Глава 2. Беглецы в прошлое

Бражелон ловил себя на странных желаниях: вечером хотелось залезть под горячий душ, дневную сонливость после бессонной ночи тянуло разогнать чашкой крепкого кофе (у него начались даже обонятельные галлюцинации: нос улавливал аромат кофейных зерен), а рука искала знакомую панель навеки издохшего мобильника. С Фархадом память проделывала еще и не такое: он задыхался без связи, искал микроволновку по утрам, туалет вообще вызвал у него потрясение, и Раулю, в конце концов смирившемуся с отсутствием всего того, что предоставляли блага цивилизации, и просто окунувшемуся в прошлое, не раз казалось, что его товарищ по несчастью близок к истерике.
Но человек – странное животное. Постепенно они свыклись с обстоятельствами и начали строить планы. Ла Фер был пуст: почти пуст, если не считать троих слуг. Рауль проделал некоторые расчеты, и у него получилось, что они попали в 1624 год, значит, время Кончини давно прошло, и вот-вот наступит, или уже началось правление Ришелье. Но здесь, на границе, это пока еще не ощущалось.
Он не слишком хорошо знал, когда приключилась трагическая история графа де Ла Фер: Атос не живописал сыну, что, где и как произошло, больше упирая на эмоциональную сторону своей неудачной женитьбы. И теперь виконт столкнулся с фактом, что он не знает, чего опасаться.
Слуги ему не мешали: они явно были наняты для того, чтобы замок не пустовал окончательно, но, словно дух запустения витал над старыми стенами Ла Фера, так много повидавшими, и еще больше пережившими за долгие века. И, судя по тому, что сходство Рауля с отцом никак не отразилось на поведении челяди, виконт мог предположить, что они графа де Ла Фер никогда не видели.
Никто и ничто не мешало молодым людям наслаждаться полной свободой. Рауль учил Фархада фехтованию. Верхом тот ездил прекрасно, стрелял тоже недурно, а, научившись владеть шпагой, мог бы считать себя готовым к любым случайностям. Раз в неделю виконт вытаскивал своего товарища на охоту: против ожидания, иранец это занятие не любил, не понимал, в чем радость, если сильный убивает слабого, и категорически отказывался стрелять, пока однажды, просто на верховой прогулке, они не наткнулись на кабанье семейство. До конца своих дней не суждено было юноше забыть эту сцену: кабана, с визгом бросившегося на виконта, и павшего от одного-единственного удара в сердце, который нанес ему Бражелон, успевший соскочить со своего коня, и крутившаяся на одном месте свинья, которой его пуля попала в голову. Он сидел в седле и, как во сне, видел виконта, с трудом встающего с земли, залитого кабаньей кровью, свинью, наконец, затихшую, и с десяток полосатых поросят, неловко тыкающихся в нее пятачками.
Рауль с трудом доковылял до своего коня, и ухватился за его гриву. Тут только Фархад сообразил, что дело неладно, и поспешно соскользнул с седла.
- Ты ранен, Рауль? – бросился он к виконту.
- Да, и, кажется, довольно серьезно, - еле выдохнул Рауль и прижался головой к лошадиному боку. – Нужен врач. Помоги мне сесть на лошадь. Какая досада, - пробормотал он сквозь зубы.
Они добрались до замка довольно быстро, хотя, несмотря на наложенный жгут, кровь виконта все же капала из распоротого сапога, оставляя следы на прелых прошлогодних листьях на тропе, ведущей к Ла Феру.
Врача нашли, по счастью, в соседней деревушке, иначе пришлось бы ехать за ним в Сен-Гобен. Он осмотрел рану, качая головой, наложил повязку, оставил предписания и обещал зайти на следующий день.
- Вашему сиятельству придется с неделю провести в постели: рана может воспалиться и неизбежна лихорадка. – Лекарь внимательно, не таясь, рассматривал Бражелона, пока Фархад светил на рану с помощью свечи. – Раньше вы, господин граф, не выходили на кабана в одиночку: к чему такой риск?
- Я и не собирался на охоту, - Рауль поморщился, - всему виной глупый случай.
Виконт уже понял, что врач путает его с отцом. Следовательно, они попали в тот отрезок времени, когда граф де Ла Фер исчез из своих владений, подавшись в солдаты. И они были в том же временном потоке. Врач знает отца, и не считает его умершим: это пока было все, что понял виконт.
Проблемы начались сразу же после ухода врача: слуги заявили, что они просят расчет. Это не смутило бы Рауля, будь у него деньги, но денег не было. Наверное, немногочисленная обслуга замка покинула бы его уже давно, но у кого просить жалование, слуги не знали: хозяина они не видели, нанимал их управляющий. Раз в месяц он исправно привозил деньги, но последние два месяца его никто не видел: ходили слухи, что он помер. А тут лекарь признал в раненом постояльце самого графа, и слуги приободрились: хозяин собственной персоной: это получше господина управляющего будет. Бражелон, которого мучила лихорадка, и нещадно болела раненная нога, сквозь полубред пытался понять, что нужно этим трем полукрестьянам-полубродягам. И тут свое слово сказал Фархад.
- Никто из вас никуда не уйдет, - заявил он непререкаемым тоном. – Бросить своего господина в таком состоянии вы не посмеете: Господь не велит быть суровыми со страждущими, - он бросил косой взгляд на Бражелона, который едва не вытаращил глаза, услышав подобные сентенции из уст несостоявшегося мусульманина. – Во-вторых, это ваш господин, а вы его слуги. Вы получите все, что вам причитается, как только господин граф сможет передвигаться, и выяснит, что произошло с его управляющим. К тому же, все это время, что мы находимся в замке, вам жаловаться не на что: вы ели столько мяса и пили столько вина из графских погребов, что памяти об этом вам теперь хватит на всю оставшуюся жизнь. – Он тяжело вздохнул, и добавил уже другим тоном, - я прошу вас чисто по-человечески: не бросайте нас.
Дворня выслушала эти слова, переминаясь с ноги на ногу, почесывая затылок и переглядываясь. Они отправились восвояси, так и не решив, что делать, а Рауль молча протянул руку своему приятелю: его по-настоящему тронула забота иранца.
- Кажется, мы получили некоторую отсрочку неприятностям, - неловко пошутил он. – Спасибо, Фархад, у вас получилось убедительно, я бы не сумел просить слуг. Мне бы просто в голову такое не пришло – обратиться к их совести, - он невесело улыбнулся. – И что удивительно – они впечатлились.
- Если на то пошло, мне вообще никогда не приходилось с ними иметь дело: мы с мамой как-то обходились без помощников. А вот мой отец, он любил, чтобы ему прислуживали.
Рауль промолчал: сквозь жар и боль его все равно донимала мысль, как выпутаться из положения. Отец никогда особенно не распространялся о том, как он узнал о предательстве жены. Более того, Рауль узнал все подробности только после книги, и долго не мог забыть лицо Атоса, когда он ему выдал всю информацию, ставшую ему известной и от Мордаунта. Только спустя время он понял, что нежелание говорить правду было желанием уберечь его, Рауля, от осознания, что на чести рода лежит такое пятно.
Здесь они с Фархадом были одни. Пока. Рауль не сомневался, что отец и друзья непременно станут его разыскивать, и поиски неизбежно приведут их сюда. И что начнется, когда в поле зрения местных окажутся оба Ла Фера, предсказать сложно.
- Я думаю, нам скоро станет нескучно, друг мой. Я нисколько не удивлюсь, если нас посетят гости, которым мы будем рады.
- Рауль, вы о чем?
- О том, что верные друзья – это самое главное в жизни, Фархад.
- А женщины, а любовь? – иранец смотрел на виконта с сомнением.
- Я лично в это не верю, - отвернулся Рауль и уткнулся в подушку. Фархад разбудил в нем дремлющего циника, каким, в минуты дурного настроения, Раулю себя очень хотелось видеть.
Неужто ему всегда будет так же везти, как отцу? Женщина приносит в душу разочарование, боль утраты, неверие в данное слово… Лавальер, Марион… были и другие, правда не очень много, но были же! И каждая оставляла в душе нечто, похожее на ядовитую занозу: и не болит по-настоящему, а так, саднит, как свежая царапина.
Лучше уж поговорить о другом.
- Фархад, а за что вас посадили? Вы же в другом государстве жили? - сменил он тему, да так резко, что иранец не успел перестроится на новую волну, и ответил, не скрываясь: "За дело об архиве."
- Каком архиве? Уж не иранском ли? – виконт даже приподнялся в подушках.
- Именно, будь он неладен.
- Но это же громкое дело, и занимался им МОССАД, при чем тут вы, Фархад.
- Посчитали меня причастным, похитили на территории США, привезли в Сирию, на базу к Хизбалле. Там принялись меня "разрабатывать". Хорошо, дело не дошло до настоящих допросов, - Фархад потер скулу, видно, припомнилось все же что-то, посущественнее слов. – Видимо, потом разобрались, что от меня на данном этапе толку никакого, решили приберечь на всякий случай. Как оказалось – не зря. Видимо, отцу не доверяли до конца, подстраховались мной. А вы что, в курсе того, как события разворачивались?
Рауль только вздохнул в очередной раз и точно также, как и Фархад, потер скулу.
- Я попался совсем по-глупому, - ответил он. - Приехал в Париж, искал по всем антикварным рынкам одну, важную для меня, вещицу, и попался в ловушку. Меня подставили, потом объявилась полиция… долго рассказывать, но, в итоге, я оказался у той же Хизбаллы.
- Да, невесело, - Фархад встал, прошелся по комнате, постоял у портрета какого-то вельможи времен Генриха 3. – Это кто-то из ваших предков, Рауль?
- Прадед. Ангерран де Ла Фер. Предпоследний, кому дали такое имя. Хотя, нет, я забыл: так звали и деда, и был еще один, но уже в веке 21. Занятный господин, надо сказать, не из военных, но наша жилка у него оказалась, лаферовская. Но это совсем другая история.
- Расскажете?
- Как-нибудь, при случае.
Время было позднее, пора было отдыхать, но каждый из молодых людей ворочался на своей постели, вспоминая события, столкнувшие их.

Фархад попал в Штаты совсем ребенком. Сначала он был вместе с матерью, но о том времени у него не осталось четких воспоминаний. Единственное, что он помнил очень хорошо – это постоянные переезды из одного города в другой, с одной съемной квартиры – на другую. Потом он вспомнил ссору: отец кричал, мама плакала. А утром отец приехал, забрал его, и они долго ехали на машине. Потом они оказались в какой-то школе, где, после разговора с директором, Фархад остался. Эта школа стала его домом. Иногда приезжал отец, забирал его на каникулы, пару раз приезжала мать, потом она исчезла: сначала из его жизни, потом из памяти.
Учился он хорошо, науки ему давались легко. Он увлекся физикой, она стала его профессией. В один, далеко не прекрасный день, отец явился к нему домой в сопровождении какого-то господина. Фархад почуял в нем врага сразу, тем непонятнее было поведение отца: он стал каким-то суетливым, чуть ли не угодливым. Годы его таким сделали или новый расклад сил в Иране? Обо всем этом молодой человек думал уже потом, после ухода гостя, а в тот момент его огорошила прямота, с какой незнакомец требовал от него участия в разработках ядерной бомбы. Именно требовал, как от своего подчиненного. На следующий день позвонил отец и назначил ему встречу за сотню миль от дома, на какой-то заправке. Фархад туда не успел – его перехватили на полпути, когда он остановился перекусить и зайти в туалет. Там его и взяли: укол в бедро – и сознание отключилось. Его вывели, как пьяного в стельку, тело едва подчинялось ему, сознание путалось. В себя он пришел уже в Иране, где на секретной базе, одной из сотен, стояли установки по обогащению урана.
Его обрабатывали упорно, поочередно давили то на патриотическую жилку, то ставили в пример деда и отца, то многозначительно поминали о возможностях получить результаты с помощью давления не только на психику.
Фархад был только по рождению иранцем: по духу он был американцем, и по гражданству тоже. Его ничего, практически, не связывало с устремлениями айятолл. Но его разрабатывали не дураки, и в какой-то момент он понял, что им нужно совсем не его понимание ядерных процессов в реакторе. Что-то важное нашли они в его работе, что-то, что заинтересовало их. Его прощупывали насчет его понимания пространства и времени. С невинным видом бросались мысли о путешествии в прошлое, и вопросы с каждым разом становились все глубже, все профессиональнее. Молчать – значит признать, что ты работал в этом направлении. Отвечать, что ты в этом профан – докторская Фархада была посвящена именно этой теме. В какой-то момент ему стало страшно: ему рассказали о французах, явившихся из прошлого. Фархад не поверил, но те документы и статьи, что ему предоставили для ознакомления, выглядели правдой. Если вообще в такую правду можно поверить.
Он сказал, что хочет подумать. Ему дали пару дней на раздумья, а потом заявили, что выбора у него все равно нет. Выбора у него действительно не было. И тогда он сказал, что сможет дать им нужный ответ, только если сам встретится с кем-нибудь из французов. Он был уверен, что поставил неразрешимую задачу для своих похитителей, но ошибся. Он не знал, что задумала разведка Ирана, похитившая для этой встречи виконта, и протянувшая руки ко всей четверке.
Когда Фархад и Рауль де Бражелон оказались рядом, и когда Рауль понял, что выход у них только один – уйти в прошлое, он увел туда их двоих.
Фархад не зря упомянул Раулю о "деле об архиве": он был причастен к его похищению, но совсем не тем боком, о котором думали в Иране. Он знал, где находится документация, знал из случайно подслушанного разговора. Знал несколько лет – и молчал, понимая, что с такой тайной не живут. А его отец тоже знал, что сын – в числе тех, кто посвящен. Это была его, Наримана, ошибка: он оставил на столе в гостинице, где они поселились на время каникул Фархада, фотографию снятого с воздуха горного массива. Оставил на несколько минут, но мальчик увидел и понял, что это - аэрофотосъемка. Потом был разговор отца с каким-то знакомым, в котором отец упомянул фотографию. Фархад увязал эти два факта в своей смышленой голове. Нариман, впоследствии, холодным потом покрылся, когда понял, что имел в виду его агент, оглянувшись на черноволосого кудрявого мальчугана: "Твой сын так же любит смерть, как и ты?"