Зарницы

Зарницы

Удивительно, до чего точно сохраняет память первые детские впечатления – до малейших деталей, до тончайших движений души, которая, оказывается, столь чувствительна уже с самого раннего возраста! Подобно зарницам вспыхивают порой в сознании эти воспоминания – и снова ты ребёнок…
***
Мне года три; впервые я оказалась с мамой на озере за городом. Восторгу моему нет предела! С восхищением разглядываю огромную водную гладь и наконец громко восклицаю:
– Какое море!
Дружный смех окружающих.
И через несколько мгновений я – в ужасе:
– Мама, мама! Смотри: в море голова плывёт!
Снова дружный смех.
***
Лет в пять – первый поход в театр. МХАТ, дают «Синюю птицу». Я совершенно ошеломлена происходящим на сцене и, кажется, всё понимаю. Сказочное действо завораживает меня.
Но вот падает занавес, загорается свет, зрители встают со своих мест. Мама берёт меня за руку. Но я не согласна уходить!
– Хочу ещё театр! – раздаётся громкое детское рыдание на весь зал.
Артисты выглядывают в щёлку между кулис и с умилением смотрят на благодарного зрителя…
***
Помню, наш детский сад выехал на всё лето в полном составе за город. Я впервые находилась одна, без родителей. Меня не предупредили о предстоящей долгой разлуке, опасаясь моего протеста. Но, оказавшись в непривычной обстановке, я не испугалась и не загрустила. Быстро осознала вероломное поведение своих родителей и смирилась. Наверное, тогда во мне начали проявляться первые творческие способности. Выражались они, в частности, в том, что я придумывала и рассказывала детям страшные истории. Например, о том, что кто-то съел волчьи ягоды, превратился в волка и теперь бродит по лесу. Некоторые из ребят так пугались, что начинали плакать и жаловаться воспитателям. Меня ругали.
Как-то нам устроили на природе занятия по рисованию. Разложили на длинном дощатом столе бумагу, кисти, краски.  Я вдохновенно принялась рисовать то, что видела вокруг: тёмную полосу леса вдалеке, над ним – синее небо. Слева – уходящую вдаль голубую реку с песчаным берегом. Справа – заросли красной малины. Замечательная получилась картина!
Воспитательница ходила вокруг и рассматривала наши рисунки:
– Молодец, Катя, хорошо человечка нарисовала!
– А у Коли какая машина красивая!
Подойдя ко мне, воспитательница остановилась, рассеянно глядя на мой рисунок. Я с нетерпением ожидала её реакции.
– А Наташа, наверное, решила все краски попробовать…
Какое разочарование!


Колокольчик

Хорошо помню свою первую ложь.  Было мне тогда года четыре, мама водила меня в детский сад, что находился в центре Москвы, на Чистых прудах. Ездить приходилось в переполненном автобусе, на дорогу уходило около часа в один конец. Тем не менее детский сад я посещала с удовольствием: мне нравилось общаться с другими детьми, участвовать в разных праздниках, представлениях – моя социальная активность проявлялась «с младых ногтей».
Как и всем девочкам, мне было свойственно желание приукраситься, нарядиться. И вот, увидев однажды дома изящный металлический колокольчик с маленьким ушком, я упросила маму сделать из него украшение: приладить к нему тесёмку, чтобы я могла носить его на шее. Колокольчик, хоть и был вполне обычный, но выглядел красиво и при покачивании издавал мелодичный звон. Такому замечательному колокольчику подошел бы, конечно, не простой шнурок, а какой-то совершенно особенный, но поскольку такого в доме не нашлось, мама взялась сама сплести косичку из цветных ниток – мулине, которые она хранила в картонной круглой коробке и использовала для вышивания. Нитки были яркие, но тонкие, поэтому плетение косички заняло довольно много времени. Помню, как, засыпая, я смотрела сквозь полузакрытые веки на мамины руки: сидя у моей кроватки, она каждый вечер продолжала это плетение, склонив над ним голову со светлыми завитками волос, а я с нетерпением наблюдала, как из-под ее рук выходит, становясь все длиннее, необыкновенной красоты тонкая цветная косичка. Я понимала, что мама уставала после работы, тоже хочет спать, мне было её жалко, но желание получить чудесную тесёмку для колокольчика было всё же несравненно сильнее.
И вот наступил момент, когда мама продёрнула узорный шнурочек сквозь металлическое ушко и повесила колокольчик мне на шею. Радость мою трудно передать, в тот момент я чувствовала себя счастливейшим ребёнком на свете. С чувством гордости и сознания собственной неотразимости переступила я в тот день порог детского сада.
С ликованием бегала я по комнатам и большому залу, а колокольчик отзывался мелодичным звоном на все мои движения: «Динь-динь-динь». У кого ещё есть такой колокольчик? Ни у кого, даже у самой замечательной принцессы! Сколько радости! Какой восторг! Но кто это вдруг навис надо мной, словно грозная туча? Воспитательница Ольга Ивановна остановила меня, схватив за руку:
– Что ты бегаешь и звенишь, как коза со своим колокольчиком?! Дай-ка его сюда!
И вот уже мой колокольчик – в её грубой ладони, и вот – исчез у неё кармане! И сама она ушла, скрывшись в дверях. А я стою, онемев от ужаса и неожиданности, лишённая своего чуда, своей мечты.
Но гораздо острее своего личного горя воспринимала я несправедливость, произошедшую в отношении моей мамы, которая потратила столько труда на изготовление этого украшения и так радовалась за меня! Как же она расстроится! Маму было жалко до слёз.
Вернувшись в тот день из детского сада и сняв с маминой помощью шубу, я, конечно, тут же услышала ожидаемый мною весь день вопрос:
– А где же колокольчик?
– Мама, он так понравился воспитательнице, что она попросила ей его подарить, – ответила я, не моргнув глазом.
Легкая тень недоумения промелькнула на мамином лице.
– Ну что ж, видишь, какой получился чудесный колокольчик: даже воспитательнице понравился! – ответила мама и внимательно взглянула на меня, но лишь затем, чтобы убедиться, что я не огорчена случившимся.
Однако я смотрела на маму таким открытым и бодрым взглядом, что у неё не осталось никаких сомнений относительно того, что колокольчик был уступлен воспитательнице от щедрого сердца.
Я была довольна: мама ни о чём не догадалась, не будет за меня переживать!

Почему я запомнила этот случай всю свою жизнь? Наверное, потому, что впервые столкнулись тогда в моей душе два противоположных чувства – ложь и сочувствие. И мне, совсем еще маленькому ребенку, пришлось делать выбор: сказать правду и причинить боль, или солгать из сострадания? Я выбрала тогда второе.
И кажется мне порой, что та первая моя ложь, хоть и была она из благих побуждений, открыла путь всей последующей неправде в моей жизни, которая тоже часто совершалась по благим мотивам: «не расстроить», «не огорчить», «не поссорить»… Ложь порождала ложь. А жизнь тем временем всё более отклонялась от своего предначертанного свыше прямого пути… Сказано ведь: «Всякая неправда есть грех…»
И всё звонит и звонит из далёкого детства колокольчик, заставляя искать ответы на непростые вопросы.


Шаровая молния

Шаровая молния – явление крайне редкое, далеко не каждому доведётся в жизни увидеть её. А вот мне представился однажды такой случай. Конечно, вы можете мне не поверить, но, если бы была жива моя бабушка, она подтвердила бы истинность моих слов.
…Мне было лет пять-шесть, когда мы с бабушкой жили на съёмной даче в Красково. День выдался жаркий, окна в помещении были распахнуты настежь. Бабушка что-то шила у окна, а я рисовала за круглым столом, стоящим посреди комнаты. Внезапно во дворе стало быстро темнеть, и весь сад, вместе с небом погрузился во мрак.
Обычно мы с бабушкой разговаривали во время наших занятий. Чаще всего она рассказывала какие-нибудь занятные или поучительные истории. Вероятно, так было и в тот раз. Внезапно оборвавшаяся на полуслове её речь заставила меня поднять голову и вопросительно взглянуть на неё. «Ба!..» – удивлённо начала я, но тут бабушка медленно поднесла к губам указательный палец и замерла. Мне стало страшно: передо мной находилась уже не моя бабуля, а заколдованная статуя – белая и неподвижная. Только её губы едва заметно шевелились. Я проследила за её взглядом и увидела, что в открытом прямоугольнике окна колеблется огненный шар с неровными краями – он словно обдумывал траекторию своего полёта и вот, после секундного колебания вплыл в комнату и остановился посредине. Бабушка посмотрела на меня, и в её взгляде явно прозвучала команда: «Не шевелись!» Замерев на месте, я с открытым ртом (что всегда происходило в особо волнующих случаях) с интересом наблюдала за светящимся шаром, не вполне понимая, почему надо сидеть смирно вместо того, чтобы ловить эту диковинку стоящим рядом сачком.
Полупрозрачный розовый шар – очень красивый и необычный – покачался некоторое время на месте и потом, плавно перемещаясь, вылетел в окно на другой стене.
Бабушка, невероятно бледная, продолжала еще какое-то время неподвижно сидеть на месте, пока я не растормошила её своими расспросами.
– Это была шаровая молния, – наконец объяснила она изменившимся голосом. – Она могла взорваться и убить нас. Но Господь помиловал нас. – И бабушка, встав, широко перекрестилась.
После этого случая бабушка во время грозы всегда наглухо закрывала окна и двери, а во мне сложилось твёрдое убеждение, что жизнь вне города, на природе, полна удивительных, интересных и неожиданных явлений.


Устами ребенка

Я была совсем ещё маленьким ребёнком, когда нашу детсадовскую группу повели в Мавзолей. Мавзолей у нас в стране один – на Красной площади, и в ту пору будущим гражданам страны, начиная уже с детских лет рассказывали о «самом человечном человеке», прививая любовь к «дедушке Ленину». Многие говорили вполне искренне, веря в величие вождя революции.
Детская память сохранила картину: длинная очередь тянется через Александровский сад на площадь к заветному зданию из тёмного гранита. Движемся и мы вместе с очередью. И вот уже видны Кремлёвские башни; подходим к мавзолею. У входа стоят навытяжку, как неживые, двое солдат. Мне их жалко. Думаю: «Что им делать, если вдруг нос зачешется или муха на глаз сядет?» Хочу спросить об этом воспитательницу, но не решаюсь – слишком сосредоточенный у неё вид.
И вот мы внутри. Темно и душно. Медленно течёт вереница людей мимо подиума, на котором стоит застеклённый саркофаг. А в нём – Ленин! Как живой! Будто уснул только. Сейчас откроет глаза, хитро прищурится и поднимется, отодвинув крышку. Мне становится страшно. Я хватаю воспитательницу за руку.
На выходе из зала, где лежит Ленин, я, задрав голову, вижу в каменной неглубокой нише над дверным проёмом длинный ряд человеческих голов. Это и удивительно, и страшно одновременно. Поскорее бы выйти отсюда!.. Дома родителям не считаю нужным об этом сказать.
Зато на следующий день, придя с ними в гости к бабушке с дедушкой, я уже готова обсуждать пережитое.
– Ну что, Наташа, понравился тебе Мавзолей? – спрашивает дедушка.
– Да, понравился, – отвечаю я.
– А Ленина ты видела? – на всякий случай уточняет дед.
– Да, видела, он как будто спал, – отвечаю я. – А над дверью там… головы в ряд лежали, – делюсь я страшным открытием.
– Какие головы, бог с тобою! – всплёскивает руками бабушка.
– Человеческие, - объясняю я. – Много так… Зачем их туда положили?
Дедушка, мама и папа многозначительно переглядываются.

Не знаю, что это было, но те головы я видела отчётливо. Может, отражались так на гладком мраморе выходящие вереницей люди? Трудно сказать. Так или иначе, моё детское сознание воспроизвело удивительным образом зловещую картину, соответствующую сути мумифицированного вождя.
И хорошо, что делилась я своими впечатлениями не в сталинское время…


Бабушкины секреты

Мои бабушка и дедушка, большую часть жизни проведшие в Москве, на Шаболовке, были людьми не бедными, но жили весьма просто. Они казались мне красивой, интересной парой. Как им это удавалось при скромном гардеробе и полном равнодушии к материальным ценностям? Как сейчас помню: коренастая фигура деда, его простое лицо, почти всегда озарённое улыбкой, и бабушка – строгая, с правильными чертами лица – прямым тонким носом и выразительными серыми глазами. Бабушка не носила дорогих украшений, не пользовалась косметикой; мне запомнились только её духи «Красная Москва», которые она любила… Бабушка и дед всегда пребывали в хорошем настроении. «Живём, как у Христа за пазухой», – говорила частенько бабушка – и я представляла себе Христа, как мы все сидим у Него за пазухой и выглядываем наружу – довольные и счастливые.
Бабушка любила читать (книги – в основном исторические романы – брались в районной библиотеке). Мне, маленькой девочке, она не рассказывала сказок, только «жизненные истории», смысл которых не всегда доходил до меня, но которые неизменно впечатляли и сохранялись в памяти. Иногда бабушка делилась со мной житейской мудростью – будто я была уже взрослой девушкой, а не ребёнком. Позже, по прошествии лет, я имела возможность убедиться в правоте её слов. Так, бабушка считала, например, что во внешнем облике женщины самое главное – это причёска и обувь.
– Надень хоть самое шикарное платье, – говорила она, – но если на голове у тебя кавардак, а на ногах – стоптанная обувь, ты никогда не произведёшь должного впечатления. И наоборот: ухоженная голова и красивые туфли сразу сделают тебя привлекательной и уверенной в себе.
Сама бабушка, конечно, всегда следовала этим требованиям и выглядела безупречно. В одежде она предпочитала серый цвет, и с тех пор он ассоциируется у меня с элегантностью.
Как я сейчас думаю, бабушка и дед были по большому счёту идеалистами. В их семье серьёзного внимания не уделялось не только вещам, но и еде. «Всё полезно, что в рот полезло», – говорила бабушка. Простая пища, скромный рацион. При этом бабушка хорошо готовила, гости очень ценили её фирменные «шаболовские» пирожки с капустой и домашнюю грибную лапшу. А так – никаких разносолов, никаких излишеств. Трапеза занимала обычно совсем немного времени, после чего все спешили к своим более интересным занятиям. «Из-за стола надо выходить чуть голодным, – говорила бабушка. – Лучше не доесть, чем переесть». К чаю, правда, (а пили чай то и дело в течение всего дня) на столе появлялись конфеты: помадки - мягкие, кремовые, рассыпающиеся во рту, цветной пат – мармеладные конусы, клюква в сахаре. И доставалась из буфета (светлого, с глубокой нишей посередине и стеклянными дверцами наверху) соломенная плетёнка, полная сухарей и сушек. (Эти сухари да сушки до сих пор предпочитаю я любым изысканным сладостям).
Однажды бабушка поделилась со мной то ли своими наблюдениями, то ли вычитанным где-то:
– Человеку свойственно казаться на людях лучше, чем он есть на самом деле, и некоторые в этом весьма преуспевают. Но есть два признака, по которым можно безошибочно определить истинную суть человека: это его походка и смех. Как бы человек ни старался маскировать своё внутренне «я», над этими факторами он не властен. Посмотришь иногда: сидит важный, хорошо одетый мужчина, читает газету, кажется важным и интеллигентным. А встал, набычился, пошёл вразвалку, руками замахал – и тут же вылезла наружу вся его самоуверенность и ограниченность. Или, например, беседуешь с человеком, с которым встретился впервые, – продолжала бабушка, – он сыпет интересными фактами, впечатляет глубокими рассуждениями. Думаешь: вот умный, интересный человек! Но вот он рассмеялся чьей-то или даже своей шутке – и тебя охватывает внутренний озноб: смех у него грубый, неприятный или слащавый, заискивающий – и понимаешь, что пред тобой дурак или льстец. И наоборот – запомни это хорошенько: новый человек в незнакомой компании может просидеть молчком целый вечер, производя впечатление нелюдима. Но вот он засмеётся – и этот искренний смех преобразит его лицо, и он сразу станет для тебя родным и милым…
Когда бабушки не стало, после неё осталось крайне мало вещей – ничего «существенного». Но осталась светлая память о ней и её маленькие секреты, самый важный из которых – быть благодарным за то, что имеешь.


Дедушкины уроки

Больше всех я, наверное, любила своего дедушку Ваню – также, как мне кажется, и он любил меня.
Собственно, мой дед никогда не казался мне «дедом»: был он до самой своей кончины (ушёл, не дожив полугода до семидесяти) энергичным, весёлым и «заводным», как говорила бабушка. Внешности он был самой обыкновенной: среднего роста, широкоплечий, с мясистым носом и весёлыми карими глазами, во внешних уголках которых собирались мелкие лучики, когда он смеялся или улыбался. Дед носил костюмы (летом – непременно светлые, песочная гамма преобладала), рубашки с запонками, галстуки и шляпы, и выглядел весьма представительно.
Выходец из простой многодетной семьи из-под Нижнего Новгорода, он успел послужить в Красной Армии; выбрал для себя военную профессию; во время Великой Отечественной прошёл с маршалом Коневым пол-Европы и благополучно – слава Богу! – в чине майора вернулся домой. Дед был кадровым военным, но, когда в 60-е годы в стране было предпринято массовое сокращение армии, он не остался без дел – устроился на работу в московский планетарий. Надо отметить, что дед с юности обладал талантом каллиграфии, хорошо знал топографию и картографию, что, безусловно, оказалось востребовано на фронте. Но позже, в планетарии открылся еще один его дар. Ему было поручено составление – впервые в СССР – карты Луны по фотографическим снимкам, полученным со спутников из космоса – и с этой задачей он блестяще справился. И сейчас висит у меня дома под стеклом эта семейная реликвия – отпечатанная типографским способом большая карта Луны; внизу, в правом углу указано: «Карту составил инженер-картограф И. И. Катяев». Деду тогда было шестьдесят шесть лет.   
Помню сцену: на большом дубовом столе, прибранном после обеда, прямо под жёлтым матерчатым абажуром раскатывается ватман, края его закрепляются кнопками к столу. Дед достает из готовальни инструменты, осторожно переливает тушь из пузырька в перламутровые раковины (почему так?), раскладывает перед собой фотоснимки и, заправив тушью рейсфедер, начинает аккуратно выводить на бумаге тонкие линии. Работа длится долго-долго. Мне разрешено наблюдать с дивана у стола. Сижу, затаив дыхание, смотрю то на деда, сосредоточенно склонившегося над столом, то на лист ватмана с появляющимися на нём изображениями. Названия лунных объектов звучат чарующе-загадочно: «Море Нектара», «Море Спокойствия», кратер «Лангрен»...
Дед часто берёт меня с собой в планетарий. Когда мы приходим, все так и спешат нам навстречу:
– Здравствуйте, Иван Иванович!
– Иван Иванович с внучкой пришёл!
Дед со всеми шутит и весело переговаривается.
Меня все уже знают и разрешают даже подниматься по узкой металлической лестнице в обсерваторию - смотреть в телескоп на звёздное небо.
– Вот, смотри, - говорит дед, – самая яркая звезда – это Сириус. Над ним большое созвездие – Орион. А правее – созвездие Плеяды: семь звёздочек-сестёр.
Мне же непременно хочется увидеть в телескопе летящую комету. Но этого не происходит.
В планетарии дед ещё и читал лекции по астрономии, которые носили название «Звёздное небо». Для этого использовались стеклянные квадратные диапозитивы, хранившиеся у него в специальной картонной коробке. Я иногда рассматривала их дома, а потом узнавала во время показов на куполе тёмного зала планетария, и это чувство было сродни выходу в открытый космос.
Со своими лекциями дед выступал и в других местах, ездил даже за город – в то время тяга к научным знаниям наблюдалась повсеместно. Обычно его сопровождала в поездках бабушка, помогая ему на лекциях с диапозитивами. Но однажды эта миссия была доверена мне. Помню, как важно я вышагивала рядом с дедом по просёлочной дороге на обратном пути к станции. Мы оба были немного уставшими, но довольными предпринятой поездкой. Это была, наверное, моя первая серьезная «работа».
Но не только по делам ездили мы с дедом. Где мы только ни бывали! И в цирке, и в театре (особенно часто – в Оперетте и театре Советской Армии), и в Зелёном кинотеатре в парке Культуры, и в гостях у ведущего передачи «Вокруг света» Шнейдерова, и во Дворце пионеров. И везде нас будто ждали и любили.
А дома, на Шаболовке, что только ни хранилось в дедовском дубовом письменном столе! Выдвигая тяжёлые ящики, можно было обнаружить и цветные карандаши в красивой металлической коробке, и иностранные монеты в холщовом мешочке, и стопки разноцветной бумаги, конверты и столько всего непонятного! А книги в шкафу с выдвижными стеклянными дверцами – взрослые, но всё равно интересные – про Индию, Древний Египет – первые раскрытые горизонты в неведомый мир... А свежие номера журнала «Огонёк», пахнущие типографской краской!.. И совместные вечерние просмотры по маленькому чёрно-белому телевизору всё тех же «Вокруг света» и «Огонька»…
Иногда дед возвращался домой поздно, часто с арбузами в авоське. Помню, как я уже лежала в постели с закрытыми глазами (мне положено в это время спать, но я дожидаюсь деда). Вот он наконец появляется.
– Наташа, ты спишь? – спрашивает он.
Молчу.
– А арбузика хочешь?
Чтобы всех повеселить, я (маленькая лицемерка!) открываю глаза и громко отвечаю:
– Хочу!
Все смеются, и дед – громче всех.
Как любила я эти приезды к дедушке-бабушке! Как не хотелось уезжать порой «к себе домой». Дома всё было обычно, серьёзно и строго, дома могли и наказать, не понятно за что. А у деда – сказка, полное взаимопонимание, совместные прогулки в неведомое, интересное, захватывающее!
Ах, дед! Как часто вспоминаю я тебя! Какие важные уроки преподал ты мне – походя, шутя! Именно благодаря тебе я поняла, что любовью нельзя испортить человека, что любовь порождает только любовь.
Ты научил меня смотреть на звёзды, мечтать, не унывать и верить в себя.
Благодаря тебе я поняла, что увлечённому, настойчивому человеку под силу совершить то, что со стороны кажется неподъёмным. А время при этом расширяется – его с избытком хватает на всё.
Весёлый, добрый нрав человека – какой подарок для тех, кто находится рядом!
Думая о тебе, я понимаю, что человек продолжает жить не только в своих потомках, но и в том добре, которое он совершил и которое никуда не уходит, остаётся навеки…
Дорогой дед, спасибо тебе за всё! Я и сейчас продолжаю любить тебя!