Три рассказа о Хельге

EESTIWEEK-END

Когда на юбилее окончания школы наш директор предложил шуточный конкурс: «в какое время и место своей жизни вы хотели бы вернуться на пару дней?», я призадумался. У меня на антресолях с юности сохранилась пишущая машинка персикового цвета: вроде, уже и не пользовался ею никто, но и выкинуть эту рухлядь рука не поднималась. Когдато она считалась редкостью  чтобы приобрести ее, мне даже пришлось съездить в Эстонию! На память пришел стародавний уикенд, проведенный там с моей подругой Хельгой. А ято считал эти дни откровенно неудачными. Почему же мне вспомнились именно они? И почему истории прежних лет кажутся мне более реальными, чем вчерашние? Ну какие тут к черту неприятные воспоминания? Ни один из рассказов я не писал с таким удовольствием, отдавая этому массу времени и сил, чтобы восстановить мельчайшие подробности единственной в своем роде ночи, когда я «стал мужчиной» – пускай и не в общепринятом смысле двух этих слов.

ПРЕЛЮДИЯ
Рожденный сразу после хрущевской оттепели, я ощутил проблески разума в разгар брежневской эпохи застоя. В школе я дружил со старшей пионервожатой. Она позволяла мне курить и читать взрослые журналы. Мы часто посещали бар Дома журналистов, и именно там она заронила в меня идею пробиться на телевидение. Я заканчивал школу на пятерки и соображал: кем стать, если меня не примут в театральный? «Какое же это счастье – быть журналистом! Я смогу совместить свои страсти к театру и к литературе!»  казалось семнадцатилетнему мне. «Но если за вход в Дом журналистов нужно драться, каково тогда с телевидением?»  спрашивал я. Однажды я по привычке пришел покурить с пионервожатой у нее дома и был крайне удивлен: свет в комнате горит, а дверь не открывают. Как так? Испугавшись за здоровье старшей подруги, я трезвонил ей битый час. Наконец на звонки вышел совершенно голый и еще не вполне остывший от страсти автогонщик. «Разве они не просто дружат?» Так я открыл новую сторону жизни. «У Инги голова болит!»  сообщил мне голый автогонщик с сигаретой в зубах. Мне это было неважно, главное – я понял, кем стать! Конечно, журналистом. На уроках литературы я привык, что мои сочинения читают вслух при всем классе, отменяя контрольные работы. Театральное училище вскоре отпало, и я не задумываясь писал вступительное сочинение на журфак: мне было все равно - примут или нет. Правда. К тому же, я был влюблен в сестру Инги.
Одноклассница Джулия тоже нравилась мне чрезвычайно. Особенно после школы, когда она стала студенткой текстильного. Обычную вельветовую кепку Джулия умела носить так, словно та была хитом последней коллекции John Galliano, возможно, поэтому поступила в «тряпку» - так в простонародье прозвали текстильный институт. Я - на журфак. Она любила шутить, что, мол, «Мишка четкую телку снял»! Маленькую родинку над ее довольно узкими губами около ямки на щеке хотелось целовать часами! Я даже делал ей предложение. Но я не был, как ей требовалось, «крутым мужиком». В те годы не было принято непременно скреплять дружбу сексом. Но мы с Джулией решили рискнуть. Родителей я предусмотрительно отправил на дачу. В разгар единственной в своем роде ночи вместо того, чтобы получить ожидаемое, Джулия в ночной сорочке вышла на балкон, смачно закурила и объявила на всю улицу, что я «четкую телку снял»! О чем тут говорить? Она тусовалась, продавала одежду, меняла кавалеров, а однажды исчезла. На последних курсах институтов мы случайно столкнулись в гриль-баре. Не сразу я узнал, что Джулия «влетела» в неприятную ситуацию, связанную с кражей целой сумки шмоток у пьяного иностранца в гостинице «Прибалтийская». В Москве только что отгремела Олимпиада 80! Спецслужбы не дремлют! Из института Джулия «вылетела», на связь больше не выходила. Ее карьера завершилась за прилавком ларька, купленного ей щедрым отцом. А могла далеко пойти  такая была красотка! Какой бесславный конец! На память о дружбе у меня осталась куча фирменных шмоток, которые в советских магазинах не продавались: бархатный свитерпусер, теплый гагачий пуховик, зимние кроссовки. «Ну ладно,  решил я,  Подруги лишился, но хоть «прикинут» модно!»
Почему же я не спас подругу? О, я сам тогда увяз по уши. Однажды в школе затеяли ремонт подвала и предложили нам: «Берите там, что захотите!» Вначале мой выбор пал на гипсовый бюст Ленина. Украшу балкон! Но потом я разглядел: бюст стоял на красной бархатной скатерти, укутывавшей допотопный стол для заседаний. Я взял эту скатерть, выкрасил – и из нее получились отличные бархатные джинсы. Когда же я решил махнуть их на модные бананы у знакомого фарцовщика, случилась неприятная история. У фарцовщика дома меня ждала засада. Милиция. Пришлось объясняться. Взамен я услышал угрозу, что «такие, как я, в рядах студентов не нужны!» Где уж тут мне было бороться за Джулию!
Коекак удержавшись в рядах студентов, производственную практику, обязательную на журфаке после третьего курса, я решил пройти в Ульяновске. «Когда я еще там побываю? Газета у них выходит! К тому же на Волге живут мои дальние родственники. Все ж не буду один!»  приговаривал я, отыскивая родину Ленина на разноцветной карте самой большой страны в мире и складывая в чемодан многочисленные «прикиды». По приезде знакомство с мемориалом вождя мирового пролетариата заняло один день. Оставшееся время я постигал азы профессии, не забывая отдыхать. «Все это хорошо, но где реальная польза?»  думал я, загорая голышом на крыше дачи родственников. Провидение подстерегало за углом. Долгие годы я провел в попытках постройнеть. Ульяновск помог. В ходе выполнения продовольственной программы в провинциальных магазинах уж совсем не было еды, я похудел на двадцать пять килограммов и, вернувшись в Питер, ожидал от жизни только улыбок. А поскольку я решил отпустить первые в жизни усы, родители, придя встретить меня на перроне, прошли мимо симпатичного, стройного и усатого, но незнакомого им гусара. Не узнали меня! На практикуто они отправляли пухлого юнца, совсем ребенка! Но зато к новоявленному усачу пришел успех у прежде равнодушных сокурсниц! И «прикиды» стали не нужны! Мое волшебное преображение не прошло у женского пола незамеченным! Еще недавно, в начале 80-х, я махнул на себя рукой: мне уже не похудеть. Летом 82-го - смог.
Внешность моя, по меткому выражению одного из друзей, «получшела». А тут родители, решив побаловать любимого сына, приобрели у жены дельца, жившего по соседству и загремевшего в тюрьму, его оставшийся на свободе дорогущий кожаный плащ. Вот она, волшебная сила шмоток. Ко мне выстроилась очередь. «Вандербильдиха покачнулась!»

АПЕРИТИВ.ПРЕДВКУШЕНИЕ.
Стояло знойное лето начала восьмидесятых. Кончалось мое нудное дежурство в приемной комиссии на журфаке. Абитуриентки жгли! Я вышел подымить на балконе шестого этажа. Из подъехавшей «тачки» выпорхнул куст сирени. Я затрепетал: Хельга в фиолетовом платье! Изобретя какие-то несуществующие, но неотложные дела, я отправился в деканат, чтобы «ненароком» столкнуться с ней. Хельга поманила меня в курилку.
Прозвучавшее от Хельги предложение, хоть и было абсолютно спонтанным, показалось заманчивым. Ну, посудите сами: прокатиться на пару дней в близлежащую Эстонию, да еще в кампании нравящейся мне девушки. До тех пор я и желать не смел, чтобы Хельга обратила на меня внимание. За пристрастие к стрижке «каре» и магнетический взгляд ее прозвали «Мата Хари»!Она не считалась самой красивой среди однокурсниц, но ноги у меня подкашивались почемуто именно в ее присутствии. Хельга сразу показалась мне волшебной девушкой: у нас в классе такие не учились! И тут я впервые удостоился от Хельги комплимента: я стал выглядеть изысканно! Ни больше, ни меньше!
Мы часто ездили в Прибалтику тогда  близко от Питера, совсем дешево, а сервис и товары  заграничные, к тому же виза в советские республики не требовалась! В школьные времена мы впервые отправились в окрестности Таллина всем классом  накупили трикотажа, насмотрелись красот и под вечер расположились в сельском коттедже на ночлег: мальчики  направо, девочки налево. В спальни набилось человек по двадцать. Пить натуральный кофе я пристрастился уже тогда. Вот и на этот раз  после трех чашек спать не хотелось совсем. От нечего делать я вышел во двор покурить, и в тусклом лунном луче увидал семейство ежей, неспешно пересекающее двор! Надо ли говорить, что я аккуратно (чтобы не уколоться) взял за мягкое тельце отца семейства  самую крупную особь стаи, ежика размером с хорошего кота  и в щелочку подбросил его в женскую спальню.За окном было глубоко советское время. Теракта никто не ожидал. Зверек, затихнув вначале, вскоре начал пытаться выбраться из душной темноты: стучать коготками, скрестись по углам огромной комнаты и громко сопеть. Ежика долго искали, а потом ловили. Вот визгу было!
Хельга была будущей журналисткой, как и я, и всего месяц назад проходила в эстонской районной газете производственную практику. Узнав об этом, я даже возмутился. Ах вот оно что! Пока я тянул лямку в захолустном Ульяновске, она наслаждалась благами Европы в близлежащей от Питера Прибалтике! Места для хитрой Хельги были знакомые, но повторно ехать туда одна она не решалась. Все же девушка, хоть и бедовая! Она выглядела, как солистка модной попгруппы «Arabesque», по недоразумению заплутавшая на факультете журналистики. Мне хотелось помочь ей во всем. Хельга хотела купить редкую в наших краях, продававшуюся только в Прибалтике пишущую машинку австрийского производства для собственных нужд – ее старое советское орудие производства «накрылось», когда девушка, нарастив ногти, засела за курсовую работу. Ногти тут же застряли в клавишах и переломались. Они быстро отросли, а вот старая машинка отдала концы. Хельге потребовалась новая. Заодно девушка стремилась повидать красивейшие места, которые уже успела полюбить. Я согласился поехать с ней сразу: меня  как заядлого тряпичника  манили эстонские дефициты и  как бывшего обжору  возможность испить чашку другую редкого по тем временам натурального кофе. Его аромат стоял и у меня дома, но ни о каких кофемашинах, тем более, капсульных, мы тогда не помышляли. Обходились туркой, систематически упуская кипящий напиток на газовую плиту. А тут мне предлагалась возможность выпить профессионально сваренного кофе в соседней республике, да еще в обществе стильной однокурсницы, на которую я имел виды. Ну кто бы отказался?
Мы с Хельгой были легки на подъем. Cказано  сделано. Гигантские океанские паромы, оживляя пейзаж, тогда еще не бегали меж скандинавских столиц, с ювелирной точностью лавируя по мелководью Финского залива. Их не было даже в чертежах. Мы сели в автобус. Цена вопроса  пять рублей! Деловто! Старомодный даже для восьмидесятых, но понастоящему комфортабельный «Икарус Люкс», размахивая занавесками, вырвавшимися из тесного плена форточек на открытое шоссе, несся сквозь ночь, пока не затормозил об навалившееся на него серенькое утро. И вот мы - на автовокзале эстонского городка с малопроизносимым названием Йыхви, расположенного на полпути между Питером и Таллином. Позади  ночное путешествие. Выматывающее, малоприятное, но ведь нам  не забывайте  всего по двадцать! Трудности  ерунда! Главное  впечатления! Усталость – это не про нас!
Двадцать лет – лучший возраст, теперь понимаю я, глядя на детей друзей – они только что выросли и изо всех сил стараются казаться взрослыми, все у них новое  ноги и руки, и сердца их не разорваны страстями, тела не изуродованы болезнями, а души – напрасными обидами, непониманием и жаждой наживы. Благословенный возраст! Особенное очарование вчерашним детям придает то, что они сами не осознают, насколько прелестными могут быть. Еще пару лет назад вокруг них витал аромат детства, но скоро безжалостное время неумолимо заставит их заматереть или обабиться и исполнить главную функцию человека – воспроизводство себе подобных, но покадаже их пот пахнет медом! Бутон никогда не будет таким нежным и твердым, как в последний день накануне того, чтобы распуститься!
Мы, невыспавшиеся, отражаемся в невиданной доселе, позападному зеркальной стене автовокзала: я  подетски смешной мальчик с усами, выглядывающий изпод выбеленной шапки волос«грибом», как у кумира моего детства МирейМатье, на мне - модная поясная сумка-«напузник» и изрядная доза лака для волос «Прелесть» - отечественного, но с блестками, и рядом со мной - угловатоэлегантная Хельга с сумочкой через плечо. Воздух напоен ароматом прибалтийской сосны, он густосладкий, пахнет не как сочинские магнолии, но тоже медом. Чувствуется морской воздух  недалеко плещется Финский залив. От фиолетового платья Хельги одуряюще пахнет сиренью.
В дороге я прочел послание от другой однокурсницы, Лоры, выпавшее из почтового ящика мне в руки. Прощальное. «Мой бывший друг, здравствуй! Ты разгуливаешь по Невскому под руку с Хельгой, и не замечаешь грустную меня, одиноко бредущую навстречу! Дорогой! Она недостойна тебя! Ты – слишком большой подарок для нее! Мне за тебя обидно! Я знаю одно: твое счастье во мне! Ты оказался очень жестоким, во всяком случае, по отношению ко мне, тебе удалось уничтожить во мне веру в человека!» Буквально отмахиваюсь от письма. Еще совсем недавно я какоето время без особого интереса ухаживал за Лорой – скромной чистой девочкой, вслух гордившейся своей невинностью, что делало ее мишенью для шуток Хельги. Мы с Лорой были друг другу своего рода запасными аэродромами - решили пожениться после тридцати, хотя мне это совсем не улыбалось. Хельге удалось то, что прежде казалось невозможным: занять место и Лоры, и Джулии, и всех прочих посетительниц моих мозгов. К тому же вокруг полно интересного народа – еще никто из эстонцев не уехал на работу в Евросоюз  о постсоветском будущем, когда все госпредприятия закроются, и Эстония станет получать прибыль лишь от добычи и обработки янтаря, никто и не помышляет! Покупки делаются нами на удивление быстро. Диковинная австрийская печатная машинка персикового цвета весит немало. Тем не менее, она приобретена и сдана в камеру хранения. Хельга в восторге прижимается ко мне: «Какая она хорошенькая! Как маленькая девочка! Нам с тобой нужно пожениться и родить еще одну!» Я и не возражаю. Небольшой инцидент в камере хранения не омрачает настроения. Я, по своей советской привычке прибегать к языку «интернационального общения», обращаюсь к кладовщику порусски. Раз, другой, третий… Молчит. Не слышит он меня, что ли? Наконец, смерив презрительным взглядом мои европейские черты лица и длинные светлые волосы, он шипит: «Забыл родной язык!» Принял меня за обрусевшего эстонца. Надо же! Кроме слова «Тере» («Здравствуйте!») поэстонски я не знаю ничего…
Усталые, но все равно счастливые, мы приходим в таверну. Настал час перекусить и испить настоящего кофе! Меня изумляет его вкус и прянотерпкий кекс с тмином, мою ультрамодную попутчицу  диковинная для наших мест длинная экстравагантная стрижка буфетчицы. И такой «хлеб», и такое «зрелище» для нас  в новинку. Здесь порусски понимают. Мы никуда не спешим. Чашка следует за чашкой.Лакричные конфетки, поданные к кофе, были такой же пакостью и в те времена. Чего не скажешь о невиданных прежде малюсеньких шоколадках с черным перцем. Надо запомнить! Курят вокруг бесконечно! «Camel», «Salem», «Marlboro»…Буфетчица опускает монетку в отдающий Америкой пятидесятых громоздкий шкаф, проигрывающий грампластинки. Он выполняет роль принятого у нас импортного стереокассетника. Забойные ритмы, неведомые мелодии  нас окутывает аромат настоящей Европы… В полумраке кафе нас сопровождает завораживающий акцент Тыниса Мяги и Анне Вески. В комнате отдыха есть даже чудо природы  цветная туалетная бумага! Ух ты! С запахом лаванды! Почему здесь повсеместно стоит запах этих цветов?
Подавив секундный импульс стырить пару рулонов туалетного чуда и хоть на время перестать пользоваться нарезанной газеткой, возвращаюсь в общий зал. Вечереет, включается цветной свет. Нас манит неведомыми этикетками загадочная стойка бара. В ход идет бальзам «VanaTallinn». Рюмка, вторая, третья… Нас опьяняет еще и ныне кудато запропастившийся мягкий шарм прежней советской Прибалтики со всеми этими кожаными сувенирами, натуральной едой, ароматическими свечками и растиражированными на весь мир силуэтами флюгера «Старый Томас» и башни «Толстая Маргарита». На сдачу в баре мне умудряются всучить трикотажный набор «трусымайка»  довольно, кстати, неплохого качества, как и все прибалтийское. Мы приходим в себя около девяти вечера, и бросаемся на автобусную станцию. Увы! Мы опоздали. Ближайший автобусный рейс на Ленинград предстоит в девять утра! Может, стоит подумать о такси? Но стипендии не хватит  всего сорок рублей! А тут запросят все сто пятьдесят! Как говорится, «уже никто никуда не едет»! Моя спутница не слишком опечалена. Как и я  нас с Хельгой ожидает первая совместная ночь, да еще в Прибалтике. Где же ее провести? Я мысленно подсчитываю содержимое карманов. Дорогие ли тут отели? Ладно уж, обойдусь я без эстонских дефицитов! Ах, был бы мобильный телефон! Была бы карта visa! Мне скинули бы денег! Но вопрос решает Хельга.
«У меня здесь полно друзей! Чтонибудь придумаем!»  произнесла она. Тем временем мы приблизились к небольшому домику, где в уютной однокомнатной квартирке обосновался главный редактор газеты, в которой Хельга проходила практику. Роскошная хата. Всю комнату занимает неприлично большая кровать«траходром». На стене невиданный нами доселе плоский подвесной телевизор.На стеклянном столике  самое современное средство связи  факс, который оживает и начинает бешено фонтанировать чьейто свеженаписанной статьей на эстонском языке. Хозяин дома кивает нам, приглашает присесть и, просматривая статью, тут же делает рабочие пометки фламастером. Завтра же  в номер! Процесс не прекращается даже ночью. Айгарс  коренной эстонец. Деловой. С ним можно посоветоваться, что нам делать. Айгарс молод, красив, холост и немного пьян. Кудри, кошачьи глаза, узкие бедра и широкие плечи.Мягкие льняные волосы. Золотая цепь с крестом на голом торсе, белые брюки. Мускулистый и загорелый. Бабы таких любят. Он похож на парня с фирменного пакета «You&Me»! Настоящий Бог секса. Не то что я  застенчивый паренек, тщетно мечтающий расстаться с затянувшейся невинностью.
Сексуальная жизнь вокруг была в разгаре: бывшие одноклассники регулярно встречались с двумя, а некоторые – даже с тремя спутницами сразу, и не для того, чтобы полить цветы. Почти у всех однокурсников в общежитии подрастали дети, и только я, несмотря на свои двадцать, не мог найти подходящей ситуации. Это не было самоцелью, но я казался себе последним девственником Купчино – так назывался крупнейший спальный район Питера, в котором я обитал. Тем временем Айгарс фривольнее, чем мне бы хотелось, пообщался с Хельгой и посоветовал нам обратиться в близлежащее общежитие  оно было возведено для Олимпиады и временно пустовало. Так мы и поступили. Попрощались с Айгарсом. Мне показалось, что за моей спиной он подает Хельге знаки, но я не подал виду. Человек же выпил! Я никогда не был ревнив. Никто не мог уличить меня в излишнем ханжестве. Да и в Хельге я был уверен.
Мы вышли из подъезда. Птицы распелись, предвещая близость дождя. Через минуту мы стояли возле общежития. Здание было огромное, двадцатипятиэтажное и пустое. Вход в него стерегли бравые консьержи. Три советских рубля решили вопрос, и вот мы внутри. В пустом доме под вечер было жутковато, и мне захотелось укрыться повыше. Слава Богу, лифты уже включены. Конечно, время  застойное, Эстония  спокойная, но береженого Бог бережет. И вот мы с комендантом, пустившим нас на ночь, оказались на последнем, двадцать пятом этаже. Со знаменитой эстонской заторможенностью мы шествуем по коридору и слушаем разглагольствования нашего провожатого об истории национального олимпийского движения. В моих висках стучит: поскорей бы добраться до вожделенной цели! Меня всего трясет. Волшебный момент приближается! Наспроводили в одну из комнат, дали матрас и чайник. Махровое постельное белье, ковровая дорожка на полу, бисквитный сервиз… Довершали картину чрезмерного изобилия видеомагнитофон и пара волшебных кассет ВХС. Все вокруг было столь отменного качества, что бедный русский студент решил: мы  в чужом номере. «Это чье?»  спросил я. «Да это стандартный номер! Полулюкс!»  успокоил меня комендант.Ни фига себе!

БУКЕТ РАСКРЫВАЕТСЯ. ОПЬЯНЕНИЕ.
Хельга встрепенулась: «На секунду вернусь к Айгарсу, мы давно не виделись, хочу потрепаться о том  о сем. Заодно я куплю сигареты  у меня осталась всего пара штук  и раздобуду сухого вина! Чтобы с тобой выпить! Я скоро приду!» Щелкнув замками чемодана, дорожное чернильное трикотажное платье она сменила на стильный черный шелковый брючный костюм из «Березки»  подарок отца и невиданную роскошь по тем временам. Парой движений нарисовав на глазах модные стрелки, прибрав русые волосы по моде тех лет в элегантный хвостик сбоку, она приобрела европейский лоск. У меня сладко заныло сердце: какая же Хельга шикарная! Стройная, как карандашик! Как модель из каталога «Neckermann»! Она  что, действительно станет моей? Не может быть! «Котик, не скучай! Жди, я вернусь!» Она чмокнула меня и исчезла. Я остался ждать.
В Эстонии медленно темнеет  сказывается близость к Питеру с его знаменитыми белыми ночами. Но городок в конце концов накрыла голубоватая тьма. Я уютно расположился на большой кровати с сеткой у огромного окна. Отсюда полностью просматривался двор, освещенный единственным фонарем, вдали видна улица, заросшая деревьями и дом Айгарса, в подъезд которого вошла Хельга. «Скоро она вернется!!»  тщетно надеялся я. Незаметно прошел час, потом другой  тени от старых кленов, освещенных единственным на весь двор фонарем, становились все чернее. Они падали так, что в них, казалось, угадывалась бегущая фигура. Не Хельга ли это? Да нет, показалось. В воздухе носился запах грозы, становившийся все более концентрированным, пока сильный дождь не грянул оземь. Мне стало страшновато, даже жутковато находиться наедине с разрядами грома и вспышками молний. Я зажег свет и устроил примерку свежеприобретенного белья. А красиво! У нас в Питере такого не достать! Встречука я Хельгу во всем новом! Заперев двери высотного убежища на невесть где найденную швабру, я постарался улечься на постель поэффектнее и как можно более аккуратно, не измяв ее  заботясьто ли о Хельге (а вдруг она всетаки появится?) то ли о будущих обитателях полулюкса (а вдруг их заселят сюда с утра?). Поэстонски небыстро тянулась эта моя одинокая ночь. Светотени на потолке самовольно копировали узоры чугунной вязи уличной ограды. Об авторском праве никто из них еще не слышал. Я уставился в предрассветное окно, но в конце концов Морфей взял свое, и я заснул.
Утром тени от кленов исчезли. В благоуханном утре, казалось, растворена сама любовь. Неотчетливое предутреннее марево постепенно переродилось в полновластный лазурный рассвет, живописно увенчанный желтоватобесплотным и постепенно исчезающим на фоне неба лунным диском. Просветлело, от вчерашней грозы не осталось и следа. Меня разбудило многоголосие птиц, поющих на чистом эстонском языке, в незнании которого меня упрекнули накануне. Выспался я отменно. Судя по измятой простыне, крутился всю ночь. Стоит ли говорить, что Хельга так и не появилась? Вернувшись, она угостила меня неуклюжей ложью о том, что, мол, приходила ночью, но не смогла меня отыскать по моей же вине: зачем запирался? «Кто хочет  тот найдет. Если бы ты знала, как я тебя ждал!»  тихо произнес я. Хельга обвинила меня в чемто малозначительном: нападение  лучшая оборона. На секунду мне стало стыдно, но я вовремя вспомнил, как умела вызывать у партнеров чувство безграничной вины сыгравшая героиню фильма «Основной инстинкт» сногсшибательная Шэрон Стоун. Хельга как ни в чем не бывало сняла фирменный шелковый костюм и переоблачилась обратно  в чернильное платье. Кусочком ватки стерла с век размазанные стрелки. Сняла со смятой прически кокетливый бархатный бантик. Поэзия превратилась в прозу. Я изо всех сил держал себя за язык, чтобы не спросить: «Ну что, практика продолжается?» Наступило утро понедельника. Наш разговор был исчерпан. Эстонский уикенд закончился. Отношения, мне казалось, тоже. Мы с изрядно помятой Хельгой понуро прибрели на автобусную станцию и взяли билеты до Питера.
Мне захотелось поскорее оказаться дома  там ждали папа с мамой, свежий диск «BoneyM», пачка длинных сигарет «More», купленная за дикие деньги у фарцовщиков и спрятанная от бдительных родительских глаз в синий почтовый ящик (ключ находился только у меня) и чашка крепкого кофе с маминым домашним кексом  он оказался куда вкуснее эстонского. Я откусил изрядный кусок, подошел к зеркалу, втянул живот и вздохнул: «Такому красавцу повезет обязательно!» Настроение постепенно выправлялось. Надо поскорее лечь спать  а, когда я встану, мир переменится.
И мир переменился. Через год мы окончили журфак. Хельга моей так и не стала. Парой лет позже она вышла замуж и превратилась в прекрасное воспоминание юности. Нас с девушкой разлучил не роскошный Айгарс, и даже не моя ревность, а сама Хельга. Выйдя замуж, она укатила в одну из процветающих республик соцлагеря и в начале девяностых оказалась за рубежом – там, где, положа руку на сердце, ей было самое место. Эстония - а, как вы понимаете, это была именно она - превратилась в заграницу, а Хельга - в иностранку. Как они обе и хотели. Позже Хельга переехала на ПМЖ в Евросоюз. Тем временем я принялся выстраивать большую сольную карьеру на телевидении. Мое пришествие в «мекку голубого экрана»  тех времен, когда Главпевица записала шлягер про белую панаму. Но об этом – в другой раз.
После эстонских событий прошла неделя. Подруга не звонила. Както ночью я захотел курить. Прокрался к почтовому ящику, чтобы достать сигареты. Мне в руки упало письмо от Хельги. «Привет! Ты еще дуешься? А я болела! Стояла – красила забор загородного дома, и решила пойти поспать. Проснулась я уже с температурой! У меня руки ослабли, и вся кровь в мозг убежала. Пальцы прилипли друг к другу. А что, если они срастутся? Всякое может случиться. Тогда я буду рыбой или гусем лапчатым. Должен прийти врач, но его почемуто нет, может, ветром сдуло? Он ведь такой тоненький, в очках и на велосипеде. Никак не могу выкинуть из головы подробности эстонского вояжа. Не подумай, в ту ночь у нас с Айгарсом ничего не было, да и быть не могло. Стоило мне тебя тащить в Эстонию, если бы я собиралась с ним ночевать! Мы заболтались допоздна, а потом я на самом деле отправилась в общежитие, но, не найдя тебя, была вынуждена вернуться в его дом и попросить ночлега. Извини, что в голову приходит, то я тебе и пишу. И знаешь, помоему, это лучше, чем если бы я писала тебе скромные девичьи письма. P.S.Ты не хочешь еще раз в Эстонию прокатиться? Я решила, что такая пишущая машинка необходима и тебе тоже!» Мое сердце вновь затрепетало.

* * *
Следующую производственную практику мы с подругой решили провести вместе. Та одинокая ночь в эстонской общаге сделала из меня мужчину. Прошло тридцать лет, я перелюбил полтора десятка человек, и после них следа не осталось. Ни бархатного пусера, ни гагачьего пуховика, ни хотя бы прощального письма… Хельга не была моей первой любовью, чтобы я хранил о ней сувениры. Тем не менее  из всего барахла, скопившегося дома, рука не поднимается выкинуть именно ту пишущую машинку персикового цвета…
Конец карьере моей пишущей машинки однажды положила та же Хельга, одолжив ее у меня, чтобы напечатать приглашения на собственную свадьбу. Свой «инструмент» она где-то профукала, едва сдав диплом. Больше я к этим клавишам не прикасался. Знаменитые шагреневая кожа и гранатовый браслет, описанные классиками, «пальчики» разведчика на чемоданчике русской радистки, алмазные подвески французской королевы, едва не стоившие ей трона или светящаяся фосфором морда собаки, державшая в страхе всю Англию - моя пишущая машинка в ряду этих раритетов тоже сыграла свою роковую роль!

Рассказ "ЭСТОНСКИЙ УИК ЭНД" в исполнении артиста "Ленконцерта" ВАСИЛИЯ СОЛОВЬЕВА
https://youtu.be/FxYZ6P9Flno 2021

ТЕ ЖЕ И КИЕВ. ПОСЛЕВКУСИЕ.

В знак окончательного примирения после одной из бесконечных ссор, вызванных моей безумной ревностью, мы с Хельгой изрядно выпили любимой нами дьявольской смеси советского шампанского с советским же ликером «Шартрез» и до упаду уплясались под собирающуюся распадаться на части группу «АББА» в грильбаре «Сфинкс».Это было гламурное местечко в бельэтаже дома с полукруглыми окнами, доходящими до основания высокого фундамента здания, расположившегося по соседству от факультета, на углу Третьей линии и Среднего проспекта Васильевского. Каменная псевдоготика, под которую был замаскирован факультет журналистики, была насквозь прокурена  здесь, говорят, при прежних властях помещался публичный дом, а представить себе заведение подобного рода, в котором бы не курили  немыслимо. Там, где ныне обосновался банальный гастроном, в начале восьмидесятых парковались невиданные доселе иномарки и подавалась неведомая курицагриль! Изпод полы бармена здесь можно было достать самые фирменные шмотки. Клубы дыма дорогих сигарет с ментолом обволакивали чахлую пальму в углу и ритмично извивающихся в такт музыке подвыпивших завсегдатаев.Бар «Сфинкс» был так крут, что даже мог похвастаться одним из первых советских видеомагнитофонов «ВМ12»! В нем постоянно крутилась одна, но зато крутая кассета с западными клипами! «Give me a man after midnight». И конечно, у нас была наша песня. Стоило раздаться мелодии «Саншайн реггей», как мы выходили на середину площадки и сливались в экстазе. Это был уголок сладкой жизни, о которой мы так мечтали, и нынче от души наелись большой ложкой. Имея в кармане три рубля, каждый из нас чувствовал себя здесь спокойно, в сорокарублевую стипендию вполне помещалось несколько вечеров в месяц, проведенных в «Сфинксе»! Странно: гораздо позже ни с одной зарплаты (которые, как вы понимаете, были в несколько раз больше стипендии) у меня не получилось стать завсегдатаем гламурного гриль-бара. А может, просто другой возраст подошел…
Зайдя в бар и не отрываясь от экрана, я засовывал пластиковый мешок «Y&M» с изображениями загорелых тел, коктейлей, яхт и машин, безжалостно порванный увесистой курсовой работой, под свой стул. В центре композиции журчал маленький фонтан, куда я, впервые придя в бар, от смущения опрокинул коктейль. Уж больно там тусовались «четкие телки»! Самая красивая, конечно, училась с нами. А мужики! Один парень по кличке Обезьяна чего стоил! То ли делец, то ли порноактер! Вот бы мне стать таким плечистым красавцем! Сразу было видно: то, что другим представлялось срамом, Обезьяна считает предметом роскоши. И гордости. Впрочем, я и сам похудел еще больше и стал смахивать на эстонца Айгарса. Мы часто встречались с Хельгой  в гриле гостиницы «Советская», в рюмочной, расположенной над магазином оптики возле Казанского и остроумно прозванной «Очки», на «Витражах»  в метро внутри Гостинки… Я любил выходить на подиум дома мод  ныне дома Мертенса, что на Невском по соседству с магазином «Рыба»! Да и мое фото на обложке модного журнала, который можно было купить здесь же, радовало ничуть не меньше, чем собственная статья в пригородной многотиражке! Что знают об этом местечке нынешние посетители прочно обосновавшегося тут магазина шмотья «Zara»? А как мы пристрастились ходить на «Ленфильм» и всего за трешку сниматься в массовке! Где мы только не побывали! Так что «Мои университеты» располагались повсеместно. Впрочем, я не об этом.
Это было время, когда наш восторг от романтических трелей и первых советских киноопытов обнажения уже поостыл. Мы хотели видеть новых кумиров. Тогда как раз был написан скандальный роман «Проститутка». Как-то мы пришли в «Сфинкс» и не увидели знакомых лиц. «А где все?» - спросили мы. «Читают! Роман-то о нас!» - услышали мы в ответ. «Надо же! - не удержался я, - Да разве же у проституток бывают выходные?» Вскоре по роману уже снимали нашумевший фильм. Так вот, всех действовавших в нем лиц мы знали не понаслышке. Прежней жизни нам оставался от силы год-два, но что мы могли об этом знать? Интересно, что многие мои знакомые для съемок предоставили тогда свои фирменные шмотки - без этого кино бы не вышло таким натуральным! Да и сами мои подруги, будучи всего на пару лет младше киногероинь, по многим параметрам дали бы им фору. Но все сложилось так, как сложилось…
Как непохоже на антураж, окружавший комсомольцев 20-х годов, одного из которых я представлял на сцене детского театра всего за пять лет до этого! Чистого, как стакан воды, парня. А еще через пару лет я уже работал в райкоме, где мне пришлось совмещать гламур с комсомольскими идеалами. Речи, взносы, бани… Там уже была другая история, другая девушка, тоже очень красивая, как и у комсомольца 20-х годов. Похожая на только что развернувшуюся розу. Все это в моем случае завершилось тридцатилетним фейерверком работы на телевидении, где в изобилии водились яркие, взрослые, амбициозные женщины - прокуренные, с испорченными постоянным питьем кофе желудками, с финансовыми проблемами, неупорядоченной личной жизнью, неграмотно поставленным на них светом, всегда готовые сожрать соперницу и завязать новый роман. Но об этом - потом…
С улицы прилетел визг тормозов, было слышно, как в первых вечерних заморозках на неустоявшемся льду пробуксовала летняя резина крутой тачки. Хлопнула дверца подъехавших «Жигулей» девятой модели - роскошного по тем временам авто, на каких рассекали пространство советские телезвезды класса Тамары Максимовой. Я не удивился. Сюда, в самое начало путаного древнего острова, иногда доезжали люди с суетного Невского - фарцовщики назначали тут свои тайные сходки и предавались сексуальным утехам, используя для этого удаленный от центра маленький уютный «Сфинкс». Но на этот раз меня ожидал сюрприз. Из-за руля поднялась моя бывшая одноклассница.
В «Сфинкс», стуча высоченными каблуками роскошных белоснежных сапог с отворотами, вошла Джулия. За ней, как шлейф за принцессой, тянулось облако дорогих духов. Белые сапоги с отворотами как у мушкетера по советским меркам тянули рублей на триста! Что и говорить, чем бы она ни занималась, ее бизнес приносит неплохую прибыль! На ней было шикарнейшее платье из вельвета василькового цвета (длинный рукав, широкая юбка – она всегда шила себе сама). Только Джулия с ее безукоризненным вкусом могла выбрать такой оттенок темноголубого предгрозового неба и умела носить его так, что прохожие оборачивались ей вслед. «Как странно! - подумал я. - Она же «зависает» в «Висле» - злачном пивняке по соседству с «тряпкой», где учится…» Я слышал об этом от немногочисленных общих знакомых…. А Джулия пока еще подавала надежды как студентка.
Я после школы увидел ее впервые – правда, иногда я ходил танцевать под заводное «Ищу тебя», что пела Ксения Георгиади, и пить портвейн в мужском туалете - в студенческий диско-клуб «Эврика». Там временами мне казалось, что я вижу разодетую яркую Джулию в самом центре скачущей толпы, но подойти к ней сквозь строй разгоряченных ритмично извивающихся жеребцов я не осмелился ни разу. Я был поражен переменами, произошедшими в Джулии: к маленьким глазкам пририсованы элегантные стрелки, черная коса уступила место рыжему каре (такой эффект обычно получается у армянок, задумавших покраситься в блондинок). Чтобы закрыть узенький поросший волосами лоб, она обзавелась длинной челкой, что сделало Джулию настоящей красоткой. Ее легко было принять за дорогую проститутку, но она, конечно, ею не была. В моем понимании она даже не была особенно красивой ведь рядом со мной сидела Хельга! Онато казалась «девушкой из хорошей семьи», но кто знал, какие страсти бушевали в ее груди?
Джулия. Такая скромная была девочка! Драма разразилась, когда Джулии стукнуло двадцать. В честь юбилея мать позволила дочери состричь косу. Встав на шпильки, Джулия подошла к зеркалу и обомлела: на нее смотрела красавица! И понеслась! Чего она только ни делала! Пожалуй, только блондинкой не стала! Даже кросс по бегу она сдавала на каблуках и с дымящейся в зубах сигаретой! Ей бы еще побольше ума! Но с некоторых пор девушка никого вокруг себя не замечала! На лбу Джулии было написано, что она скоро и счастливо выпорхнет замуж. А как иначе? Ведь за ней, не раздумывая, отправится любой! Ума не приложу, как ей удалось остаться одной. Даже детей не завела, впрочем, как и я! На Хельгином челе тоже не значилось записи про старую деву, но я не ожидал, что она выскочит замуж так быстро. Итак, Джулия вошла в зал.
К Джулии тут же устремился сам красавец Обезьяна, привлеченный бумажным шелестом ее куртки, надетой поверх платья. На сей раз Обезьяна успеха не имел. Подошел, отошел. Отшила, работает. «Как вы мне все надоели!»  говорил скучающий взгляд моей бывшей одноклассницы. Она кивнула бармену и сделала знак комуто неведомому. Два бандита внесли сумки с товаром. Джулия скрылась в туалете. По залу прошелестело: «Шведские платья! 340 рэ!» На примерку в туалет выстроилась очередь. Хельга – тоже. Она на минуту вышла «из примерочной» мне показаться. Короткое и широкое до бесформенности платье серой шерсти с алыми вставками и черными фирменными надписями странным образом подчеркнуло ее фигуру и пошло Хельге до чрезвычайности. Нам такого еще не показывали. «Всего пять штук в Питере!» «Отлично сидит, беру!»  сообщила она мне, вернувшись от Джулии, и тут же принялась отсчитывать купюры. Меня удивило, что Хельга носит с собой столько денег. «Не ношу, заняла у Обезьяны!»  «успокоила» меня она. Я чегото не знаю? Однако, быстро эти девочки договорились! Это была их единственная встреча. Но они даже внешне были чемто похожи. Челки обеих красавиц по моде тех лет почти касались ресниц. Да и стать одна! «Интересно – подумал я,  куда подевалась Лора, так гордившаяся своей невинностью? Давно ее не видно. Небось, вышла замуж, родила детей, сохранив при этом девственность, и собирается занять хороший пост в газете. Скука!»
Мы не виделись со школьных времен, и, распродав шмотки - бизнес превыше всего - Джулия оказалась за нашим столиком. Мы принялись болтать. Я не сразу понял интерес Хельги к моей школьной подружке. Шмотки!!! Да и мужики слетались на бойкую яркую Джулию как мухи!!! Девчонки, подружившись, поднялись, чтобы потанцевать. Я присмотрелся. Ноги обеих дев не были идеальны. У плоской как мальчик Хельги они как будто росли по краям фигуры, образуя небольшую дыру посредине, у пышногрудой Джулии - напротив, обе конечности были словно перепутаны местами и плотно прижаты друг к другу. Первая маскировала свой легкий недостаток балетками, вторая день и ночь не снимала шпильки. Из всей тусовки я выделил бы как обладателя идеальных ног себя - и умело подчеркивал их то сабо, то загаром, то белыми шортами. Но объявить свои ноги лучшими вслух? На это я пойти не мог! К тому же Джулия явно проявила ко мне интерес, и Хельга весьма активно ее в этом поощряла. Какие же они разные! Волшебное слово «сабо» я узнал от Джулии, тогда как из хельгиных уст я услышал волшебное имя «Маркес». Вернувшись к столу, девочки решили перекусить и сделали заказ. И тут они продемонстрировали разницу вкусов: Хельга предпочитала икру и шампанское, Джулия - курицу-гриль и стакан портвейна.
Внезапно все переменилось. В баре зажгли модный ультрафиолетовый свет, и все белые детали ярко засветились в темноте. «Ну вот все и стало очевидно!»  решил я. По иронии судьбы, у Джулии засветились белые сапоги и мешки с товаром, у Хельги – белки глаз и зубы. Это были, пожалуй, две самые харизматичные женские особи, встреченные мной в юности – полностью противоположные – деловая интеллигентная Хельга и яркая, недалекая и темпераментная Джулия – но одинаково сильно воздействовавшие на мою жизнь.
Двадцать лет спустя провидение подарило мне не менее удивительный, чем давняя, но памятная ночь в Эстонии, день. С утра я приехал в международный аэропорт и перед перелетом захотел купить в ларьке журнал. О чудо, ими торговала Джулия! Завидя меня, она закрыла свое лицо волосами, чтобы остаться неузнанной. Неловкий момент! Девица охнула и уронила на пол пачку выкроек, которые она под прилавком тайком выдирала из свежих номеров «Бурды». От нее отвратительно несло Джинтоником. И тут ношеный синий вельвет ее мешковатой вытянутой юбки, явно переделанной из платья, показался мне знакомым. Паззл сложился. В панике я отошел. А вечером того же дня, совершив авиаперелет до сопредельной страны и выдержав трансфер, который мог бы называться «Все пробки Скандинавии», я сидел в кампании Хельги и ее мужа за столиком ресторана, им же принадлежащего. Так поразному сложились судьбы двух красавиц, двух фиалок с поляны моей юности.
Итак, мы выпилинаплясались в «Сфинксе». Парой лет позже мы стали завсегдатаями первого в городе дискобара со светящимся полом «Кубик Рубика». Правда, люди с Невского не доезжали сюда никогда. В любом грильбаре на Хельгу обращали внимание все, что не могло не нравиться ее юному кавалеру. Затем мы добрались до дома журналистов  чтобы оттуда позвонить «по межгороду». Очередную производственную практику мы с подругой решили провести в столице Украины. Почемуто нам оказались рады. Так что герои в этом рассказе те же, декорации  другие. Розовую по настроению Эстонию и ультрафиолетовый «Сфинкс» сменил золотистожелтый Киев. Стаи птиц, кажется, прилетели за нами из Прибалтики и, быстро освоив язык, стали петь на суржике  помеси русского с украинским. Я стремительно взрослел: сбрил негустые усы, перестал обесцвечивать волосы при помощи трехпроцентной перекиси в собственной ванной, доверив колорировать их модному стилисту. Я узнал, что крашеные волосы перестают быть желтыми при помощи таинственного вещества «Ирида». Сигареты от предков я в ящик больше не прятал. Осмелился при родителях закурить, и никто меня за это не убил. Процесс тогда еще доставлял мне удовольствие.Я бросил подростковое увлечение  грызть пальцы. Впрочем, взрослел я фрагментарно  например, через день бегал укладывать модную стрижку в салон. 
Украинская столица  удивительный город. Увидев его однажды, я возвращался сюда снова и снова, не в силах с ним расстаться, пока известные события не стали этому препятствовать. Подъезжая к вечно солнечному Киеву впервые, мы были поражены небывалым раздольем открывшейся взгляду панорамы  на бескрайнем берегу Днепра виднелась колокольня КиевоПечерской лавры, Андреевский собор и памятник князю Владимиру, покрестившему Русь. Васильевский спуск, Бессарабский рынок, Крещатик врезались в наши сердца раз и навсегда. За компанию Хельга пригласила поехать с нами однокурсницу Нелли  красивую девушку, прозванную Синей N. за иссинячерный оттенок вороной гривы. Синяя N. была уже пару лет счастлива замужем, и все происходящее со мной казалось ей детской придурью, мурой. По приезду руководителем стажировки девчонок оказалась гарная дивчина по имени Оксана. Ревность к ней исключалась полностью. Мной руководил Ярема Потапыч  тогда еще не националист, но все задатки имелись… Он совершенно серьезно носил неведомую нам вышиванку (о которой в шутку мечтал мой отец) и принципиально говорил только на мове. Во избежание недопониманий с ним я даже начал отпускать казацкий чуб. Хотя почти никто вокруг шаровар не носил и кос баранкой не заплетал. Тем не менее, моя польская фамилия пришлась тут как нельзя кстати. Она и писалась через мягкий знак! При разговоре мы с подругой стали смешно «гэкать»! Редакции, где мы стажировались, смачно назывались «Братерство» и «Мистецтво». («Братство» и «Искусство»). Ленинградцев сразу окрестили «велосипедами»  видимо, изза крайней худобы всех троих.И послали «на ринок», где я сразу полюбил ряженку в крынках, молоко с пенкой, сало, знаменитый «Киевский торт». А цыбуля! А волшебная парасолька! Одно слово чего стоит! Хорошее было время. Деление на «хохлов» и «москалей» было шутливым. Анекдот « Опанас, ты слышал, что москали в космос полетели? Что, Все?»  был только анекдотом. Окружавшие нас украинцы были очень душевными. И  что немаловажно  крайне профессиональными. Нас научили многому. Я еще не слышал о первом обладателе моего имени  первом президенте Украины  и позднее названной в его честь вулицеГрушевського, недалеко от которой располагался театр Ивана Франка под руководством моего будущего большого друга Богдана Сильвестровича Ступки.
Нас поселили в уютной общаге на улице Червоноармейской, которую я сослепу принял за Черноармейскую девиц вместе, меня  отдельно, так что приехавшая к нам погостить мать Хельги  увы!  не увидела того, чего, возможно, ожидала. Я ночевал в кампании пахнущих вымытыми ногами и свежим домашним салом случайных попутчиков. В ответ им я жарил капусту. Чтобы проветриться, вечерами мы садились на троллейбус, и через полчаса выходили на площадь Независимости под сень ледяных струй главного фонтана города. Позднее какойто придурок накрыл его стеклянным куполом! Это было как семья, живущая в уютной квартире  первый канал Украинского телебачения располагался в сердце Крещатика, во дворе дома сталинской постройки, выходящего окнами на будущий Майдан будущей Незалежности. Там мы и гуляли. Хельга и Синяя N. сутками пропадали на съемках, а я печатал статьи на собственной машинке. Зарабатывал я копейки, но меня поддерживали постоянно приходящие из дома переводы. Иногда я выбирался на студию, чтобы увидеть чтонибудь эксклюзивное  к примеру, съемки клипа «Лаванда» эстрадной звезды Софии Ротару. Я знал, что, вернувшись с практики, изменю специализацию учебы с «газетной» на «телевизионную», уж очень я это все полюбил! Вечера мы проводилив центре Крещатика, в злачном местечке  кафе «Донецк». Это название не говорило нам ни о какой политике, напоминая исключительно о советском захолустье. За замызганными столиками мы употребляли излюбленный коктейль: все те же сто граммов шампанского на те же пятьдесят ликера. Вокруг нас заседала местная шантрапа. Гости Киева. И студенты. Я с удивлением узнал, что не только в Питер и Москву съезжаются со всего мира. Красота Синей N. и загадочность Хельги привлекла к столику зарубежных студентов. Украинская столица подарила нам знакомство с будущими африканскими мелиораторами и топографами. До тех пор мы могли вблизи рассмотреть только чернейшего афроамериканца по имени Гастон Оба у себя на курсе. Это было совсем не то. Поездка в Эстонию была прочно забыта. Хельга стала меня игриво звать «Дурдом Федотов», или «Гадский папа». Почему  не помню.
А в выходные? Работа откладывалась. Гопака мы не танцевали, но из настенного радио звенели хиты юных D.D.Jackson. и C. C. Catch. В холодильнике покоились шмат копченого сала, зеленый лук, черный хлеб и запотевшая бутылочка хреновухи, припасенные заботливой Хельгой для романтического вечера, который наступит, как только мы возвратимся в общагу после отдыха на высоком берегу величественного Днепра. Из огромной стереосистемы, которую самый выносливый будущий африканский мелиоратор даже на пляже таскал на плече, грохотали песни начинающего чернокожего исполнителя MichaelJackson. «Музыка  ритмичная, но у него же совсем нет клипов!»  недоумевал я. Новые друзья утверждали, что этот певец обязательно станет звездой. Услужливый африканский геодезист, когда СиняяN. собиралась закурить, нагибался к ней, предупредительно чиркая зажигалкой: «Madame, voulezvouzfumee!» Пара ящиков пива в черных руках уже казалась привычной.
Деньги тогда еще не имели для меня такого значения, как впоследствии. Я, конечно, не был фарцовщиком, мне помогали родители. Когда настало время получения очередного транша, я отправился на Главпочтамт.Это было ужасно. Хитрые карманники вытащили у меня всю сумму тут же. Сказать об этом родным я не мог. Девочкам - тоже. Пару дней пришлось сидеть на жареной капусте, от этого запах в «отеле» стоял соответственный.Девицы взбунтовались,и я решил исчезнуть Ищите меня!
В это время отдохнуть в Киев приехала наша соседка Августина. Ровесница моих родителей выглядела гораздо моложе. Ненакрашенная тетя Гутя, как она просила себя называть, смотрелась даже более юной, чем многие мои сокурсницы, употреблявшие косметику тоннами по моде тех лет. Я отправился навестить ее. Хоть один вечер мне удался, девицы искали меня по всему общежитию. Но того ли ждала Гутя? Халатик ее призывно распахнулся, когда Гутя принесла мне утром поднос с дымящимся кофе и бутербродами и присела на постель, изрядно обнажив грудь. «Если в доме жрать нечего, должна быть пижонская подача!» - хмыкнула она. А может, мне стоит?.. Да, но что скажет мама, если узнает? А Хельга? Я ретировался в общагу…

По моим следам неотступно следовала девушка с телевидения Халя, которая вышла из отпуска перед нашим отъездом из Киева и огорошила всю кампанию тем, что насмерть в меня влюбилась. Хельга ее увлечение мной вовсю поощряла. Ейто самой отец нашел жениха  немолодого, обеспеченного. Но Хельга над ним только посмеивалась. Несколько раз мы «зависали» в роскошной квартире Хали  в центре Крещатика: отсюда было недалеко ходить на работу. Девица по мне сохла, но безрезультатно.По ночам с городской танцплощадки до нашего общежития доносился заводной итальянский хит «MammaMaria», и я плакал в подушку, не в силах забыть замужнюю туристку Ирму, с которой недавно танцевал под эту песню. Это происходило в центре Будапешта, куда я съездил по студенческой путевке, которую помогла мне выбить Хельга. И Ирма, и многие другие, показавшиеся мне любовью всей жизни, здорово отвлекли меня от Хельги. Когда же они перестали мне казаться, Хельга уже давно и бесповоротно пребывала замужем. Но об этом  после.
* * *

Украинская столица провожала нас, как космонавтов. На память о Киеве наша троица получила по небольшому путеводителю, подписав который, чудесные люди с телевидения, как близкие родственники, просили нас не затеряться в жизни, а хоть изредка сообщать о себе. Наше будущее казалось им очень счастливым. Меня лично оно пугало. Священный ужас перед приближающейся защитой диплома был настолько силен, что снится мне до сих пор. Сорок лет спустя после получения заветной корочки я просыпаюсь в холодном поту - не защитил! В страхе бегу под душ, под ледяной струей вспоминаю, что все прошло удачно, вытираюсь, падаю в подушку и снова засыпаю. При всей внешней расхлябанности я относился к учебе крайне ответственно, и, хотя половину учебного времени мы проводили в курилке, основы этики и логики плотно засели в голове в виде свода правил поведения. Но все это так, к слову…
А тогда в Киеве пришедшая попрощаться на вокзал Халя  в старомодном, но выходном гипюровом платье и с букетом огромных гладиолусов в руках  безостановочно рыдала, истекая тушью. Стояла нечеловеческая жара. Но ради нас африканские мелиораторы надели парадные черные смокинги и украсили себя галстуками. На шею одного из них присела бабочка. На прощание мне преподнесли волосатый кокос. Мы сели в поезд. Пропахший горелым углем состав медленно пополз вдоль перрона. Невероятными усилиями мне даже удалось открыть намертво задраенное окно. В купе хлынул знойный воздух, настоянный на ароматах буйно отцветающего лета. К нему примешивался запах домашних пирожков с картошкой. На придорожной клумбе вдоль рельсов потянулись гигантские буквы, составленные из ярких живых цветов: «ХАЙ ЖИВЕ РИДНА УКРАИНА!» К глазам подступили слезы…


ХЕЛЬГА. ПОХМЕЛЬЕ.

Я любил ее от всей души, всем сердцем  не отдавая себе в этом отчета, то и дело ненадолго увлекаясь другими, как это бывает только в двадцать один год. Все остальные розы в букете были посвоему хороши, как это кажется тоже только в двадцать один год. Но от Хельги, в отличие от всех прочих, за километр пахло чемто настораживающим, хотя ничего запретного она не делала. Что касается внешности, она умела даже недостатки обратить себе на пользу. Когда Хельга входила в помещение  будь то клуб, метро, дискотека, библиотека  даже если бывала в компании более красивых подруг, все окружающие смотрели только на нее. В ней с юности жила прекрасная женщина, которая жаждала самореализации. И это желание, мало поддержанное природой в ее внешности, находило более сложные, но успешные пути выхода. Неклассические черты Хельгиного лица владели потрясающей мимикой, интонации голоса завораживали, а стройное длинное тело двигалось с такой грацией, что никто не сомневался: перед ним  красавица! Казалось, она блестит, даже когда на ней не было ни страз, ни пайеток, никаких других украшений!И каждый мужчина, хоть отчасти чувствующий в себе завоевателя, устремлялся на покорение бастионов этой крепости.
Мои отношения с Хельгой постепенно вошли в привычное дружеское русло, из пылких влюбленных я был переведен в чин поверенного ее сердечных тайн. Она встречалась то с одним, то с другим, то с богатым господином средних лет, то с юным бандитом. Они приезжали за ней (мы жили по соседству) на шикарных тачках, из которых пахло дорогими сигаретами и неслась западная музыкальная новинка. Хельга выходила в шведском платье, купленном с рук у Джулии «за 340 рэ», и старушки у подъезда долго и осуждающе качали головами. Хельга шествовала по двору  модная и раскованная, как настоящая манекенщица  чточто, а носить одежду она умела! Я курил на балконе и подглядывал. Она впархивала в иномарку, и они уезжали. Хельга, как снегоуборочная машина, загребала лопастями тех, кто попадался на пути. И сновав и снова проверяла на них силу своих чар.
Мы кудато ходили, танцевали, выпивали, покупали стильную одежду, знакомились с людьми. Вернее, знакомилась она. Я лишь соответствовал ситуации. Рыцарь, кузнец и т.п. Иногда Хельга и ее знакомый хотели остаться одни. Избавлялась она от меня довольно неуклюже, и я уходил страдать. А Хельга возвращалась  раньше, позже, но веселая, и каждый раз другая. Наши вояжи в Киев и Эстонию, когда я с замиранием сердца ловил взгляд девушки, казалось, остались в далеком прошлом. Хотя с тех прошло не более двух лет. Но вот однажды Хельга предложила мне пожениться. Я остолбенел. Прежде я не слышал, чтобы с этой инициативой выступали девушки. Поняв, что в наших отношениях роль девушки отводится мне, я стал глупо кокетничать и тянуть время. Мы продолжали встречаться, и Хельга повторяла, что любит меня и готова к браку. «К тому же получим талоны на дефицитные продукты!» Но я тогда еще не созрел для столь важных вещей. Какие продукты? Какое «замуж»? Меня тогда гораздо больше интересовало отличие корреспонденции от статьи, которое мы проходили на журфаке. Я не был в состоянии отвечать за себя, а тут появится жена… А вскоре Хельга вышла замуж. Ее избранник был хорош собой, все говорило о том, что в бедности его жене жить не придется. «Я отыскала парня, похожего на моего отца!»  гордясь, шепнула мне Хельга. Гдето я это слышал! Сама Хельга вовсе не казалась мне похожей на мою маму, никаких параллелей такого рода я и проводить-то не умел. Любил - и любил. А кто на кого похож, залог ли это счастья… Я както видел ее отца. Для меня он относился к типу людей малоизученному во времена соцреализма, но получившему широкое распространение на территории всей России чуть позже, в так называемые «лихие девяностые» под ником «деловой человек». Хельгин отец как представитель преждевременно появившегося типа служил таксистом, но, стоило ему войти в вестибюль любой гостиницы, как все швейцары вытягивались в струнку и отдавали ему честь. Чуть позже он наверняка стал бы олигархом. Свою семью он первым из моих знакомых переселил в собственный загородный дом. От своего избранника, студента экономического ВУЗа, Хельга ожидала примерно того же  и ласково называла его «мой финансист». Мы перестали общаться, как только в ее ушах зазвучал марш Мендельсона. За наглухо зашторенными витринами нынешнего дома Мертенса, где я так любил выходить на подиум, Галя Брежнева выбирала траурное платье по случаю кончины своего венценосного отца. Ни она, ни мы еще не подозревали, что вместе с ним уходит целая эпоха. Для меня - еще и хельгина. Избежать неловких объяснений нам с Хельгой помогла ее старая глухая бабка, до сих пор жившая в коммуналке и завещавшая свои комнаты любимой внучке. Все на свете перепутав, она однажды ответила мне по телефону: «Вы тут каждую ночь, Ян, ночуете, Вам лучше знать, где моя внучка и днем.» Ян? Ночует? Я обиделся навсегда и ничего решил не выяснять. К тому же я так и не смог признаться Хельге в своих чувствах. Мне казалось, что все понятно и без слов. Было у меня чувство более раннее, которое принято считать первой любовью, было более осознанное, более страстное. Но конечно, это тоже была самая настоящая любовь, если через сорок лет я помню ее запах и отдельные фразы. Эх, не знал я тогда простого еврейского правила: надо разговаривать!
Я успокоился, как будто потерял к бывшей возлюбленной всякий интерес. Мне даже показалось, что я снова в когото влюбляюсь. Опять навсегда, опять без взаимности. Где, кстати, Лора? Но мир полон добрых людей, и мне сообщили дату Хельгиного бракосочетания. Тут я понял, что потерял ее навсегда. И что она нужна мне. Все прочие моментально перестали существовать. Надо ли говорить, что я стоял за углом ЗАГСа, наблюдая все подробности свадебного кортежа? К своей тонкой талии Хельга прикрепила белую астру, что делало ее похожей на индейскую принцессу. Другой такой цветок украшал волосы невесты. Платье ее было бледножелтым. Перчатки, покрывавшие руки аж выше локтя - алыми. «Господи, да они же в моей крови!» - почудилось мне на мгновение. Жених, казалось, плыл по небу от счастья. А Хельга выглядела отстраненной. Полно, да любит ли она его? Я наивно решил, что Хельга - все еще моя. Вытирая пот (дело было в разгар знойного лета), старался не плакать. Получалось плохо. Слезы текли сами, а прохожие с изумлением оглядывали высокого мужчину, который занимается этим немужским делом среди бела дня. А может, для жителей окрестных домов такое зрелище стало привычным?
Я приехал домой и никак не мог успокоиться. Слезы текли и текли, и я поведал обо всем лучшему другу. Узнав, в чем причина, он раздобыл Хельгин телефон и тайно встретился с ней. Захотел развернуть ситуацию в обратную сторону. Но ничего не вышло. Девица выслушала сбивчивые речи друга, а потом отрезала, что это его не касается. Друг в недоумении приехал ко мне и повинился. Онто надеялся, что теперь я успокоюсь. Но как же он ошибся! Количество моих слез теперь уже было сопоставимо с Ниагарским водопадом. Не желая оставаться на одном месте в компании свидетеля моей трагедии, я выскочил из дома и помчался в центр. Прямо на улице познакомился с женщиной, которая мне когото напоминала. Не Джулия ли это? Или просто похожа? Мы поехали к ней в гостиницу «Советская» (ныне отель «Азимут»), напились до полусмерти в «Шайбе»  круглом видовом баре, расположенном на крыше гостиницы и в одном из номеров до утра занимались... Ну, любовью это назвать сложно. Но я узнал в ту ночь много нового. Потом меня стошнило, и я сбежал домой. А наутро мне стало легче. Я был совершенно опустошен и одновременно счастлив: скорее всего, я ее больше не увижу! И тогда я вывел нехитрый рецепт избавления от сердечных мук. Чем сильнее ты изваляешься в грязи  тем чище и возвышеннее парит душа наутро. Секс оказался в большом Г.
 
2007, 2018