Федеральный онкологический центр

      «Хорошее лечение не каждый выдержит»
      Люда стояла в очереди в перевязочную. Она прислонилась к стене, чтобы облегчить ожидание, и взгляд ее случайно устремился в дверной проем пищеблока, где дверь была приоткрыта ровно настолько, что Люда могла разглядеть действия одной из тамошних работниц, производившей нехитрые операции с ведром с надписью «Для больных», полным куриной лапши. Это ведро Люда, изрядно похудевшая в больнице от скудных порций, а потому и вечно голодная, узнала сразу. Именно из него работники больничной столовой наполняли тарелки пациентов онкологического центра.
      Работница отлила примерно треть ведра куриной лапши в кастрюлю с надписью «Для медперсонала», а ведро с надписью «Для больных» поставила в раковину и восполнила отлитую часть супа самой обычной сырой водой из-под крана. Люда смотрела на эти действия, и умом, отягощенным операциями, постепенно понимала, почему куриная лапша такая скудная на лапшу и не сытная, что она с подружкой за столом вечно шутили у кого в тарелке вермишелин больше.
      - Смотри, а у меня – восемь, - говорила подружка.
      - Тебе повезло. У меня – шесть, - говорила Люда.
      В голове закрутились мысли о излишне желтом цвете супа, который Люда после увиденного отнесла к бульонным кубикам, возникло понимание тому, почему суп вечно холодный. Но Люда даже не возмутилась, не стала ругаться и искать справедливость, поскольку в бесплатном федеральном тульском онкологическом центре холодная отполовиненная и разбавленная водой куриная лапша была не самым худшим откровением российского медицинского обслуживания.
***
      За операцию она заплатила двадцать тысяч рублей из семидесяти тысяч рублей сбережений, которые взяла с собой, собираясь на войну со смертельной болезнью, и платила всем врачам и медсестрам сколько говорили. Нет, она находилась не в платной клинике. Напомню, что находилась Люда в федеральном тульском онкологическом центре, но никто не спрашивал у нее, работницы чернской коммунальной организации с небольшой зарплатой, где она работает и сколько зарабатывает, чтобы смягчить поборы. Медицинский персонал просто требовал деньги и все тут. Подразумевалось, что не заплатишь – никто лечить не будет, а беспочвенный страх это или печальная реальность – Люда не хотела узнавать. Ставка в борьбе с онкологическим заболеванием – жизнь.
      Началось с капельниц. По сто рублей за капельницу. Если не дашь, то всунут иглу в вену и лежи, как сможешь. Чуть шевельнешься, игла уйдет в сторону, лекарство перестанет в вену поступать и «надует» руку, а там, пока вена восстановится, пройдет немало времени, а если капается по пять, шесть, семь флаконов в день, когда надо лежать под капельницей с утра до вечера, то тут волей неволей шевелиться будешь.
      - Сделайте мне «бабочку», - каждый день просила Люда.
      «Бабочка» - это не прекрасное насекомое, украшающее природу, а крепление иглы в вене с помощью пластыря и бинтов, позволяющее больному даже переворачиваться с боку на бок. Вот и сто рублей. Дальше – больше.
      Приглашение на операцию пришло внезапно.
      - Сегодня вас будут оперировать, пройдите на консультацию к анестезиологу, - сказали Люде.
      Чтобы наркоз сделали нормально в бесплатном федеральном тульском онкологическом центре, потребовалось заплатить анестезиологу две тысячи рублей. В этом и состояла суть консультации. Тут выяснилось, что Люда оказалась не готова к операции, поскольку помимо сторублевок у нее были только купюры по 5 тысяч рублей. Разменять было негде и некогда. Пришлось дать анестезиологу пятитысячную.
      Однако переплата не пропала даром. Оказалось, что анестезиолог наркоз давал дозировано и профессионально в зависимости от полученной суммы. Люда вышла из наркоза легко, как из сна, и с удивлением наблюдала, как другие жильцы ее палаты, заплатившие по 2 тысячи, а таковых было еще пять, разрезанных и зашитых в один день с нею, громко рыгали. Их безбожно мучила тошнота. Люда же, первый раз в жизни прооперированная, даже не понимала, что с ними происходит.
      Если бы не низкая короткая старая больничная койка, вся разболтанная и изношенная, предназначенная явно для пионерских лагерей брежневской эпохи, непонятно каким образом попавшая в больничные палаты, так все было бы ничего. В этой койке, которые, кстати говоря, были подо всеми больными, Люда со своим средним ростом лежала так, что голова фактически покоилась на подушке, наброшенной на стальную раму спинки кровати, ноги упирались в другую спинку, а серединная часть тела проваливалась на пружинах почти к полу.
      Все бытовое в этой онкологической клинике оставляла желать лучшего, в отличие от медицинского оборудования. Оборудование для облучения, химиотерапии и хирургическое оборудование было действительно наисовременнейшее, что его хвалили знающие и даже богатые пациенты других местностей и областей. А вот бытовое в палатах…
      Рассохшиеся деревянные рамы были до того шаткими, что их опасно было даже открывать для проветривания, потому как непонятно в какую сторону они упадут. Если в палату, так неоперированные больные могли бы поддержать их и поставить на место. Если – наружу, то останешься с зияющим оконным проемом…
***
      Еще до операции Люда и ее соседи по палате стояли с надеждой возле этих страшных окон в ожидании визита губернатора тульской области Груздева, который занял это высокое место после устранения губернатора Дудки, посредством очень спорно доказанного уголовного дела о взятке, которую подложить тому Дудке для бывшего миллионеру Груздеву ровно ничего не стоило. Народ по поводу этого уголовного дела имел разные мнения. Большинство – злорадствовало. Думающее меньшинство – понимало, что уголовное дело имеет заказной характер, что доказательства построены только на словах, которые можно трактовать как угодно, но которые следствием трактованы против Дудки. Но в целом судьба Дудки никого не интересовала. И вот теперь новый губернатор Груздев приехал инспектировать онкологический центр.
      Должность губернатора, как в свое время – царя, порождала в людях надежду, что царь-батюшка, а теперь губернатор-дядюшка придет и все запрыгают перед ним на задних лапках и все исправится само собой, потому что… И тут можно излагать предположения:
      - убоятся;
      - найдутся деньги;
      - взяточников и настоящих коррупционеров посадят;
      - волшебным образом наведут порядок.
      Очень удачно описал эту ситуацию Гоголь в своем «Ревизоре», когда к мнимому государственному чину пробились местные торговцы, а тут возле окон стояли все онкологические больные… Они видели, как подъехали дорогие лимузины, как вышли облаченные в костюмы чиновники, как они пошли ко входу в онкологический диспансер… Но тут из входа в онкологический центр высыпали белые халаты, много-много белых халатов и стали стеной возле входа.
      Больные не слышали разговора, но видели, что процессия в костюмах остановилась, благодушно зажестикулировала среди белых халатов, которые кружили вокруг, словно прекрасные луговые бабочки… Это продолжалось недолго.
      То ли кружение белых медицинских бабочек вскружило голову чиновников, в чем можно усомниться, поскольку при достижении высоких постов в людях формируются качества, препятствующие этому вскружению, а наоборот – формирующие сомнения в порядочности подчиненных.
      То ли время визита было исчерпано этим кружением…
      Но скорее всего новому губернатору не хотелось ничего видеть, поскольку он знал, что деньги на современное оборудование затрачены немалые. Не хотелось портить отчетность случайными нелицеприятными впечатлениями, на которые надо реагировать и опять тратить деньги и портить отношения с персоналом, к которому можно угодить в руки… Опять же деньги, которые надо было бы потратить на исправление возможных недостатков онкологического центра, можно было бы и даже лучше было бы истратить на премии за оснащение онкологического диспансера себе и ближайшему окружению.
      Губернатор Груздев вместе с другими костюмами даже не зашел в онкологический центр, он развернулся и пошел назад к дорогим лимузинам и отъехал сопровождаемый унылыми взорами пациентов и довольными взглядами бабочек в белых халатах.
***
      Люда отмахнулась от этого воспоминания, но тут пришло другое, за ним третье, а вскоре она окунулась в новые впечатления, которым надлежало стать тут же воспоминаниями.
      Наступило время обеда, а поскольку встать… и не только встать, но и поднести ложку к губам, она не могла, то наступало время не только обеда, но и формирования новых взаимоотношений. Накормить, подложить утку, перевязка… - все эти действия совершались более-менее приемлемо благодаря тому, что у Люды вполне хватало сил на то, чтобы из кошелька вынимать сторублевки и вкладывать их в карманы белых халатов, которые словно бы по волшебству всегда оказывались в благоприятной досягаемости от Люды.
      Только-только наступало время для свершения какого-либо терапевтического или другого диспансерного действия, так первое, на что наталкивались глаза Люды, это были не добрые глаза медсестры, а удобно оттопыренные приоткрытые и даже специально для этих целей подшитые карманы.
      Карманы белых халатов – в первые три дня после операции, когда требовалось только лежать, стали добрыми ангелами Люды. Они, конечно, отнимали, но и давали. И то, что они отнимали, совсем не напоминало требование бандита: «кошелек или жизнь», хотя жизнь в этом случае и имелась в виду, но требование было куда скромнее: небольшие, действительно небольшие деньги. Хотя при многократном повторении требования, они и превращались в большие. Но кто об этом думает, оказавшись над пропастью, где внизу вполне различимо и ощутимо замаячила смерть?
      - Нам теперь нечего бояться, девчонки, - сказала одна оптимистичная соседка Люды. – Мы перешли границу страха. Смерть у нас – вполне ясная реальность. Так чего нам еще бояться?
      Это понимали все, в том числе и врачи. Доносов на них почти не было. Как-то год назад или даже несколько лет, одного хирурга в тульском онкологическом центре сцапали за взятку и даже турнули с работы. Скандал разразился неординарный, вызвавший бурное возмущение в привыкшем ко взяткам онкологическом сообществе, которое отреагировало на этот случай совсем иначе, чем мог бы подумать читатель, чрезмерно верящий в совесть, страх наказания и справедливость.
      Вскоре после доноса одной пенсионерке не хватило денег, чтобы заплатить сумму, полагающуюся оперирующему хирургу. Тогда такса была еще не двадцать тысяч, а всего семь, но у пенсионерки не было и этих семи. Она развязала свой узелок и выложила на стол всего четыре тысячи, надеясь на то, что врач, как добрая женщина-мать, скажет:
      - Ладно, бабуся, речь идет же о вашей жизни, Бог с ними с деньгами, что есть, то есть. Иди на операцию.
      Но прозвучало иное:
      - Ты что старая дура думаешь, что я нищая? Пошла вон из моего кабинета полудохлая моль. Твое место не в хирургической палате, а на кладбище!
      Врач-женщина сгребла бабулины деньги со стола и с чувством оскорбленного достоинства бросила той в лицо…
      Вновь разразился скандал. Врача-женщину уволили с работы, но в конечно счете вся история завершилась тем, что ее приняли назад, в этот же онкологический диспансер, а неофициальные расценки за медицинские услуги возросли, как компенсация за повышенный риск и в наказание строптивым пациентам. А та бабка-пенсионерка, пока длился этот скандал, была уже недосягаема для врачей и играла в теннис с ангелами, но, скорее всего, по местным традициям пропалывала траву в ангельском саду.
***
      Нет, не все медицинские бабочки превращались при переходе порога тульского онкологического центра в глубокие жаждущие карманы, человечность еще витала вокруг Люды в виде двух скромных благожелательных душ.
      Первая – заведующая отделением химиотерапии, которой вроде бы сама особо жизненноважная должность (не будем тут приплетать Господа Бога, он тут ни при чем) позволяла брать взятки и уж, конечно, по чину больше, чем анестезиолог, но она не брала. Не брала и все тут.
      Люде не полагалась химиотерапия, по крайней мере, была не обязательна. Забегая немного вперед по ходу повествования, которые мы ведем совсем не последовательно событий, а последовательно тому, как цепляются мысли, сообщаем, что ей предложили химиотерапию на всякий случай.
      Хирургическая операция прошла успешно, опухоль, что бывает крайне редко при нашей крайне неэффективной ранней диагностике, не дала метастаз и располагалась на животе, над кишечником, плоско, как летающая тарелка, готовящаяся к посадке и внедрению. Но Люда приняла решение пройти эту химиотерапию, на всякий случай, потому, что в следующий раз никто и не предложит.
      Опять была назначена встреча с заведующей отделением химиотерапии, на которой та должна была проконсультировать и подготовить Люду. Ну, а поскольку в онкологическом центре словесная конструкция «консультация и подготовка к операции» прочно срослось с предоперационной передачей денег, Люда сунула в карман этой заведующей, кстати, необычно не оттопыренный, предполагаемую сумму. Но не тут-то было. Заведующая не сделала вид, что не заметила людиного подношения, она не приняла на себя типичный образ блаженствующего взяточника, относящего обнаруженные в кармане деньги к божьему промыслу. Она вынула взятку из кармана и без единого слова вернула Люде.
      Люда огорчилась, потому что от правильной передачи нужной суммы денег зависела ее жизнь в онкологическом диспансере. «Что-то я сделала не так, видимо не по ритуалу положила взятку в карман, слишком навязчиво или прямолинейно, а, может, на лице моем было написано раздражающее недовольство…», - с ужасом подумала она. Перед уходом она повторно быстро сунула деньги в карман заведующей и, чтобы не было видно эмоций на ее лице, как могла быстро, пошла к себе в палату, словно зверь понимающий, что его жизнь могут спасти только быстрые ноги. Но более здоровая заведующая отделением химиотерапии догнала ее и опять вернула деньги со словами:
      - У нас медицина бесплатная…
      Вторым добрым ангелом стала для Люды медсестра – одна из многих, но совсем другая. После операции в первый же день, когда Люда и все ее соседи по койкам лежали, как говорится «никакие», та принесла каждой по литровой бутылочке киселя, сваренного дома из садовых ягод. Люда, ненавидевшая кисель с детства, выпила принесенный медсестрой с большим удовольствием, поскольку тот оказался очень вкусным.
      Эта странная медсестра не брала деньги за капельницы, перевязки и прочее принципиально. Даже, если кому-то из благодарных пациенток удавалось после процедуры положить ей сотню в карман, то эта медсестра не делала вид, что не заметила, откуда свалился на нее сей плод банковских фабрик, а в свою очередь, незаметно, возвращала деньги подательнице под подушку.
      Она, конечно, понимала, что в этих не обустроенных палатах лежат люди явно не богатые, которым деньги никто за их добросовестный труд не подкладывал в карманы сверх меры, установленной тарифными ставками, окладами и пенсиями, а наоборот, каждый начальник стремился недоплатить, государство стремилось урвать, а дети стремились выжать последнее. Она понимала, что можно принимать деньги от зажиточных богатых людей, от чиновников, но те лежат в других палатах. А в этих палатах брать деньги с людей, что с детей требовать за пеленание, кормление из бутылочки…
      Но эти два человека были исключениями из правил, а в основном, если Лиде или кому-то из больных, лежавших в ее палате, приходилось спросить что-либо, то непременно следовал  ответ:
      - В мои обязанности входит полы мыть и постели заправлять, но не кормить или заботиться о том, чтобы игла капельницы была к руке крепко привязана.
      Но самое главное, что от вовремя уплаченных медработникам денег в онкологическом центре зависел не только комфорт, но и сама жизнь, и как-то Люде пришлось в этом убедиться.
      Как-то раз, когда она в первый вышла после операции из палаты в столовую и присела на стул в ожидании очереди у раздачи, то наклонившись вниз, увидела на полу лужу и весело в унисон своему характеру и радости от того, что трудности операции остались позади, сказала:
      - А что это у вас тут лужа?! Кто воду разлил?
      Больной народ лужей не заинтересовался, а вот дежурная санитарка подошла, посмотрела на лужу, тревожно посмотрела на Люду и спросила:
      - А что у тебя халат снизу мокрый?
      - Как мокрый? – удивилась Люда и, наклонившись пониже, заметила, что действительно полы халата потемнели, пропитанные влагой.
      Санитарка откинула у нее полы халата и тут же их стянула их обратно.
      - А ну-ка быстро ложись на спину, где сидишь! И не двигайся! – вскрикнула она. – Я за медсестрами!
      Люда огляделась, ложиться было некуда, кроме как на холодный пол и она осталась сидеть. А санитарка побежала искать медсестер и нашла их, но обоих – пьяных. Одна была совсем в беспамятстве и на приглашение не отозвалась, вторая, хоть и была пьяна, но не настолько, чтобы не понять серьезность ситуации.
      Оказалось у Люды разошлись створки раны, от оплаченной ею операции, разошлись настолько, что кишки могли вывалиться наружу в любой момент. Сама Люда не осознавала опасность происшедшего. Это после она вспомнила, что врачиха, проводившая ей хирургическую операцию, почему-то присутствовала при каждой ее перевязке, что было совершенно необычно. Карманы ее ранга обычно не отвлекались на бездоходные работы.
       «Знать знала, что напортачила», - рассудила Люда, но это было потом, причем очень далеко потом. А сейчас, не понимая нависшей над нею опасности, она вышла из столовой в поисках санитарки и медсестер. На ее счастье санитарка возвращалась назад, а перевязочная была совсем рядом…
       Люду уложили на кушетку. Опять раскрыли халат и тут же снова закрыли. Люда почувствовала, как по бокам течет.
       - Да что же со мной? – спросила она.
       - Посмотри сама, - сказала санитарка.
       Зрелище раскрывшейся раны поразило ее, но боли не было, а близость врачебной помощи успокаивала.
       - Сейчас повезем вас в хирургию. Будем зашивать, - сообщила санитарка и с медсестрой, от которой разило перегаром, покатила Люду к лифту. По пути санитарка набрала телефонный номер врачихи, которая производила операцию и вкратце изложила ситуацию. Врачиха оказалась не в городе, но она тут же сказала, что приедет и сама зашьет Люду, запретила проводить хирургические действия кому-либо иному, а пока она едет, попросила подготовить Люду к операции. Таков кодекс чести платных карманных операций, что все «косяки» устраняет, тот врач, который их допустил.
       Люду завезли в операционную, раздели, руки, ноги привязали к столу и в положении плоско распятого Иисуса Христа оставили и почти забыли, разговаривая о чем-то своем. Время шло, а врачиха не появлялась. Пробки на дороге – расслышала Люда. 
       - Вам не холодно? – спросила, наконец, санитарка, видимо, заметив мурашки на теле Люды. 
       - Прохладно, - сообщила Люда.
       Санитарка накрыла ее простынею и опять забыла. Ожидание длилось три с лишним часа, но в конце-концов врачиха появилась в операционной и началось…
       Что там началось Люда, конечно, не видела, находясь под действием наркоза, а последняя ее мысль, расплывшаяся в тумане теряющегося сознания была: «Как же меня будут оперировать? Я же не заплатила…»
       Первое, что увидела Люда, когда очнулась: словно сквозь мутный аквариум, в котором от этой мути попередохли все рыбки, неясный силуэт мужчины в белом халате, который энергично жестикулировал, видимо, разговаривая с кем-то и не обращая внимания на нее. Она хотела сказать, что очнулась, но во рту ощутила трубку, уходящую в горло, через которую вводится наркоз и искусственно поддерживалось дыхание…
       Обычно после наркоза, когда вынимается эта трубка изо рта, человек первое время не может дышать, его заставляют, так сказать «раздыхиваться», то есть насильно заставлять дышать...
       Но никто трубку изо рта не вынимал, и Люда ощутила, как комок слизи перекрыл дыхание. Испуг, страх, Люда дернула руки, чтобы вырвать трубку изо рта, но руки оказались привязаны… Через короткое время сознание начало уплывать от нее, ноги начали подтягиваться в позу эмбриона. Началась молчаливая агония, никакого тоннеля не возникло, сознание начала съедать темнота.
       - Доктор, она задыхается, - закричал лежащий рядом больной, и это было последнее, что услышала Люда…
       Перед операцией, чтобы не образовывались тромбы, как объяснили Люде, в онкологическом центре пациентам обычно забинтовывали ноги, и в эти бинты было принято укладывать взятки анестезиологам и реаниматологам: под бинты на одной ноге укладывается взятка одним, а под другой бинт – другим. Эта информация нигде не прописана, никаким законом не оговорена, но передавалась устно от пациента к пациенту, как в дописьменную эпоху передавались легенды, сказки, поверья и ритуалы, обязательные к исполнению…
       Правила эти Люда исполняла точно и безошибочно, но здесь, когда беда настигла ее внезапно, а кошелек она, естественно, при теле своем не носила, ей выпало их нарушить и ощутить всю силу возмездия, преследующую пациента, не дающего врачам взяток…
      Люда очнулась в палате. Лицо было в крови, сильно болела грудина, забегая вперед - болела еще год.
***
      На этом Люда завершила свой рассказ, а мы с Лидой долго и восхищенно на нее смотрели, как смотрели бы апостолы на Иисуса Христа, который бы после казни зашел к ним домой, чтобы рассказать, как он сумел остаться живым.
      - Так этот онкологический центр надо назвать: онкологическая колония строго режима, и огородить его колючей проволокой, - только и сказал я. – Странное дело, что следственные комитеты и прочих ментов не интересует взяточничество врачей.
***
      Рассказ Люды был интересен, но не добавил ничего кроме деталей к моему знанию о взяточничестве в медицине, на которое правоохранительные органы смотрят сквозь пальцы, в отличие от дел, подобных сваленному на меня.
      В маленьком нефтяном городе Муравленко вся ортопедия, где делаются зубные протезы, живет за счет карманов. Это общеизвестно в рамках «Эффекта безмолвия».
      Сосед по маминому саду профессор медицины, да и мой брат, врач санитарной медицины, в разговорах за столом тоже оправдывали взяточничество низкими зарплатами медпесонала.
      Ситуацию, когда нуждающиеся в заботе и уходе оказываются во власти чиновников, хорошо показали Илья Ильф и Евгений Петров в своем романе «Двенадцать стульев» при описании сцены в доме престарелых, а его заведующий Альхен или голубой воришка, стал фигурой нарицательной: «Все его существо протестовало против краж, но не красть он не мог». Так вот этими голубыми воришками наполнилась вся России: они протестуют против чужих краж, но сами не красть не могут». Я попробовал препятствовать этому, но из меня самого сделали вора!
      Низкая-высокая заработная плата – это субъективные оценки. Одному и ста тысяч мало, другому – миллиона, а третьему и сотня – деньги. Все познается в сравнении, а реакция зависит от степени завистливости и хотения.
      Меня более поразили мытарства, которые ожидают многих на пути к старости. Одно дело глотать таблетки и уделять время несложным процедурам поддержания здоровья. Другое дело – воевать и принимать муки, тратить силы и жизнь не за идею, не за защиту родины, не за близких и родных, а за себя самого… Почему?
      Как бы каждый ни жил свою жизнь, он все равно ее проживет, как лампочка. Человек горит уже по включении, т.е. - рождении. Горит он внешне ярко или тихо на самом деле не имеет значения для внутренней его субстанции, души, которая и является главным продуктом этого горения. Человек исполняет смысл жизни уже тем, что родился, что чуть-чуть пожил и украсил жизнь. Если я размышляю верно, то вся суета больниц почти бессмысленна. Имеет ли смысл возвращать к жизни человека, который благополучно почти умер, но которому, из-за выздоровления, предстоит опять подойти к смерти, но уже, возможно, худшим путем. Суть врачевания должна заключаться в том, чтобы точно видеть момент, когда человека нужно отпустить, а не мучить понапрасну.

Фотография сделана самой Людой, героиней данного повествования в апреле 2011 года, на фотографии норка, которая прячется в полости плиты перекрытия, перекинутой по пути в чернские сады в качестве мостка через реку Чернь.