Гл. 5 Глухая фортуна

После сейшна наступил период вялотекущего городского отпуска. Август буйствовал от дневной жары до утренней прохлады, порой ополаскивая город «карой небесной», отчего улицы превращались в парилки. От зноя горожане спасались кто как мог: одни стремились залечь на траву в каком-либо парке и отдаться неистовству солнца, другие искали водоем, чтобы поиграть в бегемотиков, иные изображали античных жителей, дома обернувшись в мокрую простыню.
Александр с Эрлом приезжали реже, хотя, по словам Сани, Эрл ежедневно дома играл. Очевидно, что мальчик воспрял духом и уже способен самостоятельно тащить себя из депрессивного болота. Конечно же, папа делал все, что мог. И тем не менее, вопрос «А что дальше?» висел в тягучем горячем воздухе, и ответа не находилось. «Сань, я могу открыть ИЧП «Варламов-Джаз-скул» и выписать Эрлу справку об окончании первого курса», – максимум, что пришло на ум. Такой вариант друга не устроил. В результате, просто периодически поигрывали. Правда, хвала прогрессу, я смог дать ксерокопии многих нот, что скопились за время еще моей учебы в джазовом училище. Этюды Оскара Петерсона, сборник регтаймов, забавный сборник «Ten tops in pops», хотя в те времена под «pops» понималась совсем иная музыка. Конечно же, лично Александру я вручил отксерокопированный сборник «Играем с Эрроллом Гарнером».
Август уже помышлял о передаче дел сентябрю, и я начал ощущать реинкарнацию учителя. Кошмарной тенью замаячили «технологические карты», потянуло полистать «рабочие программы» и почитать учебные материалы. За этим занятием жарким вечером и застал меня телефонный звонок двоюродного брата, который сообщил о приезде нашего родственника, дяди Соломона из Израиля, и о предстоящем по этому поводу банкете.
 
Родственный банкет, надо сказать, дело забавное. Пикантности добавляет тот факт, что поначалу общение выстраивается строго по возрастной или, при равенстве возраста, социальной иерархии. Это значит, что каждый ждет своей очереди пообщаться со старшими членами большой семьи. Однако, после принятия напитков, коих не отвергал сам Ной, правила рассыпались, и наступал период демократического общения. Доступ к дяде Соломону оказывался открыт. Говорить с ним всегда забавно, поскольку дядя Соломон был настоящим Соломоном, не столь в плане мудрости, как в плане представителя древнего рода.
– Сема, ты еще музицируешь? – первое, что меня спросил скрипучий голос после крепких объятий и поцелуев.
– Более того, дядя, я преподаю.
– О да, все мы либо учителя, либо врачи.
Дядя Соломон по профессии врач. Наверное, хороший, раз из Израиля. Хотя, может быть, это просто стереотип такой. Но я верил, что он хороший врач.
– Отчего же, есть еще юристы, ювелиры.
– Не-е-е, – проскрипел дядя, – в нашем роду Шихаревичей мы либо учим, либо лечим. Да, сперва делаем добро, потом от него же и лечим. И чему же ты учишь, Сема?
– Добру, дядя, добру.
Конечно же, я посетовал на тяжкий учительский труд, обремененный бюрократией. «Запомни, Сема. Неспособность создать эффективное руководство подменяется тотальной бюрократией», – наставлял дядя Соломон. Затем я вкратце поведал израильскому родственнику историю с Эрлом, упомянув причину болезни мальчика. Дядя молча и сосредоточенно слушал меня, напоминая доктора Айболита из детской книжки. Когда я закончил повествование, он покачал головой:
– Для чего ты, Семочка, забываешь своих родственников? Тебе следовало сразу же обратиться ко мне. В моей клинике этому золотцу могут вернуть более половины слуха.
– Замените ухо на искусственное? – полюбопытствовал я несколько недоуменно.
– Зачем же искусственное? У нас все натуральное, Сема. Итак, я еще три дня здесь, и ты мне покажешь этого вундеркинда, да?
Я начал выражать сомнения, но ответ был категоричен:
– Сема, не обижай дядю. Дядя умеет лечить не только инфлюэнцу. У меня современная клиника и настоящие врачи, а не шарлатаны.
Мы договорились о встрече на моей квартире, куда следовало для осмотра привести Эрла. В тот же вечер я созвонился с Александром и все-таки настоял, что оказалось не совсем простым делом, на доставке Эрла для осмотра дядей.
Эрл произвел на дядю хорошее впечатление. Он похвалил мальчика за игру на фоно, опять высказал мне свое «фи» по поводу игнорирования родственных связей и, конечно же, не мог не уколоть Александра, подчеркнув общую для русских и немцев сентиментальность.
– Скажите, Александр, вы пробовали ставить аппарат нашему вундеркинду?
Александр стал тереть руки и уставился в пол, как двоечник. Дядя терпеливо ждал.
– Видите ли, Соломон… - Саня запнулся.
– Ничего страшного, дорогой друг, продолжайте.
– Мы пытались, но произошло отторжение.
– Ммм, - покивал дядя.
После медосмотра мальчика дядя высказал резюме. Оно оказалось двояким. Конечно, нужен тщательный осмотр в клинике, но, «судя по всему, Сема, острой сенсоневральной тугоухости я не наблюдаю. Начать можно-таки с новейшего слухового аппарата, приживаемость девяносто восемь целых и сорок три сотых процента, а затем и восстановить до семидесяти процентов слуха. Это с вероятностью более чем «фифти-фифти».
И это плюс. Такая операция бесплатно не проводится и стоит немалых сумм, что есть минус. Если к зиме появится нужная сумма, то дядя непременно найдет «окно» в расписании и примет мальчика. Затем дядя Соломон отправился на такси в места своего питерского пристанища, мы же с Александром обсудили ситуацию. Однако вопрос просто так не решался, было еще одно «но»: согласие Ольги.
Уже утром раздался звонок, которого я ожидал, правда, не так рано. Звонила Ольга. «Я же просила не лезть тебя в жизнь моей семьи! – шипел айфон. - Все, ты уже сделал свое дело. Я тебе благодарна! Эрл брякает и доволен. Все! Прекрати вмешиваться». Нет надобности описывать целиком наш диалог, ибо приятного в нем мало. Закончился же он обещанием: ни фондов, ни ипотек, ни кредитов.
Я пребывал в расстройстве. Шанс вылечить Эрла, а значит вернуть в нормальную жизнь семью друга, так внезапно обратившегося за помощью, таял на глазах, как льдинка в теплой ладошке. Обидно, но сумма немалая. Откладывать от зарплат – нереально, в долги пообещали не влезать. Казалось, что с каждым прошедшим днем шансы на излечение Эрла убывают и убывают. Самое ужасное – ощущение беспомощности. Но, видимо, еще не все «фигуры на поле Жизни», о которых я когда-то размышлял, были задействованы ее Величеством Фортуной. Дядя Соломон приехал по делам, не случайно, и теперь дал нам шанс. Им надо воспользоваться. Но как?
Каждый раз, как только необходимо делать что-то противное натуре, находится масса отвлекающих, а, самое главное, очень важных, дел. «V Рождественский конкурс Джаз-юниор», – призывно гласил яркий постер на экране монитора. Конечно же, мне во что бы то ни стало нужно изучать материалы конкурса, чтобы только не заниматься «технологическими картами». Призовой фонд – вот что привлекло мое внимание. Первое место сулило сумму, почти покрывающую расходы на лечение Эрла. «Вот оно! Вот, что нам надо!» Изучив условия конкурса, под которые мы попадали по всем параметрам, я немедленно набрал Александра и прям-таки криком настоял приехать ко мне. Убедить его в возможности участия в конкурсе труда не представляло. Недаром дядя Соломон говорил о сентиментальности немцев. «Так поди попробуй Олю уговори», – посетовал Александр и махнул рукой.
– А мы и не будем ей ничего говорить. Зачем, Сань? У нас есть три с половиной месяца. Парень играет. Даже чуток «свингует». Добавим свинга еще, я покажу ему несколько практик импровизации. Разучим хорошую вещь.
– Думаешь, сможет?
– Техника у парня хорошая. И потом, видишь ли, многие носятся по клавиатуре, нажимая сотню клавиш в секунду, многие гремят аккордами, подражая Гарнеру, но не многие играют джаз. Джаз, мой любезный Ганнер, это не просто нажатие «блюзовых нот» и смещенная синкопа. Сань, джаз - это образ мышления. Помнишь анекдот про Махавишну?
– Это тот, что про Маклафлина в Индии?
– Да, да. Этот европеец еще ищет свою ноту, а старик уже нашел. Вот это и есть исполнение джаза. Так вот, Сань. Я ему покажу стиль Каунта Бейси. Стиль минимализма и станет основой игры Эрла. Это будет не «подражая Гарнеру», а «подражая Бейси».
– А что я Оле скажу, куда вожу Эрла?
– Я организую вам музыкальную школу. Частную. Формально туда и будешь, якобы, возить. Понял?
– Авантюрист ты, Сэм, – усмехнулся Александр, соглашаясь на предложение.
Вскоре Эрла оформили в частную музыкальную школу моего далекого ученика, и работа закипела. Сложная, трудная, но тем и интересная. Конечно, не все шло гладко. Иногда Эрл в отчаянии срывался: «Все равно ничего не получается». Временами мне казалось, что я делаю все не так, что надо бы иначе, но кто подскажет – как надо? Худо-бедно ли, но Эрл начал овладевать манерой игры Каунта Бейси. Этот стиль, с характерным использованием коротких мелодических фраз, зачастую походящих на клише, мастерски нанизанных на нить основной мелодии, как нельзя лучше подходил Эрлу, не требуя от него чрезмерных технических изысков.
Заявку подали вовремя, отступать теперь некуда. Первые два этапа, индивидуальные, казались несложными, на мой взгляд. Сперва нужно показать умение играть джаз – исполнить известное джазовое произведение. Конечно, выбрали «Oh, Lady Be Good», тем более что в каунтовской манере это исполнить весьма нетрудно. Главное, хороший свинг. На втором этапе конкурсантам следовало выдать импровизацию на тему. Опять же, стиль способствовал скорому усвоению правил импровизации. Типичные клише Эрл освоил быстро и даже начал привносить свои придумки. Сложности поджидали на третьем этапе, где нужно играть в группе. Здесь-то и пригодилось какое-никакое умение Александра саксофонить. Подготовка на этом этапе затруднялась еще протестным движением соседей, которые не впали в восторг от наших занятий. Только мои клятвенные заверения, что в декабре все закончится, еще и подкрепленные материальными компенсациями в виде спиртосодержащих напитков, успокоили народные волнения.
По мере приближения важной даты наше волнение тоже набирало обороты.  И вот, этот день пришел. Формальности улажены, документы в порядке, допуск получен. «Ну, с Богом, поехали», – напутствовал я на первый тур моего конкурсанта. Мы с Александром сидели в зале, вместе с остальными болельщиками. При виде сына на сцене папаша покрылся испариной, щеки налились краской, борода завибрировала. Он зажмурился и открыл глаза лишь с первыми аккордами. Эрл играл хорошо. Чувствовалось, как волнение его покидает и уходит со звуками в зал. Сейчас уже сложно вспомнить, что переживал в тот момент я сам. Помню лишь, что по окончании игры зал аплодировал, члены жюри, переглядываясь, одобрительно кивали. Первый этап прошли.
Через три дня настало время второго испытания. И фортуна подмигнула Эрлу. Ему досталась для импровизации «Summertime». Не могу сказать, что творилось на душе у парня, но под конец он сделал невероятное, по крайней мере, для меня. Он исполнил mix из «Summertime» и «К Элизе». Не припомню, чтобы я это показывал, но сыграл он композицию с тонким юмором. Это возымело действие на жюри, и Эрл прошел в третий раунд.
Теперь предстояло попасть в тройку лучших, чтобы выйти в финал. Последние занятия я запрещал Эрлу смотреть на клавиатуру и заставлял смотреть на отца или на себя, изображая то ударника, то ритм-гитариста. И вот, третий тур. Мы пришли чуть заранее и стояли перед закрытыми дверьми в зал Дома культуры, когда я услышал позади себя едва знакомый голос: «Семен, Варламов?» Я обернулся. Невысокий, моего роста, мужчина в возрасте, с большой залысиной, узким лицом, которое обрамляла черная короткая аккуратно стриженая борода. Белая скромная сорочка, синий галстук в цвет брюк, черные лакированные туфли. Озорной взгляд. Да, я сразу узнал его: «Алексей Анатольевич! Здравствуйте!» Мы по-дружески пожали руки. На вопрос, что я тут делаю, указал на Эрла: «Иду по вашим стопам. Мой ученик, можно сказать». Помнится, говорил я это не без гордости. Уточнив, каким номером идет мой подопечный, он глянул в какие-то свои бумажки и вдруг сообщил:
– Нелегко ему будет, «Take five» придется играть, в трио.
– Кто ведущий - ударник?
– Нет, Виктор Савин, ритм.
Похлопав меня по плечу и еще раз выразив удовольствие от встречи, он убежал в раскрывшуюся дверь зала.
– Кто это? – испуганно спросил Александр.
– О! Это мой преподаватель джаза.
Долго еще зрачки Александра оставались расширенными.
«Следи за гитаристом. Следуй его командам. Он – ведущий, – медленно артикулировал я Эрлу. - Ты меня понял?» Мальчик кивнул.
Играл Эрл отменно. Воодушевленно. Кажется, он стремился поразить всех. После тура, когда выяснилось, что нам позвонят о результатах завтра, мы покидали Дворец культуры в ужасном волнении. Утром Александр позвонил и сказал, что Эрл не спал всю ночь и даже в какой-то момент расплакался. Пришлось все рассказать Ольге. Я ожидал ее звонка или визита, но ничего этакого не последовало. Затем позвонили из жюри. К пяти часам проявился Александр. «Он прошел. Эрл – в тройке!» В трубке молчание. «Алло, Сань, ты на связи?» Сопение в ответ. Или тяжелое дыхание.
– Сэм, это ты? – Голос Ольги.
– Я, а где Саня?
– Он не может говорить. Эрл прошел в финал?
– Да, твой сын прошел в финал. Его слепая игра очень понравилась жюри. Он все отлично отыграл, практически не глядя на клавиатуру.
– Что нам теперь делать? – в голосе сквозила растерянность.
– Приезжайте втроем ко мне, обсудим.
Короткие гудки в трубке ознаменовали конец разговора.
Через час они приехали ко мне. Обсуждать, собственно, оказалось нечего: нужно играть в финале и стараться занять хотя бы второе место, премия за которое тоже делала реальным поездку Эрла в клинику дяди Соломона.
Двадцать первое декабря. Финал. Зал полон людей. Все-таки бесплатное посещение, хоть и детского турнира. В первом ряду жюри. Я глазами искал своего преподавателя. Нашел. Но он не смотрел в нашу сторону. Как наставник, я воспользовался правом быть вместе с конкурсантом за кулисами. На сцене гремит джаз-банд «Юниор-джаз», играют юные сольные исполнители, идет настоящий концерт. В этом концертном потоке и предстояло выступить трем финалистам конкурса. Эрл играл последним. А пока он взглядом сканировал зал в страстном желании увидеть родные лица. И не находил. Волнение выдала нижняя губа, начала едва заметно трястись. Волнение накатило и на меня. Испарина покрыла лоб. Странно, что Александр опаздывает. Это так на него не похоже. Педантичный немец и в самый важный для сына момент опаздывает. Нонсенс. Выступил первый финалист. Хорошо играл, чертик. Концерт набирал обороты. Наша нервозность – тоже. Я по телефону набрал Александра. Никто не снимает трубку. Пошел второй финалист. Я пытался усилием воли заставить себя не дергаться и хоть как-то успокоить Эрла, у которого на глазах стали набухать слезы. Телефон окликнул звонком.
– Да, Сэм.
– Это Оля. Мы с Александром не сможем приехать.
Я не мог заорать: «Что?» Я не мог начать ругаться: «Да какого …. Да вы …»  Мне показалось, что Эрл услышит.
– У Александра инфаркт. Я с ним еду в больницу.
– Сейчас Эрл будет играть.
Я оборвал разговор. Мальчик резко обернулся, пристально посмотрев на меня.
Отведя его чуть в сторону и глядя прямо в глаза, четко артикулируя, я тихо произнес:
– Ради папы и мамы. Посвяти им свое выступление. После я тебе все объясню, но сейчас ты должен сыграть так, чтобы любой в зале понял, как ты их любишь.
Мальчик смотрел на меня, и слезы повисли на его ресницах.
– Слезы сейчас не помогут, Эрл. Сейчас поможет только сила воли и твоя к ним любовь. Расскажи всем, как ты их любишь. Иди и играй!
«На сцену приглашается третий финалист конкурса – Эрл Ганнер. Попросим». Овации. Эрл шагнул к сцене. Обернулся. Мне так показалось, поскольку я зажмурился, скрывая все треволнения, обуявшие меня в этот миг. Не помню, что он играл. Я просто не слышал. Кровь стучала в висках, дрожали руки. В памяти всплывают эпизоды того, что происходило. Оркестр исполнял «St. Louis blues» Кристофера Хэнди. Эрл непрерывно смотрел на меня. Я повторял движения дирижера и одновременно знаками показывал Эрлу гармонию, поскольку мы не играли ранее с ним этой композиции. Сольная часть вышла интересной и получила заслуженную порцию аплодисментов. Едва сдерживаясь, Эрл не перешел на бег, покидая сцену после традиционных поклонов. Он весь дрожал. Так дрожат промерзшие маленькие собачки, которые без шерсти. Я обнял мальчика и сам чуть было не пустил слезу, испытывая невероятное расслабление всего тела. Зал закончил аплодировать, финалистов попросили выйти на сцену.
Они стояли в свете прожекторов, двое мальчишек и девчонка, совсем молодых, но так прекрасно играющих джаз. Что-то в микрофон говорил ведущий, сейчас плохо помню. Кажется, еще раз представлял великолепную троицу. И тут он решил побеседовать с конкурсантами. Я понял, что Эрл на меня не смотрит и не совсем понимает, что происходит. Ведущий подошел к нему и спросил: «Эрл, расскажите о своем наставнике. Кто вас готовил к конкурсу? Кто вас научил так играть вслепую?» Ужас окатил меня с макушки до пят. Эрл не слышал вопроса и не понимал, что надо делать. «Эрл, вы можете что-нибудь рассказать нам о наставнике?» – не унимался ведущий. В зале послышались смешки. Эрл почувствовал сотни взглядов на себе и не понимал, что происходит. Наконец он сообразил, что ведущий поднес микрофон, чтобы он что-нибудь сказал. И Эрл сказал: «Я очень старался ради моих папы и мамы. Но их сегодня в зале нет». Тишина. Глухая тишина. Тут я заметил, что мой преподаватель из училища бросил взгляд в закулисье и, вскочив с места, направился ко мне.
– Семен, что происходит? – шепотом нервно спросил он, оказавшись возле меня.
– А что именно, Алексей Анатольевич?
– Мальчик. Он… – замялся преподаватель, подбирая слова.
– Да, плохо слышит.
– Он совсем не слышит! Он же глухой, – глаза Алексея Анатольевича расширились.
– Почти. И что это меняет?
Но он ничего не ответил и скорым шагом направился на место в жюри. Зал тихонько зажужжал, словно улей, конкурсанты в недоумении стояли на сцене, ведущий выглядел растерянно.
Позади раздался хорошо поставленный бас:
– Вы Семен Варламов?
Я обернулся. Почти двухметровый, крупный, круглолицый, совершенно лысый мужчина в синем костюме и розовой сорочке. Вся голова, словно шар, покрыта испариной.
– Давайте пройдем в кабинет, надо поговорить.
Я проследовал за ним, вдыхая смесь парфюма и пота, в небольшой кабинет, где сидели все члены жюри. Мой преподаватель прятал глаза, сцепив пальцы рук, лица у всех напряжены. Я сел на предоставленный стул. Полное ощущение, что вызвали на педсовет.
– Понимаете ли, милостивый Семен Яковлевич, – начал собрание лысый верзила, – вы поставили и жюри, и организаторов конкурса в весьма неловкое положение.
Я приподнял брови.
– Видите ли, ситуация вот какая. Если мы присудим мальчику победу, это будет истолковано, как решение в пользу инвалида, если нет, то …
– Что вы хотите? – перебил я, этот педсовет начал меня раздражать.
Люди замялись, опустили глаза, уставившись куда-то под ноги. Женщина, походившая на Крупскую, сцепила пальцы и делала жевательные движения, явно от нервов. Странная пауза.
– Если мы нарушили регламент, то так и скажите. Если нет, то к чему сейчас это партсобрание? – не выдержал я молчания.
– Семен, снимитесь сейчас, – не поднимая головы, пролепетал мой преподаватель.
– С чего это, Алексей Анатольевич?  Вот вы, например, приняли меня в училище в свой класс, несмотря на то, что я на два года моложе допустимого возраста. Никто же не говорил…
– Семен Яковлевич, – перебил лысый верзила в синем костюме, – давайте не будем разводить пустые дебаты. Мы не хотим скандалов. Это престижный конкурс, влиятельные организаторы, спонсоры. Любая шумиха только все испортит.
Я встал и направился к двери, возле которой остановился и обернулся к жюри:
– Делайте, что считаете нужным. Я скандала устраивать не буду.
Домой Эрла я вез на такси. Ехали молча. Дома ждала Ольга. Она не успела задать и вопроса, как Эрл бросился в свою маленькую комнатку, и мы слышали, как он зарыдал. Я ожидал скандала с ее стороны, но этого не последовало. Напротив, она пригласила меня на кухню и накормила обедом. Выяснилось, что с Саней не все так плохо, как это сперва казалось.
– Что дальше? – спросила Ольга в прихожей, когда я собрался уходить.
Я пожал плечами:
– Не знаю. У меня больше вариантов нет.
Открыл выходную дверь и собрался выйти из квартиры, как Ольга подошла, положила руку на плечо, чмокнула в щеку:
– Спасибо, Сэм.
Я не ответил. Вышел на улицу и только здесь вызвал такси.
Очень неприятное чувство, опустошение. Предстояло как-то объяснить Александру, почему жюри не дали Эрлу даже второго места. Поспать не удалось. Всю ночь голову разъедала мысль: «Не может столько усилий быть впустую. Это несправедливо. По крайней мере, по отношению к мальчику. Дети не виноваты в наших просчетах, но за них мы расплачиваемся именно детьми».
За окном бесшумно шел снег. Через четыре дня наступало католическое Рождество.