Вредный мужик

     Это история случилась уже более двух лет как. Да, летит время. 
А вспомнил я ее сейчас потому, что мне хочется побольше рассказать Вам, уважаемый читатель, о моем соседе, о том самом Прохоре Ерофееве с которым вы познакомились читая рассказ КЛАД. 
Решил написать я еще один рассказ. И вот, такой он вышел. 

 
     В тот понедельник, десятого сентября, путейный обходчик из села Мошкино Прохор Ерофеев не вышел на работу. Это было странно, потому, что за последние двадцать лет такого за ним не замечалось. 

     – Должно быть, заболел или запил, – сказала баба Нюра в разговоре со своей соседкой Евдокией. 
     – Да ты чего говоришь-то? Да он в рот не берет, – засомневалась в ее словах Евдокия. 
     – Два года уже как не потребляет, – со знанием дела произнесла продавщица Зинка. – Столько времени он водку не покупал! Только пару раз. И то, не себе, а гостям. 
     – А ты почем знаешь, что не себе? – спросила ее баба Нюра. 
     – Так мне Любка говорила, – уверенно сказала Зинка, – братьям брал на день рождения. А сам ни-ни. Только одно пиво. 
     – Ну, значит температура, – сомневаясь в реальности происходящего, воскликнула Евдокия, готовая скорее во второй раз поверить в конец света, чем в то, что мужик два года не пьет. 
     – С прошлых выборов ни грамма, – сказала в подтверждение своих слов, как отрезала Зинка. 
В это самое время в магазин входит Люба, жена Прохора. 

     – Что с мужем-то, Люб? – спрашивает ее Зинаида. – А то я еще вчера за мужем твоим дурное приметила. Как пришел голосовать в магазин, бюллетень опустил в ящик, потом порылся в нем еще, так лицом и переменился. Ты пойди в аптеку, аспирину ему купи, что ли? 
     – Да я сама ничего толком не пойму, – отвечает ей Люба, – с вечера заперся в бане с книжкой какой-то и не выходит. Я уже и не припомню, когда он книги читал последний раз. А тут вот штука какая странная. 
     – А что за книга-то? – спрашивает ее баба Нюра, – чай шибко интересная, дефективная, наверное? 
     – Да не знаю я, – отвечает ей Люба, – иностранная книга. Но на нашем языке, он у меня никаких других не знает. 
     – Канта он читает. Иммануила, значит, – говорит вошедшая в магазин Полина, библиотекарша, – «Основы метафизики нравственности» называется, вчера ее у меня взял. 
     – Ну, граждане, тогда я пошла! – сказала баба Нюра, как-то странно поглядев на Любу, и бочком выходя на улицу. 
     Разговор этот происходил у нашего деревенского магазина в понедельник в десять часов утра. 

     Да, Уважаемый читатель, Прохор читал в бане Канта. И как всегда у нас бывает, к полудню эта весть уже разнеслась по всему селу. Дошел тот слух и до меня. Я решил пойти к Прохору, дай думаю, выясню, что это он за философию взялся, что за метаморфозы такие с ним происходят. Все-таки сдружились мы с ним в последнее время. Нельзя человека наедине с Кантом в беде оставлять. Купил в магазине лимон и пошел. 

     Подойдя к их калитке, увидел стоящую возле нее, Любу, жену Прохора. Она сразу ко мне. 
     – Здравствуй, Львович, – взволнованно приветствовала она меня. – Как я рада, что ты к нам зашел! Пойди, погляди, как он там. С вечера не выходит. Прямо горе. 
     – А где он? – спрашиваю я Любу. 
     – Так, где ему быть, – говорит, – в бане, как обычно. 
Прохор все еще был в бане. Я постучал, потом еще разок постучал. Он, приоткрыв дверь и убедившись, что больше никого нет рядом, меня впустил. 
     – Заходи, писатель. Только быстрей дверь затворяй, – сказал он хриплым простуженным голосом, – дует сильно очень. 
     – Чего стряслось-то? – спрашиваю я. – У магазина только о тебе и разговоры. 
     – Стряслось, – в сердцах произнес Прохор. – Вот скажи, Львович, есть на свете правда, справедливость какая, или как? Что книги там разные об этом пишут? 
Заявление, думаю я… Прямо, гамлетовский вопрос поставил, черт… 
     – Случается, – отвечаю я ему, – но редко. 
     – Вот ты тоже, я погляжу философ, – говорит мне он, – тоже умеешь так ловко извернуться, писатель, как Борис Михайлович, депутат наш. 
     – Так в чем дело-то? – спрашиваю. – Скажи толком. Бабы говорят, ты философией увлекся? 
     – Толком? – задумчиво произносит в это момент Прохор, закладывая цигарку – самокрутку себе в зубы. – Ну что ж, вот тебе толком! 
     Я же четыре года тому назад человеком себя почувствовал. Понимаешь? Раньше я кем был? Вредным мужиком я был – против всех голосовал. Возьму бюллетень и зачеркну всех крестиком, чтобы, значит, ни за кого! Пусть думаю, все они, кандидаты эти, перечеркнутые у меня ходят. Прознали про это мое голосование в деревне. У нас, в Мошкино, ни от кого ничего не утаишь, сам уж, наверное, это понял, третий год у нас живешь. Прознали, и стал я навроде как местным дурачком числиться. 
     Вот дурень, стали говорить, приходит и всех зачеркивает, фарс свой показывает. Принципиальный какой нашелся. А может, я и есть такой! Что в том дурного? Если нет у меня ни к одной партии собственной привилегии? Нет полного консенсуса внутреннего ни с одной представленной мне программой? Вот и голосовал против таким образом. Обиделся я тогда на весь свет. На всю нашу деревню от непонимания такого. 
     А четыре года тому назад графу ввели «Против всех». Как я тогда обрадовался, человеком опять себя почувствовал! Не надо, думаю, юлить больше. Не надо всех черкать, как вредитель какой. Могу теперь совершенно открыто и не таясь, ставить в эту клетку свое личное мнение, как все ответственные граждане. 
     Слушаю я его, а сам думаю, – вот чудак он все-таки какой, Прохор? Как был всегда чудак, так и остался, как ребенок малый, ей богу! 
     – А в этот раз пришел. Взял бумагу, – продолжал он, – гляжу, а графы моей нет. Убрали черти, заседатели московские. Стал опять всех черкать, как прежде. Почеркал и пошел на улицу. А как только зашел за угол нашего магазина, что-то меня по голове стукнуло. Опять ведь будут надо мной усмехаться, как узнают, что за старое взялся. Вернулся и стал в ящике рыться, бюллетень свой искать… 
     – Как рыться? – спрашиваю я. – Они же, бюллетени эти, в закрытой урне хранятся, никому туда, внутрь, доступа нет. 
     – Ой, уморил писатель, – говори он мне, – это у Вас в Москве доступа нет к урне. А у нас выборы где в этот раз проходили? 
     – Не знаю, – говорю, – в школе, должно быть. 
     – Нет. Не в школе, – говорит, – она до сих пор закрыта, ремонт все еще идет. Хотели сперва в «Доме культуры» провести, так он пятый год досками заколочен, как там потолок обвалился. Урны-то были. Их там на складе в школе с прошлых выборов сложили. А теперь спохватились ставить, кинулись на склад, а их и след простыл. 
     – Украли, что ли? – спрашиваю. 
     – Обижаешь, писатель, – отвечает Прохор, – у нас, в Мошкино, воров нет. Председатель наш, ну глава сельсовета, сэкономить решил при ремонте. Строителей, азиатов этих средних, нанял. Вот они, когда ремонт делать начали, все лишнее и выбросили к чертям собачьим! И урны для голосования на помойку вместе с другим хламом ушли. Пока спохватились, пока в район дозвонились, уже открывать голосование пора. Поэтому в магазине у Зинки пришлось голосование проводить. А там, какие урны? Зинка ящик большой из-под овощей приспособила, сверху крышку из-под коробки с бананами на клей приделала, да тесаком щель в ней прорезала. Вот и вся урна. Вот туда и клали бюллетени. А я коробку открыл, в ящике порылся, нашел свой бюллетень и порвал. Так домой, не проголосовавши, и ушел. Представляешь, Львович? Первый раз за двенадцать лет голос не отдал! Чуть не умер со стыда перед самим собой! 
      – А наблюдатели от фракций куда смотрели? – спрашиваю. – Или у вас их вовсе не было? 
      – Были, наблюдатели, как не быть! Только им, чтобы наблюдать в нашу глушь пошли и не придирались сильно к коробке этой, презент выдали – набор продовольственный собрали: банку шпрот положили, колбасы копченой и еще какого дефициту. Так они сразу бутылку взяли и за углом магазина и отнаблюдали, под закусь дармовую. 
     – Ну, ты это напрасно, – говорю, – переживать так стал по этому поводу. Таких не проголосовавших, и которые на выборы совсем не ходят, почитай каждый второй с половиной будет. 
     – А я не каждый, тем более с половиной, – отвечает мне Прохор, – я мыслящий, может быть, человек. И не приемлю, как например, сосед мой Ерофеев, который все время выборы на рыбалку разменивает, в стороне от определяющих событий страны оставаться. Мне, может быть, за державу обидно? А потому, я это дело так не оставлю. В газету писать буду, требовать, чтобы вернули мне графу мою взад, главная штука! Такая вот нравственная метафизика – я мужик принципиальный! И философия тут совсем не причем. А Канта этого я для самосовершенствования читаю, для самообразования. 

     Вот ведь какие у нас в Мошкино страсти – мордасти бывали. 

     В прошлом месяце, приехать на суд по делу Прохора, я как обещал ему, не смог. В больнице месяц провалялся, и поэтому, чувствовал себя перед ним виноватым. 
     И в первый же свой приезд в Мошкино после выписки, я конечно сразу пошел к нему объяснится. 
Прохор, как всегда, встретил приветливо. 
     – А писатель, Львович, – давненько тебя не было. Мы уж с Любашей забеспокоились. 
     – Так мал и так, – говорю, – здоровье подкачало. Ну, как твой суд, чем дело то закончилось? – спрашиваю я его. 
     – Суд? А что суд? Выиграл я! – спокойно так отвечает Прохор. – Дело мое бесспорное оказалось. Забор вон на месте стоит, как ему и положено. А на суд все село пришло, народу набилось – яблоку негде упасть. 
     – А клад-то как, – спрашиваю, – вторую дедову банку нашел? 
     – Да нет никакой второй банки! – отвечает Прохор. – думаю, и не было ее никогда. Приврал дед. Я весь сад перекопал, и вилами перерыл, ничего. Потом Иван сосед миноискателем слушал. Только два ржавых гвоздя и крюк нашли. 
     – А что, второй иск, на родство ваше перепутанное не подал еще Анатолий? 
     – И не подаст! – уверенно отвечает Прохор. – Доказательств, что бабка его беременная замуж выходила, нет никаких. Наши бабы считают, что вранье это все. Считают, из ревности так в письме написала. А я вот, точно Ерофеевской породы получаюсь. Тут уж не отвертишься. Но поэтому, и не подает он иск этот никогда. Это не он у меня, а я у него, выходит, могу пол сада отсудить по наследству. Только мне это не нужно. Пусть живет себе со своей совестью испорченной. Вот такие дела, писатель Львович! 

     Течет время. Сменяются эпохи. А Мошкино как было Мошкиным, так им и останется. Как стояло, так и будет стоять, пока в нем живут такие мужики, как Прохор Пшенкин – Ерофеев. 

 
     p. s. На этом истории села Мошкино пока заканчиваются. Может быть, будут и новые. Кто знает? Да наверняка будут. Поводов и сюжетов у нас, как всегда, хоть отбавляй.