Королева асов часть 2

   5.
   Три года Лидия Литвяк была инструктором Калининского аэроклуба. Много событий произошло за это время в стране. Был снят с должности наркома НКВД и расстрелян, как враг народа, посадивший отца Лили Николай Ежов. На его место встал справедливый коммунист, настоящий партиец, старый ленинец Лаврентий Палыч Берия. Этот – свой человек. Этот несправедливости не допустит...
   Бывшие сокурсники Лильки по Херсонской авиашколе повоевали на Халхин-Голе, в Зимней войне с Финляндией. Кто-то из ее друзей погиб, кто-то теперь позванивал прикрепленными к гимнастерке орденами и медалями.
   А Литвяк летала мало: срок обучения курсантов сократили, бензин выдавали по малой толике, от инструкторов требовали не столько таскать новичков в самолетах по небу, сколько читать им теоретический курс в классах на земле. Ограничения следовали одно за другим: при полетах не давать на мотор полных оборотов, не накренять машину в вираже больше, чем на сорок градусов, исключить фигуры высшего пилотажа из планов обучения... Все это объясняли одним – высокой аварийностью. В советской авиации в авиакатастрофах гробилось столько летчиков, что руководство страны повелело прекратить выполнять рискованные элементы полета. Пусть летчики не будут уметь вести воздушный бой, пусть они изучают только взлет и посадку. Главное – снизить процент аварийности, чтобы этот проклятый процент не показывал всему миру, что русские не умеют летать, что они используют устаревшие и плохо сработанные машины.
   А то, что советские летчики летают на плохих машинах, сказал сам нарком ВВС Павел Рычагов. Ветеран гражданской войны в Испании, Герой Советского Союза Паша Рычагов был еще очень молод, прямодушен, и убежден в том, что Иосиф Виссарионович Сталин - друг летчиков, заботящийся об их жизнях. Поэтому во время разноса, учиненного Сталиным руководству авиации по поводу высокой аварийности, Паша запальчиво бросил:
   – А аварийность в ВВС и будет высокой до тех пор, пока вы заставляете нас летать на гробах!
   Эта фраза вышла наивному Герою Советского Союза боком: в апреле 1941 г он был арестован, а в октябре, когда уже вся страна содрогалась от боли начавшейся войны, опытного летчика-истребителя расстреляли в Куйбышеве вместе с его женой, бывшей замкомандира авиаполка Марией Нестеренко...
   Но пока было мирное время. Лилька жила под постоянным прицелом НКВД. За ней приглядывали, к ее разговорам внимательно прислушивались. Однако прицепиться было не к чему: Лилька выросла типичной комсомолкой 30-х годов, свято верившей в партию большевиков и ее великого вождя товарища Сталина. Со временем боль от ареста отца притупилась, ушла куда-то вглубь. Девушка несколько успокоилась, ожила, вновь стала той шустрой и веселой хохотушкой, которую знали когда-то ее приятели. Училась своему делу и учила других, истово выступала на комсомольских собраниях – славила руководителей партии и лично товарища Сталина, клеймила позором лентяев и предателей, распевала бодрые советские песни. В свободное время крутила романы, сводя с ума окружавших ее парней. К двадцати годам Лилька из нескладной девчушки превратилась в роскошную маленькую женщину, мимо которой не мог пройти спокойно ни один уважающий себя мужчина. А ее задорный нрав и природная кокетливость притягивали даже тех, кто по возрасту или семейному положению уже и думать не смел о романе с юной шалопайкой.
   И вот все разом кончилось. Дико завыли сирены, по темным небесам зашарили зыбкие клинки прожекторных лучей. Воздух наполнился ревом моторов, визгом падающих бомб, треском пулеметных очередей. В эфире зазвучала вызывающая мороз по коже песня «Вставай, страна огромная...» И страна действительно вставала. Из Калинина и через Калинин на запад катили эшелон за эшелоном, под завязку набитые людьми, пушками, танками. Эшелоны уходили один за другим, и не возвращались – будто их, словно дрова, в печь бросали... А радио вещало трубным голосом Левитана страшное – лучше бы и не слушать: «Сегодня, после тяжелых, кровопролитных боев, наши войска оставили город Минск... Смоленск... Таллин... Ригу... Одессу... Киев...»
   Пылала русская земля. Стонала под сапогами захватчиков. Жалкие остатки разбитых наголову частей Рабоче-Крестьянской Красной Армии откатывались назад, на восток, отплевываясь от наседающего немца редким свинцом, судорожно цепляясь – в тщетных попытках удержаться – за каждый пенек и кустик.
   А в воздухе вообще творилось невообразимое. Поджарые Мессершмитты заполонили собою все советское небо, полностью захватив господство в воздухе. Они перемалывали огнем пулеметов армады наших бомбардировщиков, проходясь трассами по тучам русских самолетов, словно бензопилой по роще – только щепки во все стороны летели. Жутко было. Страшно. И стыдно. Столько готовились. Столько машин понастроили. И вот гибнут те машины десятками, сотнями, тысячами. В пламени своем на тот свет летчиков обученных уносят. А немецкие «худые» кружатся вокруг падающих «Эсбэшек», «Чаек» и «Ишачков», будто осы, и жалят смертельно – наповал!
   В первые же дни войны опустел калининский аэроклуб – всех курсантов подчистую на фронт забрали. Только набрали новых, только начали обучение – и тех тут же на фронт загребли. А за курсантами и инструкторов на запад погнали – не до обучения новичков сейчас, тут хоть бы один лишний денек продержаться...
   И осталось в калининском аэроклубе всего несколько человек: очкастое начальство, суровый энкавэдэшник да пара инструкторов, которых из-за их принадлежности к слабому женскому полу на фронт не взяли.
   Только Лильке обидно было, что ее не взяли. Ох, и пожалела она в те дни о том, что девкой родилась!.. Ведь она же – готовый летчик! У нее 100 часов самостоятельного налета! Конечно, это не ахти сколько: говорят, у немцев новичка в бой пускают только, если он налетал не меньше 400 часов. Но ведь и ее 100 часов не чета тем 6 – 8 часам, что успели провести в воздухе калининские курсанты, прежде чем их бросили в мясорубку воздушных боев...
   В общем, не сдержалась Лилька. Пошла она к своему очкастому начальству, на стол перед ним рапорт с просьбой об отправке на фронт брякнула. Очкастый только засуетился, на сурового особиста оглядываться стал. Особист листок к себе пододвинул, долго изучал. Потом стальные свои глаза на Лильку поднял:
   – Нет, Лидия. На фронт я отправить тебя не могу. Там мужики воюют. А ты – того... противоположного полу. Да и с отцом у тебя, прямо скажем... непорядок.
   – Да я же... За Родину, за товарища Сталина!.. – засуетилась Лилька. – Я ведь не на курорт прошусь. Я – кровью искупить...
   – Ну, ну... Успокойся. Я тебе верю. Три года тебя изучал! Но на фронт послать не могу – тебя же ни один полк не примет. Так что, Литвяк, иди. Набирай новых курсантов, учи их летать...
   – И пойду! – взъярилась Лилька. – Только своей мысли не оставлю. Буду вас и дальше заявлениями о посылке на фронт бомбардировать...
   – Пиши, пиши... – ядовито прошипел очкастый. – Если больше делать нечего, почему бы и не писать? Бумага – она все стерпит...
   Теперь каждое утро для Лильки начиналось с одного и того же: проснувшись и умывшись, она прямым ходом направлялась прямо в здание управления клубом, где смачно хлопала на стол перед матерящимся и плюющимся начальством очередной рапорт с просьбой об отправке на фронт, написанный накануне вечером. А потом, не слушая нотаций и нравоучений очкастого, гордо поворачивалась и шла на поле – учить летать очередных курсантов с тощенькими мальчишечьими шеями...
   И эта настырная, упрямая целеустремленность Лидии в конце концов подействовала! Как-то осенью суровый особист вызвал Лильку к себе в кабинет. Ее очередным заявлением перед носом помахал:
   – Значит так, Литвяк. Под Саратовом формируется женский истребительный полк противовоздушной обороны. Мужиков на фронте не хватает, потому тыловые объекты теперь бабы защищать будут. Только и там – не сахар. Саратовские заводы немцам очень приглянулись. Они туда то и дело своих разведчиков гоняют. Похоже, что предстоят этому женскому полку в будущем драки серьезные. Ну что, пойдешь? Я тебе характеристику хорошую дам.
   – Пойду! – обрадовалась Лилька. Пусть – тыловой объект, но ведь полк-то – боевой! Сегодня – Саратовское ПВО, а что завтра будет – никто не знает. Может быть, и на фронт попасть придется...
   
   
   6.
   Саратовский женский полк ПВО формировался из таких же инструкторов авиаклубов, каким была и Лиля. Так что все там были на равных. К тому же девушки – народ сугубо штатский – никак не могли привыкнуть к армейской дисциплине и не понимали, почему два кубика на голубой петлице Лерочки Хомяковой ставят ее выше Катеньки Будановой, у которой на такой же петлице целых четыре треугольничка! Поэтому – от греха и ссор подальше – жили девчонки в полку дружной артелью, не считаясь со званиями и должностями. И приказы у них не отдавались, а предлагались:
   – Раечка, солнышко, сходи, пожалуйста, на кухню – сегодня твоя очередь картошку чистить...
   И Раечка шла, и чистила эту треклятую полусгнившую картошку – не потому что получила приказ, а потому что так надо, потому что сегодня действительно ее очередь, потому что если не она, то кто же это сделает?
   Точно так же девочки и летали:
   – Лилька, радость моя, ты не забыла – сегодня твое дежурство... Будь добра, к восьми вечера приди на «взлетку». И, если можешь, не слишком опаздывай...
   И Лилька к восьми вечера спешила на «взлетку», как на свидание. Но разве бывают свидания, на которые девушки бы не опаздывали? Хотя Лилька искренне старалась прийти вовремя. А если и запаздывала, то не более, чем на две-три минуты – на большее время задерживаться было нельзя. Тогда «свидание» сорвется: девчонки улетят без тебя, а тобою займется человек со знакомыми еще с Херсона и Калинина краповыми петлицами. Ох уж эти краповые петлицы... Они вездесущи! Где бы ты ни оказалась – в строю, в клубе, в столовой – везде эти петлицы преследуют тебя, везде они рядом. И изучающе рассматривают, слушают, о чем ты говоришь...
   Но в воздухе – в черном ночном небе – этих краповых петлиц нет. Они остаются внизу, на земле, дожидаться Лилькиного возвращения. И здесь Лилька свободна и не подконтрольна никому. Кроме самой себя. Кроме своего дела, ради которого исписала в Калинине столько бумаги...
   А ночи саратовские становились все тревожнее и тревожнее. То и дело над тыловым городом ноюще начинали завывать чужие моторы. То и дело в ослепляющих клинках прожекторных лучей промелькивали черные разлапистые силуэты немецких разведчиков. И выли тогда внизу пугающе сирены воздушной тревоги, и неслись со всех направлений в сторону растворяющегося в темноте Дорнье или Юнкерса советские Яки. А в их стылых неотапливаемых кабинах зябли, дрожа от зимнего высотного мороза, совсем еще юные девчонки. Девчонки, которым бы сейчас на танцы да на свидания бегать, а не высматривать в свистящем мраке черный борт немца, готового плеснуть в тебя горячей струей гибельного свинца...
   Только разве легко найти маленький черный самолетик в огромном черном небе, особенно если у тебя нет никакого оборудования для его обнаружения? И девчонки возвращались на аэродром, плача и по-детски неумело ругаясь на проклятого фашиста, который опять ускользнул восвояси безнаказанно. Но еще обиднее им было, когда немец прилетал днем и нагло фотографировал саратовские объекты прямо под носом у девушек. А потом, будто что-то вспомнив, торопливо удалялся за облака, стремительно и гордо отрываясь от карабкающихся за ним в недосягаемую высь не рассчитанных на полеты на больших высотах «ястребков»...
   Такая служба Лильку не удовлетворяла. Это что же такое творится?! И это – война? А где же стремительные самолеты, где ожесточенные бои и победы над подлым врагом, пришедшим на мою землю? Да под этим Саратовом можно просидеть всю войну, и не сбить ни одного фашистского гада!
   Раечка Беляева на реплики Лильки реагировала рассудительно:
   – И чего ты, Лиль, злишься? Рано или поздно будет и на нашей улице праздник. Вот улучшат конструкторы наши самолеты, чего-нибудь на них такое поставят, чтобы фрицев ночью видеть и на больших высотах можно было летать… И тогда мы врежем фашисту... Ох, врежем!
   Но Катюша Буданова в этих спорах поддерживала Лилю:
   – Пока мы этого дождемся, война кончится! А нам сейчас врага бить нужно. Сейчас, понимаешь ты, а не потом... Чтобы победа наша вот этими самыми руками сделана была, а не чьими-то другими... Нет, девчонки. Нужно проситься на фронт!
   И девчонки вновь и вновь после безрезультатных полетов садились за стол и царапали обслюнявленными химическими карандашами очередные заявления об отправке их на передовую. Хоть в какую угодно часть. Хоть на какую угодно технику. Хоть в бомбардировщики, хоть в разведчики – лишь бы бить врага. Лишь бы иметь возможность выцарапать фашисту его бесстыжие глаза, лишь бы вцепиться ему зубами в глотку... За наших погибших солдат, за наших убитых сестер и матерей, за нашу искалеченную и исковерканную жизнь...
   Ярость и ненависть этих вчерашних девочек к немцам была неимоверной. Они видели, как то к одной, то к другой их подруге приходили с фронта похоронки на родных и близких. Им показывали хронику, снятую в освобожденных от фашистов районах, где беспощадный объектив кинокамеры выхватывал из заснеженной грязи груды замороженных трупов стариков, женщин и детей. На них смотрели со всех стен раздирающие душу плакаты «Родина-мать зовет!», а со страниц газет симпатичный Костя Симонов в своем новом произведении «Если дорог тебе твой дом» призывал убивать, убивать и убивать врага... И девчонки рвались на фронт, не удовлетворяясь уже своей ролью часовых тылового неба. Они хотели добиться победы – сами! «Если не я, то кто же»? Этот принцип был основным в то далекое, тяжелое и героическое время. Именно он заставлял девочек мириться с жутко грубой армейской формой, ничуть не подходящей для их хрупких фигур, именно он заставлял их терпеть стальной капкан дисциплины, чистить картошку, когда глаза слипаются от усталости, подниматься в морозное небо навстречу смерти, такой вероятной для летчиков даже в тылу...
   И вновь девчонки добились своего. В августе 1942 года восемь летчиц Саратовского женского полка, среди которых были и три неразлучные подружки – Лиля Литвяк, Катя Буданова и Раечка Беляева – получили направление на фронт!
   
   7.
      Кому именно из начальства пришла в голову эта мысль, нам неизвестно до сих пор. Но она пришла – и на фронте оказался целый бомбардировочный полк женщин. Женский полк сражался с врагом до самого конца войны, неся порой чувствительные потери. Это, конечно, дико. Но более-менее терпимо: все же полк был бомбардировочным и ночным – у девочек оставался хоть какой-то шанс спрятаться в темноте, уйти от врага в черные облака. Их главной задачей было незаметно подкрасться в ночи к позициям противника, дернуть ручку бомбосброса, а потом можно было любым способом спасать свои жизни... Но вот кто и почему догадался послать на фронт женщин, которых сделали истребителями?!
   Истребительный бой – явление страшное. Фронтовики по накалу страстей и жестокости приравнивали бой истребителей к рукопашной схватке. Это дело – чисто мужское! Самые сильные, сообразительные и выносливые мужчины имели в таких схватках очень малые шансы на выживание... Неумолимая военная статистика свидетельствует: половина пилотов-истребителей погибала в первом же бою, после третьего боя в живых оставалось лишь пять из ста прибывших на передовую летчиков! Максимальный срок жизни хорошо подготовленного истребителя на фронте – всего одна неделя... И вот в эту мясорубку кто-то из начальства в виде эксперимента решился послать восемь хрупких девчат!   
   Конечно, командиры погибавших под Сталинградом в драках с Мессершмиттами истребительных полков замысла вышестоящего начальства не поняли:
   – Да у нас здесь за две-три недели от полка остается одно воспоминание... Здоровые мужики каждый день мрут десятками... Так зачем нам тут еще и какой-то «женский самодеятельный ансамбль»? Ведь немцы их в два счета отправят «на тот свет» – а мне потом за гибель бедолаг-девчонок отвечай перед свирепым начальством!
   Но с генералами не поспоришь. И командиры полков принимали по их приказу девушек у себя, а потом, как и положено у нас в России, начинали приказ саботировать:
   – Куда это вы, длинноногие, собрались? В какой-такой бой? А вы к нему готовы? Ну-ка, живо поснимали с себя пистолеты, и пошли изучать новую технику...
   А как только девушки заканчивали изучение какого-нибудь очередного ЛаГГа, «Харрикейна» или Яка, командир сразу же отчислял их из полка, как уже прошедших стажировку. И с облегченным сердцем тут же забывал о «гастролершах» – у него и без них каждый день был полон забот...
   В результате всю осень 1942 г женская группа, подобно цыганскому табору, кочевала из полка в полк, нигде надолго не задерживаясь. Девушек не признавали, их третировали, их презирали как летчиков. И в этих условиях добиться права хотя бы на один боевой вылет было для девчонок титаническим подвигом. Но время от времени они такой подвиг все же совершали!
   …Это случилось 13 сентября 1942 года. После слез, мольбы и базарных скандалов командир очередного полка, номер которого уже для девочек ничего не значил, слившись в один ряд с номерами других пройденных полков, устало плюнул и сказал:
   – Дуры! Я же вас спасти хотел. Немец ведь такой «профи» – вы даже «мама» в эфир выкрикнуть не успеете... А вы лезете в бой против него, словно вам там медом намазано... Да черт с вами – летите!..
   И девушки поднялись на новеньких Ла-5 в воздух. Они шли в общем строю с истребителями-мужчинами, и те хороводом окружали девчонок, прикрывая их со всех направлений от возможных внезапных атак немецких асов. На подходе к Сталинграду командир группы передал:
   – Впереди – бомбардировщики. Атака!
   Как давно девочки ждали этого короткого слова... Их крутолобые Ла-5 рванулись вперед – на врага! Многочисленные черные точки, роившиеся в голубом небе, стремительно приближались, быстро превращаясь в полоски и увеличиваясь в размерах. Только в последний момент Лилька поняла, что их истребители сошлись с немцами на лобовых ракурсах. Она даже не успела нажать гашетку, а огромные двухмоторные бомбардировщики уже пронесло со всех сторон мимо нее – за хвост самолета. Резкий вираж, от которого на несколько мгновений потемнело в глазах и зазвенело в голове, и вот уже Юнкерсы впечатались в прицел ее машины. Они все ближе и ближе. Но теперь сближение шло медленнее, чем в лобовом ракурсе, и Лилька успела прицелиться.
   – Катюша... Прикрой – атакую! – выкрикнула Литвяк шедшей за ней следом Будановой. И не думая больше о своих тылах, жадно вцепилась глазами в разрастающийся перед нею хвост концевого Юнкерса. Чуть повела ручкой управления, и перекрестье прицела наползло на мотор левого крыла. Огонь! Палец вдавил гашетку спуска до упора, до хруста. Две красноватые струи протянулись от носа Лавочкина к темному силуэту немца. Обшивка на крыле вздыбилась. Потом от мотора оторвались искореженные крышки капота и, кувыркаясь, пронеслись мимо Лильки. Мотор немца пыхнул ярким пламенем, и за ним потянулся, ослепляя девушку, густеющий хвост дыма. Есть – попала!
   Но тут на фюзеляже Юнкерса светлячками замелькали огонечки. По Лилькиному Лавочкину дробно пробарабанило, борт кабины вспучился острой щепой. Сильно кольнуло руку. Лиля глянула: из локтя торчала большая щепка. Черт с ней! Юнкерс уже совсем рядом, сейчас Литвяк пронесет мимо него. Лиля повела перекрестье прицела вправо, увидела прямо перед собой второй мотор, кашляюще отплевывающийся от нее выхлопными газами. Вдавила гашетку, и прямо в лицо девушке полыхнуло выметнувшимся из выхлопных патрубков пламенем. Готов!
   – Лилька, ты его сбила! – прозвенел в наушниках ликующий голос Кати Будановой.
   Лиля прошла над проваливающимся вниз костром. Ей очень хотелось посмотреть, как он рухнет на землю, но тут в наушниках прогремело страшное:
   – «Мессы»! Атакуют сзади-сверху...
   Лилька торопливо рванула ручку управления и метнулась в сторону – прочь от несущихся в нее голубых трасс. И началось... Такой круговерти Литвяк не видела за все время ее летной карьеры! Два десятка истребителей носились в небе, как угорелые, стремясь выйти друг другу в хвост и разнести врага вдребезги очередью в упор. Справа, слева, впереди, над головой – повсюду мелькали крылья, хвосты, фюзеляжи, кресты, звезды... Разноцветные огненные трассы покрывали небо светящейся паутиной, то здесь, то там вспыхивало, дымные столбы вкось перечеркивали голубое пространство... А в наушниках гомон на разных языках, радостные вопли, хрипы, стоны: «Получай, гад»... «Иван! Горишь – прыгай»... «Леху сбили!»... И сквозь треск и свист эфира – отчаянный крик Раечки Беляевой:
   – Отстань, сволочь! Отстань! Девчонки, спасите!.. Ой, мамочка...
   Лилька метнула взглядом по пространству: вон Ла-5 с Раечкиными номерами, вертится, как сумасшедший, а в хвосте у него плотно «Месс» сидит, окатывает Раечку огненными струями. Лилька – забыв обо всем – сразу же в вираж, вынеслась на «Месса» сбоку, хлестнула очередью. Тот мгновенно Беляеву в покое оставил, через крыло перевернулся – и к земле, выходить из-под удара. Литвяк – тоже через крыло, и за ним. От перегрузок у нее в глазах поплыло, желудок в горле затрепыхался. Но хвост «Месса» не ускользнул – вот он перед нею!
   Всю свою злость и ненависть к немцам Лилька в эту очередь вложила. Била, пока пушки не смолкли, исчерпав боезапас. «Месс» у нее на глазах под ударами снарядов разваливался на части; куски его рваного дюраля по крыльям и по винту Лилькиного "Лавочкина" хлопали, распадаясь на крошки. А когда огнем да дымом плеснуло в лицо, вышла Лилька из пике, оглянулась на вспухший в синеве купол парашюта, и пошла к своим, удивляясь на ходу, что так близко под крылом мелькает земля...
   На аэродроме девчонки плюхнулись устало рядышком на желтеющую траву – под крыло изрешеченного, словно сито, Беляевского самолета. Непослушные ноги не двигались, гимнастерки под мышками и на спинах были мокры от пота.
   Подошел командир полка. Покосился на плачущую навзрыд Раечку, на жадно глотающую из фляги воду Катюшу. Наклонился к Лильке, в глаза ей глянул:
   – Ну, ты, Литвяк, даешь!.. Двух «гансов» в одном бою «завалить»... У меня в полку мужиков, что такое проделали, на пальцах одной руки сосчитать можно...
   Лилька даже не улыбнулась. Грязной ладонью провела по лицу, смахивая с бровей крупные капли пота, и только тогда почувствовала, что руки у нее трясутся, как после отбойного молотка...
    
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ