Живи, Серёжа

   
   - Даша, за что?! – математичка Елена Владимировна  смотрела на студентку Смирнову требовательно, брезгливо, холодно. Как на ядовитую гадину. Мерзкую такую паучиху с безмозглыми глазами и нервно дергающимися лапками.   
   Хотелось убить. Насмерть. Так, как она могла убить Сережу. За что? И почему – ОНА?! Почему ЭТА особь с крашеными губами, ногтями и волосами в черный цвет оказалась неглупому парню нужнее самой жизни?! ЧТО в ней есть такого, что важнее заботливой мамы,  друзей, музыки, спортзала, учёбы, неба, воздуха, деревьев, книг, музеев, театров, дискотек и флирта с разными девчонками, в конце концов?!
 
   КАК можно из-за кого-то расхотеть жить НАСТОЛЬКО?! А если бы приземлился не так удачно и сломал себе шею, а не только руки, ноги, ребра? Еще вопрос, как все срастется. А если инвалидная коляска на всю жизнь?! Господи, упаси! Пусть ему будет уроком, но, Боже, пожалуйста,  не до такой степени… 

   Слава Тебе, Господи: жив. Живи, глупыш Сережа! Живи! Подлечат, сейчас – не каменный век: медицина может многое. И мозги подкорректируют, было бы только что корректировать. Тут пока неясно: сотрясение нешуточное, но врач намекнул на возможный позитив. Понятно, что не без последствий, но не до жиру – быть бы парню живу. Если кости правильно срастутся - ходить научат (это такое счастье – ходить!)… Срастутся: молодой ведь организм!  Вон Себастьян Бурдэ на болиде всё, что мог, сломал – и «склеили» врачи. А Бурде, на минуточку, не 19, а 38…
   Только бы Сережка в адекват вернулся. Захочет – восстановят в вузе: со второго семестра можно. Столько усилий парню потребовалось, чтобы поступить – и на тебе: из-за какой-то прибабахнутой готки (или эмо? не суть: крези) всё насмарку. Школа с медалью, олимпиады всякие, репетиторы… Ей ли не знать: по-соседски три года мальчишку натаскивала.
 
 
  Молчит, мерзавка. Куда денется: скажет. Правду скажет. Не ту, что следователю: залезли на стройку, селфи хотели сделать, а Серега оступился. Правду. Сережа – не тот мальчик, что по стройкам шастает. ЗАЧЕМ ты его туда заманила, гадина?! ЧТО тебе от него было надо, а?!
- Даша, Вы можете молчать вечность. Я Вас отсюда не выпущу, пока не узнаю ВСЁ. Дверь на ключе, в корпусе – Вы да я (вахтёр не в счет). Так что в Ваших интересах быстрее исповедаться. Считайте, что тайна исповеди Вам гарантирована. Сережа выжил – и мама Вас простила. Будете спать в своей кроватке, ДАША, а не на нарах.
В церковь Вы вряд ли ходите, но вдруг? - сочтите это репетицией к раскаянию. МНЕ, ЛИЧНО МНЕ надо знать правду. Рассказывайте.
- Нечего…
- ЧТО - нечего?! Нечего сказать?! А если я спрошу: чья идея была ТУДА пойти?!


     Даша смотрела мимо этой садюги-училки, шипящей вежливым шепотом свои долбанные вопросы. ЧТО она может понять?! Разве ей скажешь, что этот недострой был их с Серёней домом? Для таких, как ЭТА, дом – там, где кроватка, телик и кофе с рогаликом. А у них дом – это место, где ты себе хозяин. И на картонках лежать и сидеть не хуже, чем на диване фирмы «Милан». А целоваться и прочее - еще приятнее. Серёня не все умел, но учился быстро. У нее, Даши, опыта побольше: стартовала раньше. И пожила на свете подольше: на целых два года. Но дело даже не в этом. Дело в том, что она больше не хотела привязываться. Ни к кому. Хватило тех слёз в подушку в пятнадцать. Тогда, отрыдав положенное, она и решила: никогда больше. Кто сказал, что любимый человек должен быть твоим? Он должен быть своим, и только. Никто же не хочет присвоить себе ветер, звезды, небо, например. Человеческая душа тоже космос. Почему она должна быть чья-то еще, кроме тебя и космоса?

- Ты меня не любишь, Дая, вот что.
- Люблю.
- Но я тебе не нужен, да?
- Это ты себе не нужен, похоже.
- Без тебя – не нужен.
- Не грузи, а? Ты – это ты, я – это я. Мы – не одно целое, и вообще…
- А полчаса назад были одно…
- Всё, достал. Я пошла.
- Куда это?
(больно схватил за руку, чёрт)
- Это моё дело – куда, понял?
- А моё?! Ждать, когда ты соскучишься?!
- Не жди.
- Дая, не уходи! Даша…

   Она разозлилась, побежала вниз по лестнице без перил, не боясь сорваться. Что за фигня? Были нормальные отношения – и вот приплыли.  Дальше последуют сцены ревности и тотальный контроль? Оно надо? Ей не надо. Ему тоже не надо, просто пока не понимает: маленький еще. Ничего, повзрослеет - поймет…
   Сверху рассыпался на гулкие  фрагменты, отражаясь от стен, Серёнин голос: - Дая-а-а, верни-и-ись… Она выскочила в так называемый двор: ямы, кучи строительного мусора, одинокий тусклый фонарь… В проеме «их» окна – силуэт.
- Даша, подожди-и-и!
Он поскользнулся?! ПОЧЕМУ он упал?!........


   Дальше всё в протоколе. Она вызвала скорую, боясь сама сделать с Сережей что-нибудь не так. Только сидела и выла рядом, размазывая все, что из глаз и носа вытекало: -  У-у-у… а-а-а…   
В больницу не пустили. Звонила по сто раз на дню. Сегодня сказали, что состояние стабильно-тяжелое.
- Серёжка, живи! – требовала она у свечки, купленной в храме, которую зажигала по вечерам, запираясь в своей комнате. - Живи, блин! Если не хочешь, чтобы я навернулась тоже – живи! Потом поговорим еще раз, если захочешь!  Живи-и-и!!!

   Молчание затянулось. Похоже, кроме слова «нечего» от ЭТОЙ ничего не добиться. Сидит, как каменная, пальцы только сжимает в кулаки, да губы кусает.
- Я вижу, Вы еще бездушнее, чем я думала… Бог  судья («гадина» – это не вслух). Убирайтесь. Видеть Вас тошно.
Елена Владимировна достала из кармана пиджака ключ, открыла дверь и отошла подальше, чтобы даже воздухом с дрянью не соприкоснуться. Дрянь поспешно вышла: без всякого до свидания, глаз бесстыжих не оторвав от пола.

- Надо завязывать с педагогикой: так и до инфаркта недалеко, - подумала Елена Владимировна, чувствуя неимоверную усталость и жуткую головную боль, - здоровье надо беречь. У неё другая ответственность – не перед чужими детьми, а перед своими внуками. Чтоб такими дашами не выросли. Кто еще, если не она? Родителям воспитывать некогда: бешеное время. У них, как у всех - карьера, дела, связи, деньги. «Прочее» - отношения с родными детьми - «по ходу пьсы». Массовый цейтнот. Чему удивляться, что детки растут такие: с вывихами в мозгах?