Тишина

Докуренная до фильтра и неприятно обжегшая пальцы сигарета обиженно сыпанула крохотными искорками и улетела в сторону реки. Старый полусумасшедший Лысый обещал Выброс к вечеру, а сейчас только-только начинало темнеть, даром что ранняя осень. «Осень, которая всегда», как пел в «Девяносто девяти рентгенах» захмелевший Панк. Постъядерная осень, дьявольская родная сестрёнка ядерной зимы…
Локи тряхнул головой, и длинные немытые волосы рассыпались по плечам жёсткой непослушной копной. Сегодня с утра на ум лезли исключительно дурные мысли – и молодой, но уже весьма и весьма опытный сталкер (в Зоне взрослеют рано, если, конечно, успевают это сделать) был бы последним дураком, отправив их «в игнор». «Это тут тебе не Большая земля-ля-ля!», как хрипло орал Панк, терзая струны видавшей виды «Трембиты», под одобрительный нестройный гомон завсегдатаев этого питейного дома, давшего имя всей здешней локации. В Зоне связь обыденного и материального с непостижимым и мистическим была настолько очевидна, что Локи просто не мог отмахнуться от её очередных странных намёков, её непонятных, но – как и всегда – небесполезных и зачем-то бомбардирующих сознание подсказок-отгадок – даром, что саму загадку Зона – как и всегда – не потрудилась задать и уж, тем более, объяснить. Но коли уж засвербило шестое чувство – изволь прислушаться и, как говориться, принять во внимание. Дольше проживёшь. Может быть.
На скандинавского бога обмана и хитрости двадцатидевятилетний Константин Локин походил меньше всего. Высокий и (чего уж греха таить) довольно некрасивый собой парень с пышной жгуче-рыжей шевелюрой обладал, в отличие от своего мифологического прототипа, достаточно спокойным характером, шумное веселье особо не жаловал и предпочитал громогласным бурным сталкерским попойкам одинокий вечер с какой-нибудь старой зачитанной до дыр советской книжкой вроде «Туманности Андромеды» или «Пикника». Словно соглашаясь с его несогласием походить на смазливого озорного сыночка великана Фарбаути и богини деревьев Наль, Зона сразу же, так сказать, по прибытии наградила Костю своим своеобразным автографом – уродливым шрамом в пол-лица – смазал лапой ошалевший полумёртвый снорк. Довершали сюрреалистическую картину неожиданно пронзительно-голубые глаза. Какой уж тут вам Локи, смеётесь, что ли…
Пиликнул рингтон наладонника. Обитатель местной достопримечательности, невысокой башни непонятного назначения вольный сталкер Зулус, взявший на себя по только одному ему известным причинам функции диспетчера, своим неподражаемым рокочущим баритоном предупреждал о близящемся Выбросе. Ещё часок-другой – и заполыхают небеса, и содрогнётся земля, и пройдёт огненная волна, сметая всё живое, неживое и всё остальное, и редкий не успевший схорониться путник превратится в коротенькую виртуальную «похоронку» во внутренней сталкерской Сети, и новые аномалии расползутся и, коварно потирая жадные призрачные щупальца, затаятся там, где их отродясь не бывало, и новый невиданный артефакт блеснёт на поляне у старого соснодуба, где уже сто лет никто никогда ничего не находил.
Пора было потихоньку двигать в бар, однако с берега Припяти уходить не хотелось. Сегодня был четверг, и речка текла с запада на восток. Завтра она снова непостижимым образом сменит направление, а то и вовсе разольётся, затопив прибрежный порт, облюбованный Ходячими. Локи пошарил в пачке, однако сигарета оказалась последней. Сталкер вздохнул. В отличие от других «свободовцев» он травку не курил, предпочитая старый добрый табак. Да и пил в меру, за что постоянно был незлобиво осыпаем грубыми мужицкими шутками. «Ты ответь – пить иль петь, ты ответь – где ты, смерть!», как выводил сильным поставленным голосом пьяный Панк, в сотый раз к удовольствию посетителей исполняя свой не теряющий популярности хит «Чёрно-белый ангел».
Задумчиво трещали вороны, вымученно поскрипывали вековые дубы и вымахавшие до облаков голубые берёзы. Тянул лёгкий ветерок, воровато донося романтический запах далёкого костра – или только заставлял поверить в этот запах. Где-то гулким дуплетом хлопнул «трамплин», перекрыв короткий кабаний взвизг. Не осмеливающееся выглянуть солнышко просачивалось сквозь мутный облачный смог жалкими медовыми каплями. Брызнул и тут же, словно испугавшись, стих слепой дождик, оставив на траве ржавые потёки. Курить хотелось всё сильнее, а Бармен в последнее время жаловался на перебои с поставками сигарет, бинтов и отчего-то хлеба, виновато разводя руками перед взбешёнными дороговизной сталкерами, но цены, понятное дело, не снижал. Султану вон хорошо, он кальян курит, и поставщик у него свой. К нему, что ли, сходить…
Однако, и в самом деле уже было пора чапать в укрытие. Локи сунул пустую пачку в карман, поддёрнул воротник плаща и бросил последний взгляд на странную изменчивую реку. И замер.
По зеркальной чёрной глади медленно скользил какой-то непонятный предмет, похожий на небольшую корягу. Наполовину скрытый под водой, он уныло дрейфовал, чем-то напоминая старого советского игрушечного медвежонка. Ну да, вот лапа, вот голова, а вот этот сучок напоминает…
Локи прищурился – и вздрогнул.
Это действительно был мишка.
Мокрый плюшевый винипух, уставясь на Локи, молча плыл по меланхолично текущей Припяти, как маленький попавший во льды кораблик. Одна его лапа была вытянута вверх, будто приветствуя замершего сталкера, вторая отсутствовала вовсе. В блестящих чёрных глазёнках отражалось перевёрнутое небо. Вокруг шеи был повязан нелепый платочек с вышитой вишенкой, а вместо правого уха торчал грязный венчик набивки.
Тишина ударила по ушам как молот по рельсу. Заткнулось орущее вороньё, притих далёкий невидимый псевдогигант. Прекратили свой ежевечерний концерт чернобыльские псы. Даже журчащее ворчание реки, казалось, ушло под воду. Остался только Локи – и плывущий по реке игрушечный мишка.
И Косте внезапно вспомнилось, как отец учил его кататься на велосипеде, как объяснял про скорость и равновесие, как одобрительно улыбался в усы, самолично смазывая пацану разбитые коленки «зелёнкой». И ещё ему вспомнилось, как однажды он на спор спрыгнул с третьего этажа в сугроб, при этом потеряв ключи от квартиры и получив дома нешуточный родительский нагоняй. И ещё ему вспомнилось, как его любимый оловянный пистолет – «настоящий лётчицкий тэтэ» – провалился в щель шкафчика в раздевалке детского сада, да так там и остался. И ещё ему вспомнилось, как он собирал марки – самолёты, поезда, автомобили, корабли – и потом хвастался школьным друзьям, а этот коротышка Андрей подло украл у него редкий негашеный блок с вечно молодым космонавтом Гагариным. И ещё ему вспомнилось, как однажды в деревенской баньке он, городской олух, обалдев от пасторальной винтажной экзотики и увлекшись плесканием кваса на раскалённые камни, нечаянно залил печь и чуть было не угорел насмерть. И ещё ему вспомнилось, как однажды он оказался на крыше двенадцатиэтажки, а вокруг, за низеньким страшным ограждением, были пустота и ветер. И ещё ему вспомнилось, как они со своим дружком забавлялись, поджигая бумажные самолётики и запуская их с балкона, а один из них вдруг залетел в квартиру этажом ниже…
… Локи тряхнул головой. Выброс выкрутил яркость на минимум и вычертил красно-оранжевые полосы на клубящемся чёрными тучами небе. Беги, ударило у уши, погибнешь, беги, беги, беги! Тишина съёжилась как сворачивающийся клубочком ёжик и закрыла лицо руками.
Сталкер не шевелился, молча глядя вослед уже почти не различимому медвежонку. Глупая бессмысленная улыбка, искривлённая снорочьим шрамом, блуждала по лицу парня, как заблудившийся щенок. Волосы хлопали по спине – «хусс, хусс, хусс». Чахлую рощицу на том берегу Припяти наискось прорезала ярко-зелёная молния разозлённой потревоженной аномалии. Что-то безостановочно тараторил по Сети диспетчер Зулус, подгоняя замешкавшихся сталкеров. Мимо рощицы промчалась тройка «свободовцев», приметили Локи, задорно проорали ему что-то матерное и убежали в сторону бара.
Мокрый мишка окончательно пропал из виду. Локи дёрнул головой, зачем-то переложил мятую пачку в другой карман плаща, сцепил руки за спиной и неторопливо побрёл в «Девяносто девять рентген». В голове было пусто и очень-очень тихо.