Тик. Ги де Мопассан

Гости медленно входили в большую залу гостиницы и рассаживались по местам. Слуги начали обносить их тарелками, не торопясь, ожидая прибытия запоздавших; завзятые купальщики, привычные посетители курорта, для которых начался сезон, с интересом смотрели на дверь каждый раз, когда она открывалась, испытывая желание увидеть новые лица.
В этом – большое развлечение в городах на водах. Здесь ожидают ужина, чтобы увидеть новоприбывших, чтобы угадать, кто они и что делают. В нашем мозгу постоянно рыщет желание встретить что-то приятное, завести дружеские знакомства и, возможно, найти любовь. В этой жизни, где сплошь и рядом люди задевают друг друга локтями, соседи и незнакомцы приобретают важнейшее значение. Любопытство здесь не дремлет, симпатия – ждёт, а общительность – работает.
Здесь за неделю возникают антипатии, и за месяц – дружба, здесь на людей смотрят другими глазами, через особенные очки курортных знакомств.Здесь внезапно, за часовую беседу, за вечер после ужина, под деревьями парка, где журчит ручей, открывают высокий ум и поразительные качества, а через месяц совершенно забывают своих прежних друзей, которые в первые дни казались такими очаровательными.
Здесь также формируются устойчивые серьёзные связи – гораздо быстрее, чем где-то ещё. Здесь видятся ежедневно и быстро знакомятся; к этой привязанности примешивается некоторая нежность и обрыв прежних дружб. Позже сохраняются дорогие воспоминания об этих первых часах знакомств, о первых беседах, в которых открываются души, о первых взглядах, которые спрашивают и отвечают на тайные мысли, не озвучиваемые ртом, о первом сердечном доверии, о прекрасном чувстве, когда открываешь сердце кому-то, кто словно открывает его тебе.
И грусть курортных городков, монотонность однообразных дней делают эту близость эмоций всё более полной день за днём.

И вот, в тот вечер мы также ждали, когда войдут новые лица.
Они вошли: только двое, но странные – мужчина и женщина, отец и дочь. Они сразу же показались мне похожими на персонажи Эдгара По, однако в них был какой-то несчастный шарм, как в жертвах рока. Мужчина был худым и высоким, немного сгорбленным, с седыми волосами, столь не подходящими к ещё моложавому лицу. Во всём его обличье было что-то величественное и строгое, как у протестанта. Девушка, которой на вид было 24-25, тоже была худой, маленькой, очень бледной, с усталым, утомлённым видом. Иногда мы встречаем людей, которые кажутся слишком слабыми для жизненных работ и забот, слишком слабыми для того, чтобы двигаться, ходить и выполнять ежедневные обязанности. Она была миловидна и ела очень медленно, словно ей было тяжело поднимать руку.
Несомненно, это ей требовался отдых на водах.
Они сидели напротив меня, на другой стороне стола, и я немедленно заметил, что отца передёргивал странный тик.
Каждый раз, когда он за чем-нибудь тянулся, его рука описывала быструю дугу, какой-то дикий зиг-заг, прежде чем он достигал желаемого. Через несколько минут мне так надоело на это смотреть, что я отвёл взгляд.
Я также заметил, что девушка при еде держала перчатку в левой руке.
После ужина я отправился погулять по парку. Это происходило на маленькой станции в Оверни под названием Шатель-Гюйон, выстроенной у подножья горы, откуда стекают множество ручьёв, исходящих из потухших вулканов. Там, над нами, купола и кратеры высились длинной цепью. Так как Шатель-Гюйон – это начало края куполов.
Дальше расстилается край горных пиков, а ещё дальше -  край утёсов.
Пюй-де-Дом – это самая высокая гора из куполов, пик Санси – самый высокий из пиков, а утёс Канталь – самый высокий из утёсов.
В тот вечер было очень жарко. Я ходил по тенистой аллее, слушая на холме, возвышающимся над парком, музыку из казино, где звучали первые песни.
Я заметил, что эта пара идёт ко мне медленным шагом. Я поздоровался с ними, как здороваются со спутниками по курорту, и мужчина, внезапно остановившись, спросил меня:
- Не могли бы вы, сударь, указать нам короткий, лёгкий и приятный  путь для прогулки, если возможно? Простите за неучтивость.
Я предложил проводить их в долину, где текла небольшая река – глубокий узкий овраг между двумя скалистыми склонами, поросшими деревьями.
Они согласились.
Естественно, мы заговорили о ценности водного отдыха.
- О, - сказал он, - у моей дочери – странная болезнь, причина которой неизвестна. Она страдает от необъяснимых нервных приступов. То кажется, что у неё сердечная болезнь, то кажется, что душевная, то кажется – заболевание спинного мозга. Сейчас ещё прибавилась болезнь желудка – большого котла и регулятора тела. Вот почему мы здесь. Я думаю, это нервы. В любом случае, это печально.
Мне внезапно вспомнилось подёргивание его руки, и я спросил:
- Но не наследственно ли это? Нет ли и у вас небольшого нервного расстройства?
Он спокойно ответил:
- У меня?… Нет… у меня всегда были очень спокойные нервы…
Затем, после внезапного молчания, он сказал:
- А, вы намекаете на спазм, который происходит, когда я что-то беру? Это от ужаса, который мне довелось испытать. Представьте себе, что этого ребёнка похоронили заживо!
Я не нашёл ничего лучше, чем сказать “Ах!” от удивления и волнения.
Он продолжил:

*
История очень проста. Джульетта долго страдала от сердечных болей. Мы подозревали серьёзное заболевание и были готовы ко всему.
Однажды её принесли из сада холодную, без сознания. Врач констатировал смерть. Я провёл рядом с ней день и 2 ночи, я сам положил её в гроб, проводил на кладбище и похоронил в могильном склепе. Это было в провинции, в Лотарингии.
Я пожелал, чтобы её похоронили во всех драгоценностях, браслетах, ожерельях, перстнях – всех моих подарках и в первом бальном платье.
Вы должны понимать, каким было состояние моего сердца и души, когда я вернулся к себе. У меня никого не было, кроме неё – жена умерла раньше. Я вернулся один, в полубезумном настроении, измученный, и упал в кресло в своей спальне безо всякой мысли, без силы сделать хотя бы движение. Я превратился в машину, словно с меня содрали кожу; моя душа напоминала  живую рану.
Мой старый слуга Проспер, помогавший класть Джульетту в гроб и одевать, бесшумно вошёл и спросил:
- Сударь желает чего-либо?
Я сделал отрицательное движение головой.
Он ответил:
- Сударь ошибается. Сударю будет плохо. Возможно, сударь хочет, чтобы я отвёл его в постель?
Я ответил:
- Нет, оставь меня.
Он ушёл.
Я не знаю, сколько часов прошло. О! Какая ночь! Какая ночь! Было холодно, огонь в камине погас, и ветер, ледяной зимний ветер на замёрзшем поле выл в окна с мрачным ритмичным звуком.
Сколько часов прошло? Я не спал, лежал с открытыми глазами, вытянув ноги, и моё тело было мягким и мёртвым, а мозг окоченел от очаяния. Внезапно звякнул колокол входной двери.
Я так вздрогнул, что кровать скрипнула подо мной. Торжественный звон дрожал в замке, как в склепе. Я обернулся, чтобы посмотреть на часы. Было 2 часа ночи. Кто мог прийти в это время?
Внезапно колокол опять прозвонил дважды. Слуги, без сомнения, не осмеливались встать. Я взял свечу и спустился. Мне не хватило сил спросить:
- Кто здесь?
Затем я застыдился этой слабости и медленно отодвинул засовы. Моё сердце сильно билось, мне было страшно. Я внезапно открыл дверь и заметил в тени фигуру в белом платье, похожую на призрака.
Я отступил с тревогой и пролепетал:
- Кто… кто… кто вы?
Голос ответил:
- Это я, отец.
Это была моя дочь.
Мне показалось, что я схожу с ума, и отодвинулся перед этим призраком, который вошёл. Я выбежал, сделав рукой тот жест, который вы только что видели: он меня больше не покидает.
Призрак продолжил:
- Не бойся, папа; я не умерла. Вор хотел снять с меня кольцо и поранил палец; начала течь кровь, и это меня оживило.
Я действительно заметил, что она была вся в крови.
Я упал на колени, задыхаясь, рыдая и хрипя.
Затем, когда я немного собрался с мыслями, настолько оглушённый, что плохо ещё понимал своё ужасное счастье, я провёл её в свою комнату и усадил в своё кресло. Затем я позвал Проспера, чтобы он развёл огонь в камине, приготовил нам попить и сходил за помощью.
Он вошёл, посмотрел на мою дочь, открыл рот в ужасном спазме и в ужасе, затем упал замертво на спину.
Это он открыл склеп, искалечил и бросил мою дочь: он не смог смыть следы преступления. Он даже не позаботился о том, чтобы поставить гроб на место, уверенный в том, что я не заподозрю его.
Вы видите, сударь, как мы несчастливы.

*
Он замолчал.
Наступила ночь, закутав одинокую грустную долину, и странный загадочный страх охватил меня перед этими странными существами, от этой воскресшей смерти и отца со странным тиком.
Я не находил слов.  Я пробормотал:
- Как это ужасно!…
Затем, через минуту, добавил:
- Не вернуться ли нам? Мне кажется, свежеет.
И мы вернулись в гостиницу.

14 июля 1884
(Переведено 18-20 июня 2019)