Мастер и Маргарита сны и действительность

Не секрет, что Михаил Афанасьевич Булгаков придавал сновидениям большое значение, уверяя, что сны играют для него исключительную роль. В таких масштабных произведениях, как «Белая гвардия» и «Бег», писатель использует сон в качестве литературного приема, чтобы показать особый трагизм и нереальность происходящих событий.
О сновидениях Булгакова написано и сказано немало. Однако не все знают, что подобное серьезное мистическое отношение к снам было и у его любимой музы Елены Сергеевны Булгаковой, которая, по выражению булгаковеда Лидии Яновской, «уходила в свои сны как на свидания». Для этой загадочно красивой и таинственной женщины, в глазах которой всегда горел какой-то неведомый огонек, они являлись связующим звеном между За-Предельным Зазеркальем и реальным земным существованием. Недаром Елену Сергеевну считают одним из главных прототипов мистической Маргариты.
25 октября 1933 года жена писателя записала в дневнике: «Под утро видела сон: пришло письмо от папы из Риги, написанное почему-то латинскими буквами. Я тщетно пытаюсь разобрать написанное – бледно. В это время Миша меня осторожно разбудил – телеграмма из Риги. В ней латинскими буквами: «Papa skonshalsia». Такое сновидческое известие она получила вскоре после свадьбы с Булгаковым. Через несколько лет, когда не стало самого Михаила Афанасьевича, она продолжала получать «запредельную информацию» уже от самого Булгакова. Елена Сергеевна заявляла, что является единственным представителем Булгакова на Земле, утверждала, что каждую ночь встречается с супругом во сне и советуется с ним, обсуждая различные жизненные ситуации. В совместной жизни с Булгаковым у них не было ни одной ссоры, и оба считали свой союз предопределенным свыше. Однако время от времени происходили таинственные случаи, которые заставляют поверить ее словам.
Режиссер Владимир Наумов вспоминал, что, когда они с Александром Аловым снимали по пьесе Булгакова картину «Бег», Елена Сергеевна была их консультантом. Они сочинили эпизод, которого у писателя не было. Белые офицеры, не желая покидать родину, решили застрелиться. Они вызывают гробовщика и говорят: «Надо похоронить трёх человек». Гробовщик спрашивает в недоумении: «А где же покойники? Кого хоронить?» Белогвардейский полковник, которого играет Олег Ефремов, ему отвечает: «Хоронить нужно нас».
Елена Сергеевна, посмотрев этот эпизод, сказала, что все вроде бы неплохо, но Михаил Афанасьевич попросил его все-таки переснять. По его мнению, гробовщик, стянув зубами перчатку с руки, должен провести пальцем по щетине на лице штабс-капитана, играл которого Михаил Глузский, и сказать: «Побриться бы надо. Покойника брить трудно».
Услышав это, Наумов поверил, что Елена Сергеевна действительно общается с Булгаковым. По его мнению, это было потрясающее предложение! «Я уверен до сих пор, что она не могла этого сама придумать, – сказал Наумов. – Это придумал Булгаков, но, может, не успел написать. Но придумал он. Это его, абсолютно его вещь».
Наумов вспоминает об еще одном невероятном случае, произошедшем через несколько лет после ухода из жизни Елены Сергеевны. Алов и Наумов решили экранизировать фильм «Мастер и Маргарита», но снимать его им запретили. Когда стало известно, что экранизацию «Мастера и Маргариты» разрешили режиссеру Элему Климову, режиссеры были сильно огорчены.
Потом произошло событие, которое сильно удивило Наумова. Он описал его так: «Было лето, было жарко. Я провожал жену с дочкой отдыхать на юг, сам оставался в Москве работать. Проторчав целый день в аэропорту – самолет задерживался с отлетом, наконец вернулся усталый домой. Лег спать, но не спалось. Читал какую-то книжку, когда раздался звонок в дверь. Я взглянул на часы – было около часа ночи. Очень удивившись, я решил, что принесли телеграмму или почему-то вернулись мои. Встал, пошел в прихожую, в полутьме споткнулся и больно ударился бедром о телефонную тумбу. Включил свет. Собака, обычно лаем бурно реагирующая на все звонки в дверь, странно поскуливает, забившись в угол... Я смотрю в дверной глазок: на площадке в длинной шубе стоит Елена Сергеевна и улыбается. Совершенно обалдев, открываю дверь. Елена Сергеевна говорит: «Володя, извините за такой поздний визит, но просто дело очень серьезное. Входить не буду: внизу в машине меня ждет Михаил Афанасьевич. Зная, какое у вас сейчас настроение, я пришла вас успокоить: Климов картину снимать не будет. И вообще – не будут». Елена Сергеевна попрощалась, вошла в лифт, дверца закрылась, тут же открылась, она состроила смешливую рожицу, дверца закрылась, лифт ушел... Я возвращаюсь в квартиру, запираю дверь, ложусь спать... Утром просыпаюсь с головной болью: что за чертовщина мне приснилась? Иду в ванную принимать душ – и вижу на бедре огромный синяк».
Внук Булгакова Сергей Шиловский-Булгаков подтверждает, что Елена Сергеевна действительно верила в прямой контакт с покойным Михаилом Афанасьевичем. По вечерам она рассказывала Булгакову о том, что сделала за день, спрашивала его мнение, как поступить в той или иной ситуации. «Самое поразительное, что его советы и предсказания часто сбывались», – удивляется внук, рассказывая о Елене Сергеевне.
Все это выглядит явно мистически, но… Зная биографии Михаила Булгакова и Елены Шиловской, понимаешь: Мастер и Маргарита должны были все-таки встретить друг друга и, уже не разлучаясь, идти по жизненному пути как здесь, на Земле, так и за ее пределами. Недаром Елена Сергеевна однажды сказала: «Любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга…»
Говорят, цыганка предсказала Булгакову, что у него будет три брака, причем последний – судьбоносный. И, видимо, великий писатель внутренне готовился к такому развитию событий. Он не раз говорил первой жене Татьяне Лаппа: «Я должен жениться три раза». Витая в неземных мирах, мятежная душа Мастера мечтала встретить родственную душу Маргариты. В реальной жизни Булгакову пришлось преодолеть большие препятствия, чтобы соединить свою судьбу с Еленой Сергеевной, ставшей для него большой любовью. Ее муж Евгений Шиловский, узнав о связи жены с Булгаковым, запретил любовникам встречаться. Они согласились расстаться. Промучившись в разлуке двадцать месяцев, Булгаков и Шиловская почувствовали, что не могут жить друг без друга, и решили соединиться несмотря ни на что.
Роковая женщина стала для писателя не только музой, но и верным соратником, сохранившим потомкам литературное наследие талантливого писателя, дополненное собственными воспоминаниями об избранном ею Мастере. До конца своих дней она повсеместно ощущала его присутствие. И помогали ей в этом сновидения, которые позволяли общаться с любимым человеком, находившимся в потустороннем мире. Интересно, что сновидческий информационный канал соединял Булгакова и с его первой женой. В одном из интервью Татьяна Лаппа рассказала, что покойный Михаил Афанасьевич пришел к ней во сне и сказал: «Моя Маргарита – это ты. Ей передалась твоя способность к жертвенной любви». Что это было? Фантазия когда-то любившей Булгакова женщины или отголоски материализовавшегося чувства вины перед первой супругой, которую испытывал писатель? Одно несомненно: родство душ, большая любовь и искренняя тревога за близкого человека позволяют людям чувствовать друг друга вне времени и пространства. Этими чувствами в полной мере обладала и Елена Сергеевна, которой современники приписывали дьявольское обаяние.
Стоит лишь раз прочитать ее «Письма на тот свет», чтобы понять, что настоящую любовь никто и никогда не может разрушить и умалить.

Из дневника Е. Булгаковой

Ташкент. 17 февраля 1943 года

Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает. Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе. Они были даже еще больше и еще ярче, чем в жизни. Наверно, такие они у тебя сейчас. На тебе был белый докторский халат, ты был доктором и принимал больных. А я ушла из дому, после размолвки с тобой. Уже в коридоре я поняла, что мне будет очень грустно и что надо скорей вернуться к тебе. Я вызвала тебя, и где-то в уголке между шкафами, прячась от больных (пациентов), мы помирились. Ты ласково гладил меня. Я сказала: «Как же я буду жить без тебя?» – понимая, что ты скоро умрешь. Ты ответил: «Ничего, иди, тебе будет теперь лучше». Комната продолговатая, в серых тонах. Мы живем в ней втроем – Миша, Сергей и я. Сергею шесть лет, он в своем сером костюме. Миша в халате купальном. Я сначала чувствую только беспредельное счастье. Как чудесно мы живем втроем. Потом понимаю про смерть, что это временное воскрешение. Надолго? Один раз или будет еще? Надо успеть спросить у Миши все, что не успела спросить в жизни. Он старается меня рассмешить, говорит какие-то смешные четверостишия. Я хочу запомнить, записать. Сергей! Скорей дай бумагу! Он дает все не ту. Наконец, на одной голубой промокашке я начинаю записывать: «Зачем ты шутишь над могилой тупого интригана?» (Это я вижу совершенно ясно.) Я подхожу к нему и говорю: «Если бы ты знал, как я соскучилась по тебе, Мишенька!» Он смотрит на меня, я вижу его лицо, с жилками, глаза голубые – он рад до слез. Спрашивает: «А значит тот… тебя не удовлетворяет?..» – «Ффу!» Он доволен. Этот сон я видела в Котельниче числа 20 февраля – под утро.
Как-то давно, по-моему, в ночь на 13 марта (13-го я ехала в Ленинград), – такой сон: Москва, весна, солнце, Замоскворечье. Миша идет рядом со мной в черном пальто, в шапке. Я понимаю, что он воскрес, и только боюсь, чтобы кто-нибудь из встречных (а все встречают его с каким-то необычайным почетом) не дал ему понять, что он умер.
Мы идем к церкви. Я всю дорогу думаю, надолго ли, и успеет ли он закончить «Записки покойника». В церкви мы становимся в дверях. По дороге он был необыкновенно оживлен, весел. Теперь начинается утомление. Все выходят и приветствуют его. И опять – мои страхи. Но он наклоняется ко мне и говорит, что очень устал, надо спешить домой. Мы идем, а жизнь уходит из него с каждым шагом. Я боюсь, что не дойдет. Темнеет, начинает моросить дождь. Жизнь уходит, он желтеет и слабеет на глазах. И, наконец, валится на рельсы, на какой-то площади, раскинув руки. Темно. Едут автобусы.

Сны про него

Сегодня, в ночь на 29-е марта. Неизвестная комната, довольно большая, квадратная. Я сплю на кровати. Слева окно. Через комнату – на противоположной стене – я вижу еще две кровати. На одной из них спит Сергей. Миша в халате ходит по этим кроватям и, наклонившись над Сергеем, заботливо покрывает его одеялом и еще чем-то сверху. Сначала я думаю только: как он любит Сережу! А потом – ведь он умер. Значит, опять появился мне. Перелетаю комнату, и вот Миша лежит на своей кровати. А я, стоя рядом на коленях (кровати разъехались, не так как были вначале – вместе), целую его частыми, частыми поцелуями. А он? Хороший любовник. Я так тоскую без тебя! И тут он как-то дает мне понять, что я должна много учиться, совершенствоваться (но как-то выходит, что в смысле познаний), что это необходимо для той (его) жизни. Что мы увидимся. А теперь он будет время от времени мне являться во снах. Эта мысль доставляет мне счастье. Я ощущаю живое тепло его лица. Он такой же, как в жизни, только немного желтее. Потом в комнате появляется стол – большой, обеденный. За столом несколько человек близких, кажется, мама. Миша сидит на хозяйском месте. В разговоре он говорит какую-то цитату, в ней слова, кажется, «бронзовые руки». Он очень хитро мне подмигивает и улыбается. Понимаем только мы с ним, что это значит: что он будет появляться. Потом дворик ташкентский. Я стою наверху балаханы в шубе и валенках. Раннее-раннее утро. Еще не рассвело. Зима глубокая. Небо в тучах, густых, серых. Масса снежных сугробов. Толстый снег. Внизу женская фигура. «Я сейчас спущусь, Любочка». (Мне кажется, что это Л. Орлова). Но когда я подхожу, она исчезла, и на ее месте толстый черный кот. Второй сугроб – тоже толстый черный кот. Третий – тоже. Потом верх балаханы. Первая комната. Я на кровати, рядом рваные туфли. Шум в соседней комнате, кто-то ходит. Встаю, заглядываю – никого. Рваные туфли.
В эту ночь я проснулась очень рано, часов около пяти. Долго лежала и часов в семь приняла сонный порошок. Увидала небо – темное с небольшим просветом голубого. На него надвинулся занавес, и черные края сблизились. Второй занавес темнее – опять сблизились черные края. И так много, много раз. Потом стало все черно, и я заснула. И увидела сон про М. А.

Москва, 8 января 1948 года

Масенький, сегодня утром опять видела тебя во сне. Я лежу у себя на кровати, на одеяле разбросаны листы «Белой гвардии» и масса открыток (виды Киева), необычайно красивых, в оранжевых и зеленых тонах. Ты в средней комнате. Я рассматриваю одну открытку – старинная церковь. А ты из соседней комнаты отвечаешь на мой вопрос: «Ну да, ведь там написано – из церкви вышел человек в офицерской форме. Вот из этой церкви я и вышел».
Потом я попросила тебя закрыть форточку – было очень морозно в комнате. Ты, в коричневом халате своем, раздвоился – пошел к окну и остался стоять в ногах у кровати. Я смотрела на тебя и ясно видела весь твой силуэт в халате за прозрачной занавеской. Ты долго старательно развязывал шнурки, которыми я с вечера прикрепляю форточку, чтобы не хлопала ночью. Тогда я вспомнила, что ведь ты же умер, как же это может быть. И решила быстро зажечь лампу около себя, чтобы проверить. Схватила шнур с вилкой, быстро воткнула в штепсель, но лампа не зажглась. А ты уже шел от окна и говорил: «Я сейчас сам отвезу эти открытки Александру Васильевичу, потом мы запремся, никого не пустим, хорошо?» Подошел ко мне – халата не было уже на тебе, а как всегда бывало: белая рубашка ночная, засунутая в белые же короткие кальсоны – до колен. И я ясно увидела тебя, твое лицо, твою фигуру, особенный цвет кожи, сияющие глаза – так ясно, как никогда не бывает во сне. Ты несколько раз поцеловал меня в плечо и спросил: «Тебе хорошо?» Я приподнялась, обняла тебя, прижалась. От тебя шло живое тепло. Я сказала: «Боже, как я счастлива!» Ты еще раз поцеловал меня и спросил: «Ты довольна, что я тебе верен?» От счастья я открыла глаза и засмеялась. Было удивительно тепло, и из форточки совсем не дуло. Но когда через полчаса я встала, в комнате был дикий мороз, форточка была открыта, и все завязки были завязаны, как я это сделала вечером.

Москва, 31 мая 1955 года

Начало сна не помню. Но вот мы в черном ЗИМе останавливаемся, не доехав до нашей дачки. Предвечернее серое небо, вдалеке лес, а кругом нас поле, и почему-то дальше в машине не проедешь. Когда я удивилась, почему, Миша сказал: «А что, Мыся, устанешь, если пойдем?» – «Нет, просто очень спать хочется». Потом вышли на довольно уютную аллейку под деревьями. Там ждала соседка по даче: « Ну, как?» – «Вы представить не можете, сколько людей подходило к М. А. Может быть, оттого, что знают, что теперь не скоро увидят его, что мы уедем на дачу».
Потом – дача, уютная, обжитая. Соседка оставила для нас решето малины. Я стала ее есть, засыпая. А перед этим – подошла к окну, за окном Миша полоскал рот – в халате. Сергей уже спал, он был маленький. В общем, и рассказывать нечего, никаких событий, никаких слов. Только необыкновенно уютно, спокойно и тихо, и это темнеющее небо и тишина.
Я проснулась – наверно, было очень рано. Часы стояли. Завернулась опять в одеяло и стала перебирать всю прелесть сна. И опять задремала – и не знаю, увидела ли опять это самое, или так ярко это было перед глазами и в чувстве, что просто казалось, что еще раз увидела.