Собака на палубе

Фото слева: армянский писатель Рачия Кочар и писатель И.Ракша. Фото справа: Москва.1958. ЦДЛ. Дни армянской культуры. Писатели: Рачия Кочар, Илья Эренбург (с женой), великий художник Мартирос Сарьян.
 
                Ирина Ракша
 
               
                СОБАКА  НА  ПАЛУБЕ    
                эссе
                (в работе) 

   Сегодня после какого-то шумного собрания в ЦДЛ я путешествовала на речном трамвайчике с
армянским писателем пожилым профессором Рачия Кочаровичем Кочаром, человеком грузным, мудрым, улыбчивым, взявшимся на радость мне, переводить мои рассказы на армянский. Он  ведёт курс заочников-переводчиков в литинституте, при СП СССР. И приезжает из Еревана в Москву только на сессии и всякие заседания.. Он автор ряда толстых «армянских» романов «Лунная соната», «Дети большого дома» и пр. Правда я их, переведенных на русский, до сих пор полностью не читала.
    Мы плыли на  тихом речном трамвайчике по Москве-реке и далее за город. Просто так поехали, чтоб с собрания сбежать, от «цедээловского» многолюдства  отвлечься. Это Кочар предложил.
        Солнце было ещё высоко, и не жарко. Сидели на палубе среди немногочисленных  пассажиров,  в деревянных, как на пляже, креслах. Настроение у меня было прекрасное. И оно зависело от этого человека. По существу мне мало знакомого, но приветливого, а главное горячо оценившего моё творчество. Неужели моя новая книжка (как он сказал – «в твердом переплёте, с картинками») выйдет где-то в далёком Ереване, в котором я никогда не была. Где живет этот солидный профессор с семьёй, и где в их республиканском отделении союза писателей был очень важным и главным. Почти хозяином…И это гарантировало мою публикацию 
 У Кочара на коленях большой портфель  желтой кожи, полный деловых бумаг. И ещё – фруктов, гранатов. У него диабет и врачи велели ему постоянно есть гранаты.
            Мы смотрим, как тронувшись с места, отходит Москва, как плавно проплывают мимо  берега Замоскворечья. Старинные зданья, гостиница Балчук, особнячки. А затем в гуще зелени, меняя  цвета, проходят  коробки жилых домов, и давно, и недавно построенных. Они безобразны, некрасивы, безлики, Торчат этакие советские, прямоугольники, как серые кирпичи. То на боку стоят, то вертикально. То одинаково бело-серые, а реже желтые из натурального кирпича. Но порой…Порой, вдали, вдруг радостно вспыхивают на солнце,  загораются и горят драгоценные купола церквей, так мной любимых.  Вот она наша древняя, истинно русская  архитектура! И как она  манит, ласкает взор. И как долго ещё сияют  золотом луковки и луковицы православных храмов. Таинственно-благодатные, Божьи, с перстами крестов, вознесёнными к небу.
           Но вскоре городские предместья и пейзажи кончаются. И начинают тянутся тупо,  невесело трудовые, рабочие, мрачных тонов «работные» берега. Торчат  – краны,  погрузчики, причалы, пакгаузы, склады, ангары. Но вот и они удаляются один за другим. А навстречу, на радость мне, уже движутся,  наступают всё ширясь, земные просторы. Луга, поля, перелески, лесочки. И наполняет и заполняет взор зелень и синева. И легкое небо над головой всё ширится, поднимаясь всё выше и выше. И всюду ветер и  воздух . Ветер и воздух взахлёб.
    Замечаю – мой спутник внимательно, ласково, хоть и исподволь, наблюдает за мной. Мой восторг ему по душе, а вот мои бесценные подмосковные  дали,  мои просторы вовсе его не трогают. Понимаю, у них там в горной прекрасной Армении наверно, и сады на диво, и пейзажи покруче. Но ведь это Москва! Моя дорогая, родная.
    Неподалёку от нас, у борта, ближе к рубке, на зыбкой, дрожащей от стука моторов  палубе, смирно лежит собака, Белая, с черными пятнами небольшая дворняжка. Прекрасная, как и любая на свете собака.  Этакий «Бим черное ухо», вернее, его очень очень далёкий родич.  При посадке матрос, проверив у нас билеты, сказал: «А это капитанов бобик. Наш капитан его в ледоход из Яузы выловил. И вот пристал, прижился. Плавает вроде матроса в команде».  хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх ( подробнее о собаке)
задумчиво-мудрая и послушная. Она спокойна, но  тотчас оживляется, и счастливо бьёт
обрубком хвоста, когда над нашими головами из капитанской рубки порой звучит   молодой сочный голос её хозяина. Конечно, искаженный  микрофонным треском: "Вниманию
пассажиров и отдыхающих! Справа по борту вы видите  поля вновь строящегося совхоза "Новый
путь"... Слева по борту - корпуса комбината "Имени ХХII-го партсъезда".
Стоянка на причале восемь минут...Повторяю..." и он повторяет, а я
почему-то всё смотрю и смотрю на его собаку. Господи. В который же раз за долгий сезон, за месяцы, за  неделю и даже за день, это дивное Божье творение,  этот слиток любви и преданности, с такой неизменной радостью слушает знакомый  голос  хозяина, её повелителя.. Воистину Бог создал их прекрасными. И на день раньше, чем человека. хххххххххххххххххххххх (дописать о собаке)

    Ну, а мы с Кочаром беседуем не спеша, в такт мерному ходу темной реки и речного трамвайчика. Он скоро возвращается в Ереван. Кончились встречи с заочниками. А ему надо продолжать лечиться, у него обостряется диабет, а на родине и врачи есть  хорошие и домашний уход и две чудесные дочки ждут с нетерпение - Нуник и Лусик, по русски Нина и Люся. (Сколько же им теперь лет?) Но главное лечение, признаётся он, это плоды граната, волшебного дерева, которые он должен есть постоянно.  И Кочар похлопал по желтой коже  портфеля. Один-два, привезённые с родины,  он всегда носит с собой. Это его «инсулин». Он говорит спокойно, с кавказским акцентом, и улыбчиво, стараясь понравиться мне:   «Если великий  Светлов - твой открыватель. Всем хвалит тебя, всем показывает свою "отличницу", даже статью написал, то я для читателя могу стать твоим «раскрывателем». Давай-ка дописывай новеллу свою про Освенцим, и я её сразу же
напечатаю. Ещё до книжки. Конечно, твой рассказ в «Смене» «Почему опоздал маневровый» - хорош. И тираж миллионный. Но этого мало. Печататься надо постоянно и
много. Чаще надо печататься. Что бы читатель к твоему  имени привыкал.. Это как в
театре, в кино привыкают к любым актёрам. Тем проще, конечно. У них – лицо. Они лицедеи. Всё напоказ. У них и рекламы, и анонсы с портретами всякие. Телевидение, радио, и  афиши повсюду. А у нас всё другое. Писатель – это профессия тихая,
"диагенова".   Помолчал,  задумчиво рассматривая  собаку. Потом
добавил негромко: - И запомни. Ирина. Настоящий  писатель, это не только
качество, но и количество. Количество – обязательно. В жизни я написал мало. Всего несколько книг. Война была. Фронт. Да, фронт и война. А ты пиши. Ты обязана, ты талантлива. И у тебя  ещё всё впереди…Только  пиши постоянно, - и повторил серьёзно и строго: - Постоянно».
    (Эти слова « пиши постоянно» я, и правда, запомнила навсегда. Но не всегда выполняла).
     А ещё двигаясь  по этой речной глади, по этой неспешной дороге - я успела ему рассказать  сюжет про своего отца-фронтовика, который танкистом прошел всю войну. - Затем изобретал  сельхозмашины – комбайны, сеялки, жатки. Он в Сибири был агрономом. Сперва я говорила неспешно, но увлекаясь постепенно зажглась - уже с подробностями, с картинками. Буквально сочиняя по ходу. Я давно, ещё с десятого класса, с целины своей на Алтае  вынашивала эти сюжеты. А ещё - о военном детстве своём, о эвакуации с мамой на Урал, о жизни в деревенской вечно промёрзшей землянке. Потом о возвращении в Москву, в наши останкинские бараки, где я родилась. И счастливом возвращении отца с фронта.
           Я так увлеклась, а Кочар слушал с таким интересом, что я   
 ещё рассказала  ему и новеллу - «Кузьмич», про алтайского
 старика-охотника, ровесника века. (Потом этот старик станет прообразом
главного героя из моего будущего романа «Белый свет»).
   А Кочар слушал, слушал и вдруг перебил: "Ты вот рассказываешь горячо, подробно, а не боишься всё повыболтать, расплескать? А то так бывает. Ты лучше писать не ленись, вот что.  Буквочки выводи, буквочки. Писать и говорить, это ведь вещи совершенно разные. – Он смотрит серьёзно,  видит моё огорчение. И добавляет примирительней, тише: - Твоё дело - писать. Сиди дома  за столом и работай. А по собраниям, по цэдээлам, по вечеринкам разным не бегай. Не увлекайся. Вон смотри, как графоманы пишут. Строчат себе и строчат. А тебе Бог такой дар дал. Так отрабатывай. – И ещё,  назидательно, по-отцовски. - Если за год не напишешь всё это, (а я вернусь в Москву и проверю), то отниму у тебя все эти сюжеты. Украду их и сам напишу. А тут есть что красть. Да, да.  И опубликую. - он смеется неестественно белозубо, и я догадываюсь – в Ереване у него дантисты 
очень хорошие. Рачия Кочарович потирает ладонью лысую крупную голову. Добавляет лукаво:  - А потом пойди, доказывай, что это всё твоё, не моё.
   Эта шутка мне совсем не понравилась. Раньше о плагиате в среде писателей как-то совсем не говорили. Не принято было. Это уже потом в свободу перестройку в ЦДЛ со сцены большого зала некоторые молодые в открытую выступили о прозе киргиза Чингиза Айтматова. О о его сюжетах, о волках и лисятах. И о русских его "переводчиках". Но он "вызов" не принял. И быстро, на несколько лет слинял в Люксенбург послом от ныне уже свободной страны Киргизии.

    А Кочар, между тем, не отрывает от меня взгляда. Нежно берёт мою руку и подносит мои пальцы к своим теплым сухим губам. Всё это происходит медленно, осторожно и  как-то многозначительно. Но я смущаюсь, не знаю как реагировать. Мне   
это не совсем нравится. Просто не нравится. Он для меня мэтр, профессор. И пожалуй, даже старик. И я отнимаю руку. Довольно резко. И отворачиваюсь. И тут же соображаю,  – может, это я зря? Может, надо было помягче? А то у меня теперь не будет в Ереване книги в твердой обложке, да ещё и с картинками?..
    Правда, в будущем сюжетов Кочар у меня не отнимал, не крал, и ничего доказывать не пришлось.  Но и книги, действительно, не издал. Моя книга на армянском и с иллюстрациями вышла спустя ряд лет в Ереване, когда Рачия Кочаровича уже на земле не было и называлась она значительно «Хачкар», что значит – крестовка, христианский надгробный камень.
  .
     …А на речном трамвайчике, на обратном пути, мы вернулись в Москву ещё при солнце. На нетвердых от качки ногах сошли на асфальт у очередного причала с названием,хххххххххххххххххххххххх (тут доработать)
 Громко и гордо объявленным капитаном по микрофону: «Котельническая набережная».
Стоянка десять минут. Фотографировать шедевр советской строительной архитектуры разрешается"... Капитан просто не знал, что эту громаду давно прозвали "Ам-пир во время чумы" и заселили туда выдающихся деятелей нашего века.
 Качнувшись, на шатких ногах, мы ступили, на твердый московский берег, возле громады высотного "сталинского", под самое небо, здания. На прощанье
взглянув на прекрасного нашего попутчика, верного пса, который по зыбкой воде, уплывал с хозяином по Москве-реке всё дальше и дальше..
  И тут Кочар, расставаясь со мной,  неожиданно вынул из портфеля, и
протянул мне красный большой гранат - бесценный плод своей благодатной земли. А ещё, помедлив, протянул мне свою фотографию, которую подписал, как видно, заранее. И я прочла: «Прекрасной Ирине, моей Лорик.  Лорик вур Лорик - Лорик-джан», что в
переводе с армянского означало – птице, птичке - такой серенькой очаровательной 
Перепелке, "Лорик-джан". Это армянская народная песня про перепелку жила в нежной
душе этого тучного человека всю жизнь. С самого  деревенского детства. И
 птичка Лорик – была самой  любимой.
   А фотография эта, черно-белая, оказалась одной из последних. Сегодня с утра она была 
им получена от фотографа Миши в ЦДЛ.  На ней были его именитые друзья –
седовласые, высокие и легендарные - Илья Эренбург с женой (и... с
курительной трубкой во рту), сам Рачия Кочарович и седенький старичок Мартирос
Сарьян - великий армянский художник-классик. Великий воистину. Мировой.
  Я смотрела на фото во все глаза. Этих людей я прежде видела только издали, на
сцене ЦДЛ, или на общем собрании писателей. Ну и ещё в кинохронике "Новости дня". А
тут на фото вот они, рядом. Буквально в моих руках. И Эренбург, и Сарьян, и Кочар. Так хорошо, улыбчиво идут себе с заседания  парткома или Секретариата  в наш «цедеэловский» ресторан, в "Дубовый  зал". И классики эти все ещё живы, и сейчас о чём-то увлечённо болтают. И сидя за уютным столиком, закажут  себе  из меню что-нибудь повкуснее, поострее, поэкзотичней. А уж чего только  на белом свете Эренбург с женой и художник Мартирос Сарьян не едали?..  Чудеса!
 
    Фотографию эту  я берегу до сих пор. И впервые печатаю. Самих великих людей этих  давно уже нет на земле. Но живы дела их, их книги, полотна, графика. И вот ещё фото- бумага  жива,  не истлела,  сохранила для нас то остановленное мгновенье минувшей жизни. Но конечно, и она не бессмертна. И теперь та, Ильи Эренбурга знаменитая трубка с только ЕГО табаком из Голландии? И французское платье его жены? Воистину, у Бога нет времени. И все мы у Него на ладони.
    
Помню, как я, молодая, ликовала в тот год, зимой, когда в Москву по почте пришел номер журнала «Пионер» с моим рассказов «Итыль» в переводе Кочара. Как я гордилась публикацией. И как бы невзначай  показывала друзьям и родным. По молодости не понимая, какая
 в сущности это будет мелочь на моём длинном литературном пути. поприще.
  А журнал тот у меня сохранился каким-то  чудом. В «архивном» чемодане
на антресолях. Страницы стары и потрёпаны , но с картинками. И цвета
хороши. На одной мой герой Итыль  - узкоглазый чукча-малыш в меховой, оленьей кухлянке.  Сидит у ночного костра с полосатым, спасённым зверьком на руках. Пушистым и теплым. Смотрю - и плакать хочется.   
     Полсотни лет незаметно минуло. И я недавно сдала журнал в
гос.лит.архив. Там хранится и прочая моя лит.работа. Рукописи, черновики, книги, письма и конечно, фотографии. (И «фото для Лорик» - писателя Кочара с Эренбургом и художником Сарьяном). И всё это именуется нынче моим "Наследием". И сохраняется государством. Есть даже опись и договор. Но, конечно, главное - это приятно сознавать, что потом, потом, уже без меня, это всё не окажется на помойке. А останется где-то в шкафу госархива и даже под каким-то номером. 
        А о Рачие Кочаровиче Кочаре – хорошем армянском писателе и
человеке, я сегодня вспомнила не случайно. Наступает его юбилейный год. Годовщина со дня его появления на белый свет. Вот и подумала, если не я, то кто ещё  вспомнит нынче о нём в Москве?.. Светлым и добрым словом.

                (Работа продолжается)