Зелёный

I.
Вот уж сошла с полей вешняя вода, оставив в низинах лужицы да ливы – малые застойные озерца. Вроде бы лужа лужей, а приглядишься внимательней и задивишься: кого там только нет! Снуют меж завесей тины меднобокие караси, им тут сытно и раздольно; чёрными запятыми мелькают головастики, пляшут-вьются червячки – комариные деточки, деловито и резко рассекает муть дюжий жук-плавунец – никто не хочет попасться ему на пути! А поверху, как по ледку, скользят лёгкие водомерки, соревнуясь в быстроте и ловкости. Кружевным зелёным ковром разрослась ряска – «зацвело» озёрко, собрав жильцов и гостей сытовать на всё лето.
Грязным-грязнёшенька, кривенько тянется дорога на поля; в старой колее водица стоит, а и она нынче заселена: копошатся в глинистой кашице крошечные, древние рачки-щитники, да робко проглядывают из двустворчатых раковин медлительные моллюски.
Знавала эта дорога немало ног, колёс, копыт и лап, теперь же по ней привольно расползался подорожник да плелась своим тихим травяным шагом живучая придорожная мурава. Если идти по той дороге, не переманиваясь простором полей, придёшь к старому деревянному складу возле самой речки, на берегу которой многие годы стояло, наклонившись, старое речное судёнышко; на боку его, когда-то травянисто-зелёном, а теперь облупленном, всё ещё читалось несуразное название: «Пингвин».
В бывалошнее время деревенская ребятня, затевая на баркасе шумные игры, по-свойски переиначила его в «Зелёный». Стать капитаном корабля хотя бы на время игры – почётная роль, и каждому так хотелось удостоиться этой чести! Исцарапанная, но счастливая команда носилась по видавшей виды палубе, а за бортом под вольным речным ветром уж не высокая трава колыхалась, а глубокое синее море, полное опасностей и приключений. «На абордаж!» – голосили пираты в кепках и резиновых сапогах, размахивали палками и забрасывали «Зелёный» снарядами – шишками да репейными колючками, но он совсем на них не обижался.
С тоскою вглядывался Зелёный в даль, за которой лежала деревня. Он и забыл, когда в последний раз навещала его любимая ребятня, совсем забыл... Старая зелёная краска всё сыпалась и сыпалась с его впалых бортов, опадала сухой шелухой, а в сыром нутре гулял сквозняк, сидели мухоловы-пауки.

Фью-фью, пу-ру-рууу!
Запустенье я люблю,
Как приятно в трубу
Погудеть сквозняку!

– насвистывал свою нехитрую песенку сквозняк, а пауки подпевали:

Тяну-потяну,
Паутинку плету,
Ай поймаю к ужину
Я букашек дюжину!

Река совсем недавно выпустила кораблик из своих холодных объятий, и теперь, подставив солнышку облупленные бока, он отогревался. В хорошую погоду суетливые ласточки и крачки занимали его своей нескончаемой болтовнёй; иногда беседу с ним заводили то моторная лодка, то деревянный обласок, одиноко лежащий на песке вверх дном, а то и разлёгшиеся на разных берегах реки две ржавые баржи-сестрицы, да только чаще об одних лишь жалобах на сиротливую свою долюшку.
– Как ты там, старик? Скрипишь ещё? – как-то раз, лениво проплывая мимо Зелёного, кичливо спросила моторка; минувшей весной буйным половодьем её сорвало с привязи, и, поболтавшись в осоке, она наконец двинулась по тихому течению реки.
Моторная лодка слыла врединой, и при удобном случае докучала насмешками всем без разбора. Как-то раз ей пришло в голову напугать стайку диких уточек-чирков: подождав, пока те подплывут к ней достаточно близко, она затарахтела что есть сил! Округу огласил жуткий рёв мотора, и чирки, всполошившись, сорвались с воды, заметались над речкой, да всей стаей возьми и обгадь глумящуюся Моторку! То-то потешалась над ней, облепленной мухами, вся округа, покуда не сжалился дождь и не смыл следы её позора. Только и этот случай не научил лодочку вежливости.
– Помаленечку... – нехотя ответил Зелёный.
– А я-то теперь птица вольная! – сказала лодка, гордо вздёрнув нос. – В море поплыву!
– Какое тебе море? – удивился Зелёный. – Далёко не уплывёшь, как воды хлебнёшь! Вон, вся-то ты дырявая да мятая –на дне речном загорать будешь!
– На себя бы поглядел, корыто ржавое! – с обидой сказала Моторка. Но Зелёный был прав: ещё той весной в её боку наметилась дыра, и по капле вода уже набиралась внутрь, уж не говоря о том, что мотор лодки давным-давно заглох.
– Не пущу я тебя ни в какое море, глупая! – отозвался Мост-бродяга, когда течением Моторку принесло к его столбам. Мост тоже имел весьма плачевный, безнадзорный вид: густой бородой оплела его осока, а земляная насыпь давным-давно сползла в воду, оголив по краям рёбра брёвен и балок. По весне мост скрывался под водой, а к середине лета вновь выныривал, оттого-то и звался Бродягой.
– А ну пусти-иии! – взвизгнула лодка, взрезавшись носом в мост. – Ох, и надоели вы мне все хуже горькой солярки!
– Да куда ж ты без мотора-то, лодочка? – ласково сказал Мост-бродяга, и окутанной тиной балкой вытолкнул лодку на мель, чтоб та поменьше набирала воды.
– Я в море хочу! – заныла Моторка, но на самом деле ей было ужасно приятно оттого, что мост её остановил. Почему бы и не задержаться рядышком с тем, кто за тебя волнуется?
– Тьфу, нежности! – раздражённо фыркнул Зелёный. – Эй, Обласок, небось и ты в дальнее плаванье навострился?
– А мне и туточки хорошо! – откликнулся с забереги ветхий, рассохшийся Обласок. – Подо мной трясогузка гнездо свила – теперича и шевельнуться нельзя!
– Глянь-ка, и этот тоже важничает! – отмахнулся Зелёный. – Эх... Один только я никому-то и не потребен...
И ему опять припомнилось былое. В такой же пригожий вечерок на речку часто прибегали мальчишки, доставали свои нехитрые снасти, хранившиеся на Зелёном, и принимались удить рыбу. Сидели они, как и полагается, тихо, как заправские рыбаки, и Зелёный тоже замирал в ожидании, а после вместе с ними радовался улову. Теперь-то в округе рыбачат и галдят лишь птицы, но в одном из потайных уголков на борту Зелёного и по сей день ждут своих хозяев забытые удочки.
Крепка память старика-баркаса... Когда-то в расцвете своих сил «Пингвин» шутя ходил по реке, на себе грузы таскал, брёвна сплавлять помогал; вместе с сёстрами-баржами исправно трудился на переправе: людей возил, скот, стройматериал и машины. А как изнадобился людям, оставили его здесь, недалече от родной речки. Под дождями он ржавел, под снегами костенел и под ветром рассыпался, да и река за те годы измельчала и заросла. Оттого-то и радовался ребятне, что живым весельем, звенящим смехом наполняла округу, и железное сердце вновь звенело зелёной молодостью и жизнью. Нынче ж кто о нём вспомнит?..

II.
Зелёный вздохнул и чтоб прогнать мрачные мысли, по привычке глянул через плечо в сторону дороги, да и обомлел: вдалеке, с песчаной горки, кто-то неторопко спускался. «Ко мне, что ли?!» – ахнул баркас и даже немножко повернулся, скрипнув старым корпусом, чтоб лучше видеть того, кто идёт ему навстречу.
Пешеход был молод, высок ростом и чуток сутулился под тяжестью котомки, перекинутой через плечо, но шагал бодро и легко; русые волосы его от души растрепал речной ветер. Зелёный во все глаза смотрел на прохожего, но не мог припомнить средь тех, кого видел раньше. «Нездешний, видать...» – подумал он.
– И верно, тамошний я! – отозвался ходок, приблизившись к баркасу. – Ох же ж и находился за сегодня – ног не чую!
«Да человек ли это?» – удивился Зелёный, вглядываясь в него: ни всегдашней неотстанной тени, какая непременно у каждого бывает, ни человечьего духа; ясно глядели голубые глаза, вобравшие в себя всю глубину неба, а на загорелом лице светилась улыбка. Конечно же, баркас никогда не встречал его среди деревенских – стоял перед ним Эхо перехожий.
Отложив котомку, Эхо опустился на ковёр из трав, густо толпящихся в тени склада-сарайки. Сколь-то времени прошло в отдохновенном молчании, покуда лишь перешёпты трав, стрекотанье насекомых и скрежетания ласточек-береговушек наполняли воздух музыкой поспевающего перволетия. Далёким велосипедным звоночком за рекой расходилась неведомая птица, а у самого берега оглушительно плюхала в воде какая-то крупная рыба.
Зелёный задумчиво смотрел на задремавшего незнакомца, и по стариковскому обыкновению негромко причитал себе под нос: «Вот уж опять новое лето занимается, у всех свои дела, а мне тут торчи в земле как заноза, ржавей без толку... Скорей бы уж развалиться!»
– Опять старик свою шарманку завёл. Только тиной от таких разговоров покрываешься! – продребезжала Моторка так зычно, что Эхо открыл глаза.
– У тебя-то тина что внутри, что снаружи! – осердился Зелёный.
Настырная Моторка захихикала, и Эху, оказавшемуся между ними, сделалось чуток неловко.
– Далёко ль путь держишь, малой? – быстро остыв, спросил Зелёный.
– А так, иду, куда ноги идут! – ответил Эхо.
– Хмм, не дело... - сохмурился Зелёный, – Так и на мель сесть недолго или вовсе невесть где очутиться. Без чёткого курса всякое плаванье - так себе, прогулка, проминочка...
– Когда не знаешь заранее, что впереди, и куда тебя выведет самоходная тропка – не в самом ли пути и есть приятность? Каждый поворот удивителен, ежели не спешить да всё примечать! – улыбнулся Эхо.
Насупившись, задумался Зелёный о том, что сказал ему Эхо. Ужель ли и вправду в самом хождении может быть радость, а не в цели пути? Никогда о таком даже не помышляя, в те времена ещё новенький и исправный, баркас торопился, ведая лишь свой долг, расписание да пункты назначения и прибытия. А по левый и правый его борта мелькал, искрясь и переливаясь, живой пестроцветный мир. Теперь, напрягая изо всех сил свою память, он не мог вспомнить ничего особенного, чем можно было б удивить этого юного странника. От досады Зелёный только скрипнул.
– И много ль интересного ты повидал на своём пути? – спросил он наконец.
– Не мало! О том не один день сказывать придётся, а то и дольше! – ответил Эхо.
– А я-то про всё уж позабыл. Кажись, и не бывал нигде, ничегошеньки и не видывал, а так и стоял тут будто вкопанный, как стою уж без числа дней... – привычной скороговоркой пробренчал Зелёный. Вдали опять издевательски загикала моторка, и от нарастающего раздражения Зелёный заскрипел. Но тут его на миг опять обдало воспоминаниями:
– Разве что ребятишек ещё помню, как играли здесь да подрастали...
– Ох, а расскажи про них! – так и озарился весь Эхо, привстав с травы.
– Много их было, а я по именам каждого упомнил, как они друг дружку-то называли. Загорелые все – чистая бронза! Шустрой командой из деревни прикатятся, и ну игры выдумывать, аж земля от топота дрожит, небо от гомона звенит! А не то рыбачат, тогда уж ни гу-гу – тишина, как отцы учили; каждый плеск в речке слышно. Ждал я их, что и говорить! Давно не приходили, давно... Не встречал ли ты их где по дороге?
– Если бы... – грустно произнёс Эхо; он и знать не знал, как звучат детские голоса.
– Хоть бы ещё успеть на мир посмотреть – авось, и отыскал бы их, а? – с надеждой проговорил Зелёный, глядя вдаль. – Кабы взять да спроста б в свободное плаванье пойти, как ты говоришь, чтобы в приятность! А потом и развалиться не жалко! Да что впустую мечтать – стою тут как заколдованный, и ржаветь-то ещё не один век. А теперь мне радости и вовсе никакой нет, не обучен я её замечать...
Договорил он и умолк. Сокрылась на горизонтом тусклая, как тлеющий уголёк, макушка солнца. Запоспевали следом смородиновые сумерки, неспешно расходясь по притихшим просторам, и стало чуточку прохладнее.
– Успеешь ещё края дальние повидать, не горюй! – железного борта коснулась тёплая ладонь. – А если людей встретишь, то мне о том не забудь весточку передать... – сказал с улыбкой Эхо и прижался к стылому металлу лбом. Понял он, отчего так ворчлив Зелёный, понял и тоску его по людям, и сочувствием наполнилось его сердце.
Шумно вздохнул старый баркас, позабывший живое тепло, и крупная дрожь пробежала по его обшивке – то сошли чары векового человеческого забвения, печатью сковавшими его душу с давних пор. Застонало, заскрежетало под палубой, да из тёмной глубины железного нутра высвободилось что-то прозрачное, похожее на сияющее облачко пара – то был живой дух корабля, что так долго томился в плену ржавого тела в ожидании простого тёплого прикосновенья и сочувствия. Столь малого, столь бесценного. Переливаясь перламутром, облачко на мгновенье зависло в воздухе, и чуткий слух Эха уловил в еле слышном шелесте: «Спасибо»
Только успел Эхо растерянно помахать на прощание рукой, как белёсое облачко устремилось ввысь, ширясь и набираясь сырью июньского вечера.
На другой год всё было, как прежде: речка неспешно несла свои воды, куда положено, от зари до самого заката мельтешили береговушки, ветхий обласок опять стерёг под собой гнёздышко с новым птичьим выводком, и моторка под приглядом моста лениво покачивалась в осоке. И только старый баркас по имени Зелёный так никому и не отозвался. Но порой на небосклоне то и дело показывалось большое облако корабликом, неспешно плывущее, куда ему вздумается. Наверное, вы не раз такое видели?

*Лива — большая лужа, застойное озерцо

*Обласок — деревянная лодка-долблёнка

*Чирки — маленькие речные уточки-свистунки