруссии в каком-то  полухмельном  оживлении,  как  бы  с потерей точности в движениях и мыслях. Ну,  после  стольких-то  лет  военных жертв и лишений – когда-то же чуть-чуть и распуститься.
Это  чувство  заслуженной  льготы  охватывало  всех, и до высоких командиров. А бойцов – того сильней. И – находили.
И – пили. И ещё добавили по случаю окружения Пруссии. А к утру 26-го семеро бригадских шоферов, кто с тягачей, кто с ЗИСов  – скончались в корчах  от  метилового спирта.  И несколько из расчётов. И несколько – схватились за глаза.

 Так начался в бригаде этот  день.  Слепнущих  повезли  в  госпиталь.
А капитан Топлев, с  мальчишеским  полноватым  лицом,  едва  произведенный  из старшего лейтенанта, постучал в комнату, где спал командир  2-го  дивизиона майор Боев, доложить о событии.
Боев всегда спал крепко, но просыпался чутко. В такой  постели  дивной, да с пышным пуховиком, разрешил он себе снять на эту ночь, теперь натягивал, гимнастёрку, а на ковре стоял в шерстяных носках. На  гимнастерке  его  было орденов-орденов,  удивишься:  два  Красных  Знамени,  Александра   Невского, Отечественной войны да две Красных Звезды (ещё и с  Хасана  было,  ещё  и  с финской, а было и третье Красное Знамя, самое последнее, но при ранении  оно утерялось или кто-то украл).
И так, грудь в  металле,  он  и  носил  их,  не заменяя колодками: приятная эта тяжесть – одна и радость солдату.

 Топлев, всего месяц как из начальника разведки  дивизиона  –  начальник штаба, уставно, чинно откозырял, доложил. Личико его  было  тревожно,  голос ещё  тепло-ребяческий.  Из  2-го  дивизиона  тоже   на   смерть   отравились: Подключников и Лепетушин. Майор был  роста  среднего,  а  голова  удлинённая,  и  при  аккуратной короткой стрижке лицо выглядело как вытянутый  прямоугольник,  с  углами  на теменах и на челюсти. А брови не  вовсе  вровень  и  нос  как  чуть-чуть  бы
свёрнут к  боковой  глубокой  морщине  –  как  будто  неуходящее  постоянное напряжение. С этим напряжением и выслушал.
И сказал не сразу, горько:
 – Э-э-эх, глупенье...

 Стоило  уцелеть  под  столькими  снарядами,  бомбёжками,  на   стольких переправах и плацдармах, чтоб из бутыли захлебнуться в Германии. Хоронить – да где ж? Сами себе место и выбрали.
Пройдя Алленштейн,  бригада  на  всяк  случай  развернулась  на  боевых позициях и здесь, хотя стрелять с них не предвиделось, просто для порядка.
 – Не на немецком же кладбище. Около огневой и похороним. Лепетушин. Он и был – такой. Говорлив и услужливо готовен,  безответен. Но Подключников? – высокий, пригорбленный, серьёзный мужик. А польстился.

          2

 Земля мёрзлая и каменистая, глубоко не укопаешь. Гробы сколотил быстро, ловко свой плотник мариец Сортов, из  здешних заготовленных, отфугованных досок. Знамя поставить? Никаких знамён никто никогда не  видел,  кроме  парада бригады, когда её награждали. Всегда хранилось знамя где-то в хозчасти, в 3-м эшелоне, чтоб им не рисковать.
Подключников был из 5-й батареи, Лепетушин из  6-й.  А  речь  произносить вылез парторг Губайдулин – всего дивизиона посмешище. Сегодня с утра он уже был пьян, и заплетно выговаривал заветные фразы – о священной  Родине, о логове зверя, куда мы теперь вступили, и – отомстим за них.

 Командир огневого взвода 6-й батареи, совсем ещё юный, но крепкий  телом лейтенант Гусев слушал со стыдом и раздражением. Этот парторг – по  легкоте проходимости политических чинов? или, кажется, по  непомерному  расположению комиссара бригады? – на глазах у всех за полтора года возвысился от младшего сержанта до старшего лейтенанта, и теперь всех поучал. А Гусеву было всего 18 лет, но уже год  лейтенантом  на  фронте,  самый молодой офицер бригады. Он так рвался на фронт,  что  отец-генерал  подсадил его, ещё несовершеннолетнего, на краткосрочные курсы младших лейтенантов. Кому как выпадает.

 А рядом стоял Ваня Останин, из  дивизионного  взвода управления. Большой умница и сам хорошо вёл орудийную стрельбу  за  офицера. Но в сталинградские дни 42-го года из их училища каждого третьего  курсанта выдёрнули недоученного, на фронт. Отбирал отдел  кадров,  на  деле  Останина стояла царапинка о принадлежности к семье упорного  единоличника.  И  теперь этот 22-летний, по сути, офицер носил погоны старшего сержанта.

 Кончил парторг, Гусева вынесло к могилам, на два шага вперёд. Хотелось – не так, хотелось – эх! А речь не высекалась.  И  только  спросил  сжатым горлом:
– Зачем же вы так, ребята? Зачем?
Закрыли крышки. Застучали. Опускали на веревках. Забросали чужой землёй.
Вспомнил Гусев, как под Речицей бомбанул их Юнкерс на пути. И никого не
ранил, и мало повредил, только  в  хозмашине  осколком  разнёс  трехлитровую бутыль с водкой. Уж как жалели ребята! – чуть не  хуже  ранения.  Не  балуют советских солдат выпивкой.
В холмики встучали надгробные столбики, пока некрашенные. И кто за  ними  надсмотрит?  В  Польше  немецкие  военные  надгробья  с пятнадцатого года стояли. Ищуков, начальник связи, на  Нареве  выворачивал их, валял, мстил.
И никто ему ничего не  сказал:  рядом  смершевец  стоял, Ларин.

 Гусев проходил мимо затихшей солдатской кучки  и  слышал,  как  из  его
взвода, из того же 3-го расчёта, что и Лепетушин был, подвижный маленький Юрш поделился жалобно:
– А и как удержаться, ребята?
Как удержаться? В том и сладкая косточка: думаешь – пройдёт.
Но – промахнуло серым крылом по лицам. Охмурились. Командир расчёта Николаев, тоже мариец,  очень  неодобрительно  смотрел суженными глазами. Он водки вообще не принимал. А жизнь, а дело – течёт, требует. Капитан Топлев пошёл в штаб  бригады узнать, как похоронки будем писать.  Начальник штаба, худой, долговязый подполковник  Вересовой,  ответил  сходу:
– Уже комиссар распорядился: «Пал смертью храбрых на защите Родины».
Сам-то он голову ломал: кого теперь рассаживать за рули, когда поедем».

 Продолжение повести в следующей публикации.

  19.06.2019