Моя память

Я сегодня до зари встала. Не спалось. Укутавшись в большую пуховую шаль я вышла во двор и села на скамейку под старой грушей.

Солнце медленно всходило на востоке. Оно еще не вышло из-за линии горизонта, но оно посылало свои лучи нам, всем живущим. Сумрак ночи рассеялся совсем. Птицы запели в лесу на разные голоса. Почему они всегда приветствуют восход своим радостным пением, мне непонятно. Вот именно тот короткий период, когда свет проникает в самые дальние уголки леса, птицы поют очень громко. Приветствуют новый день? Радуются? Или боятся светлого времени суток? Теперь ведь они все на виду. А вдруг враг найдет дорогу к их гнезду? И разорит его?

Однако пение птиц успокаивало меня и посылало мне какое-то умиротворение. Покой и благодать были разлиты в природе повсюду. Не слышно было звуков работающих моторов, пастух еще не выгонял стадо в поле и не щелкал громко кнутом, не покрикивал на своих подопечных. Даже хозяйки в эту пору ещё с подойниками и чистыми полотенчиками не торопились на утреннюю дойку. Деревня еще спала.

И вдруг подумала я о том, что сегодня - 22 июня. День начала войны. А мои мама и папа были солдатами на этой войне. А как они встречали утро 22 июня 1941 года?
Когда я была еще молодой, я слушала их рассказы с удовольствием. И однажды спросила, как они встретили утро 22 июня?

- А я был молодой тогда и влюблённый крепко и не в твою маму, а в красавицу Ларису. Мы тогда всем селом в неё влюбились. Приехала учительствовать в нашу деревню. Вся такая городская. Не похожая на наших девочек. Вот мы все с ума и сошли. И каждый бы был рад ей женихом стать, да она меня выбрала.

А я подумала, что нельзя было не влюбиться в моего отца. Он был настоящий красавец. Бабушка у него по матери была турчанкой, а дедушка был славянином настоящим. Голубоглазым блондином нельзя было не очароваться. Когда они приходили к дочери на крестины, они папиных братьев делили на две группы. Если ребенок был светлым и голубоглазым, дедушка говорил с гордостью: "Наш!" А если ребенок был черноволосым, то бабушка с гордостью говорила: "Наш!" Мой отец был бабушкиным внуком. Восточные черты мне достались по-наследству от него. И эти пушистые темные волосы, такие непослушные, которые никак не хотели спокойно лежать в косе, а все время выбивались из неё, мне тоже достались от папы.

Отец накануне войны работал в кузнице молотобойцем. И развит был физически прекрасно. Если добавить к этому, что он хорошо пел, играл на балалайке, плясал русские танцы, прекрасно рассказывал всякие истории и был душой компании, имел орлиный взгляд карих глаз, то сразу станет ясно, почему Лариса выбрала его.

Утром ранним 22 июня он сидел со своей Ларисой на берегу речки, они целовались и строили планы на будущее. Оно им казалось очевидным и прекрасным. А если бы кто-то сказал, что Лариса погибнет на капонирах - маленьких островах, с которых вели девочки наблюдения за небом под Ленинградом и предупреждали Ленинградцев об очередных налетах врага. Говорят, что налет был таким неожиданным, что она не успела спрятаться в своем укрытии. Погибла. А папа всю жизнь хранил её письма в нашем доме. И мама моя не возражала.

Мама моя 22 июня со своими подружками на велосипеде красивом с дамским седлом отправилась на Красноярские столбы. Мамочка моя была невысокой девочкой, с прекрасными яркими, как васильки, голубыми глазами, с тоненьким голоском, с ножкой тридцать пятого размера весьма привлекательной девушкой. Она закончила техникум статистики, работала в управлении статистики Красноярского края в городе Красноярске. Где и жила в ту пору со своими родителями. Мой дедушка был выпускником Московского университета. В доме была прекрасная библиотека. Мама обожала высокое слово поэзии и преклонялась перед Буниным и Северяниным. Много стихов знала наизусть и читала их как-то своеобразно - без патетики, но так задушевно.

Мама моя любила путешествия к Столбам. Она совершенно не боялась высоты и очень ловко поднималась на некоторые из этих скал. Красноярские Столбы имели свои имена. Подняться на столбы Перья было невозможно. Только настоящие альпинисты покоряли эти тридцатиметровые отвесные скалы. Любители, такие, как моя мама и её подруги, поднимались на скалу с названием Дед. Прямо лестницей рассыпались камни к подножию горы. А с вершины горы открывался удивительный вид - Восточные Саяны своими отрогами спускались к Енисею. Царство пихтовой тайги делало воздух здесь особенно чистым и целебным. Здесь пели свои песни особенные синие соловьи. Правда, можно было встретиться и с гадюкой, но девочки ни разу их не встречали. Только однажды с вершины горы мама увидела вдали огромного бурого медведя. Но он был так далеко, что не о чем было тревожиться.

В этот день они узнали о том, что началась война, только по возвращении в Красноярск. Почувствовали тревогу в воздухе.

Жили, надеялись, строили планы, но уже начался другой отсчет в их судьбе. Другой.

Маму мою вызовет начальник управления в свой кабинет и, пряча глаза, скажет, что пришла разнарядка, по которой нужно двух девушек отправить на фронт. А их всего двое и было таких. Остальные все были замужем. И мама пошла в военкомат и написала заявление. И вот уже ей выдали солдатские ботинки, портянки, обмотки и брюки солдатские и гимнастерку. И стала она курсантом школы радистов. И потом под Сталинград. И там в блиндаже она была погребена заживо. И увидела, умирая, тоненький луч света и подползла и пила эту тоненькую струйку воздуха, и не знала, что это папа так копал против окна в блиндаж, что снес пальцы до костей. И воздух стал поступать через крошечное это отверстие. А когда все-таки откопали вход, мама была без сознания. Положили на снег, а папа руки подставил, приподнял её и кричал громко: "Дыши, маленькая, дыши". Правильно делал, что кричал. Маму взрывом оглушило. Потом всю жизнь она прожила в почти безмолвном мире. А я знала, что мамочке моей нужно говорить все в правое ушко раздельно и четко.

Прошли они свой земной путь.

А я всегда помню их. Всегда. А сегодня утром вспомнила с какой-то особенной грустью. День такой. Двадцать второе июня. Роковой в судьбах всего поколения их ровесников. И черта темная. Это было давно, еще до войны, говорили они. А вот это событие сразу после войны были.

Они расписались в маленькой разбомбленной деревушке под Сталинградом. Мама была девушкой строгой. И все равно, когда она с войны пришла к родителям, чтобы родить мою старшую сестру, её встретили всеобщим презрением и называли солдатской подстилкой. Эх, дать бы в ухо этим обидчикам. Горазды на слова обидные. Но потом мама получала подарки к Дню Победы, её приглашали на встречи с детьми. Она доставала свои награды, прикрепляла их к синему своему жакету и шла с гордостью и счастливой улыбкой. Она Родину защищала.