Путь к засракулю

       В середине девяностых годов прошлого столетия меня преследовала тщеславная мечта получить засракуля – на официальном языке «Заслуженного работника культуры РФ». Как же так, спрашивал я себя, тружусь на культурно-пропагандистской ниве двадцать лет, знаю нынешнего председателя радиокомпании «Голос России» Армена Оганесяна почти столько же, а звания не имею? Большинство главных редакторов, каковым и я являюсь, давно засракули, многие работники финансовой и хозяйственной сферы уже получили это почетное звание, многие уже попали в наградные списки, а я нет.

       Мое мысленное негодование каким-то телепатическим способом передалось Оганесяну, и он в августе 1997 года включил меня в соответствующую заявку. Но тут возникли трудности. В бумаге (она называлась «представление»), которую необходимо было отослать в президентскую администрацию, требовалось указать научные работы или общественно значимые публикации. Научных работ у меня не было, к общественно значимым публикациям сложно было отнести один детектив из жизни запьянцовской эстрадной богемы, один псевдоисторический роман, книжицу стихов и песен. Более того, в комиссии по выдвижению могли резонно подумать: профессиональный пропагандист занимается какой-то чушью, да еще в рабочее время.

        На нашей радиостанции материалы, идущие в основной блок передач, печатались на бумаге, визировались, имели исходные данные и хранились в эфирных папках. Иными словами, приравнивались к публикациям. Мои собратья-начальники говорили: «Чего ты волнуешься? Подберем тебе общественно значимые тексты и приложим куда надо». Но мне, по горделивому и наивному нраву, не хотелось присваивать себе чужие труды и тем самым обманывать и президента, и его администрацию.

       Собственными терзаниями я поделился с Юрием Михайловичем Роговым – человеком воспитанным и положительным. (Его младший брат Сергей руководил тогда Институтом США и Канады). Ю. М. был единственным, кто без отвращения взял подаренный мною псевдоисторический роман и, спустя какое-то время, нашел в себе силы похвалить его. Юра сказал:

       – Ну, если желаешь, напиши что-нибудь общественно значимое; вот, сейчас как раз идет серия программ «К 80-летию Октября», я найду для тебя место в эфире.

       Рогов возглавлял вещание на Восточную и Южную Европу.

       – Я могу про Николая, – вдруг пришло мне в голову после некоторых размышлений.

       – Вот и напиши «Николай II и революция».

       – Но Оганесян – монархист, – возразил я.

       – Обойдется, – добродушно улыбнулся Юрий Михайлович…

        В итоге я принес ему шесть страниц не предвзятого, на мой взгляд, текста, он сократил – до четырех.

        Недавно я обнаружил на антресолях копию моего «исторического исследования». Привожу его полностью:

       «Главная редакция вещания на Восточную и Южную Европу Московского радио. Автор: М. Кедровский. Виза: Ю. Рогов.  Эфир: 12.09.97. К 80-летию Октябрьской революции. Николай II и революция.

       Диктор: Об Октябрьской революции написаны многие тысячи страниц. Ее причины столь многообразны, что однозначных и исчерпывающих объяснений случившегося не существует. Сегодня мы поговорим на мало разработанную тему «Николай II и революция». Предлагаем вашему вниманию зарисовку журналиста Михаила Кедровского.

       (Голос М. Кедровского)

       – Лет десять назад проходило бурное заседание коллегии Главного архивного управления Союза ССР. Обсуждались новые публикации к 70-летию Октября и в том числе возможности обнародования в печати части документов царской семьи из закрытого спецхрана. Дискуссия по последнему вопросу закончилась безрезультатно. И раздосадованные участники по непозволительной для того времени рассеянности и вопреки строгим правилам, покидая конференц-зал, забыли на длинном полированном столе некоторые из принесенных с собою материалов.

       Через несколько часов я листал поразительно сохранившуюся общую тетрадь в черном кожаном переплете – подлинный дневник последнего российского императора (таких тетрадей после расстрела Николая II было обнаружено около 50). Хорошая плотная бумага совсем не пожелтела, чернила, казалось, еще не просохли. Ровный твердый почерк, ни помарок, ни орфографических ошибок. Царь был человеком аккуратным, образованным, имел склонность к языкам – четыре иностранных, в том числе английский и французский, знал в совершенстве.

       Почти каждый день Николай II вносил в дневник пять-десять строк. Записи в общем-то обыденные: с кем встречался, кто присутствовал за завтраком или обедом, куда ездил. Каких-то раздумий, оценок событий (за редким исключением) в дневнике не содержится.

       Немало внимания в нем, как ни странно, отводится физическому труду в дворцовом парке Царского Села. Это – и посадка деревьев, и уборка территории, и даже некоторые ремонтные работы. В таких мероприятиях зачастую участвовали дочери императора.

       К монаршей причуде можно было бы отнестись с иронией. Но для самого Николая это был вопрос серьезный. Он ощущал (или по крайней мере ему так казалось) духовную связь с народом. Самодержцу хотелось верить, что он близок простому человеку, является его защитником и покровителем. Оторванный от действительности, как и любая царствующая особа, Николай II убеждал себя, что понимает жизнь низов, которую исключительно связывал с тяжелым ручным трудом.

       Поворот в умах к революции многие историки объясняют разочарованием народа в царе-батюшке. И приводят хрестоматийный пример – Кровавое воскресенье 9 января 1905 года, когда толпа рабочих, выступавших с требованием реформ, была расстреляна неподалеку от Зимнего дворца. Николай II тяжело переживал случившееся и возлагал вину на «бездарное окружение» и на стечение обстоятельств, которым нередко придавал роковое мистическое значение.

       Говоря о разочаровании народа в царе, забывают, что это разочарование постепенно становилось взаимным. За несколько дней до отречения от престола 2 марта 1917 года Николай II сказал в приватной беседе английскому послу: «Вы считаете, что я должен вернуть себе доверие моего народа? А не думаете ли вы, что, скорее, мой народ должен вернуть себе мое доверие?»

       Из дневников царя видно, что он никогда не интересовался политикой в должной степени для человека его положения, повседневные дела по управлению государством Николая тяготили. Он зачастую пренебрегал не только официальными встречами, но и светскими мероприятиями. В семейном кругу царь чувствовал себя значительно уютнее, чем на политической сцене. И укреплению власти это отнюдь не способствовало.

       Большевистское движение и российский император существовали сами по себе, почти что в параллельных мирах. Это позднее в советской мифологии рисовалась картина непримиримого противостояния между ними. Царь, судя по дневнику, понятия не имел, кто такие большевики до ноября 1917 года. Тем не менее Николай II, сам того не ведая, приложил руку к захвату ими власти. И речь не только о непоследовательной, непродуманной политике царского правительства или вообще об отсутствии таковой. Начиная с 1905 года, своими указами самодержец даровал неслыханные для России вольности, включая практическую свободу прессы, организаций, самостоятельность производственных коллективов, отмену ряда государственных монополий, создание постоянно фрондирующего парламента.

       О том, что произошла Октябрьская революция, свергнутый монарх узнал спустя примерно десять дней в далекой сибирской ссылке в Тобольске. В своем дневнике он дал поразительно меткую характеристику перевороту – «гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени». Он сравнивает здесь революцию 1917 года с самым трагическим периодом российской истории начала XVII века, когда в воцарившемся хаосе на какое-то время была Россией утрачена государственность.

       Незадолго до расстрела царской семьи Николай II перечитывал Салтыкова-Щедрина, высмеивавшего и бичевавшего в своих произведениях самодержавие. «Очень умно и интересно», – записал он в дневнике. Это – одна из последних записей. В ночь на 17 июля 1918 года жизнь Николая Романова оборвалась в подвале дома купца Ипатьева в Екатеринбурге. Устное распоряжение о расстреле, скорее всего, отдал Ленин, который, кстати говоря, тоже любил Салтыкова-Щедрина...

       Диктор: Поздней ночью закончил я чтение. А ранним утром моя жена, работавшая тогда в аппарате Главархива, попросила у вахтера ключи от конференц-зала и положила тетрадь в черном кожаном переплете на прежнее место. О временной пропаже ценнейшего документа так никто и не узнал. Теперь дневники последнего русского царя опубликованы. С ними может ознакомиться каждый и сделать собственные умозаключения…  Вы слушали заметки Михаила Кедровского».

       Сегодня наверняка я раскрыл бы тему иначе, поскольку лично для меня многое прояснилось… На общей летучке мою писанину одобрили и рекомендовали к включению и на других направлениях вещания. Армен Оганесян не возражал, но счел необходимым подчеркнуть, что со взглядами автора не согласен.
    
       Я написал для эфира еще несколько «общественно значимых заметок», их, правда, уже не хвалили, но звание я получил 4 июля 1998 года по указу президента за номером 769. Оно мне до нынешнего дня ни разу не пригодилось.

22.10.2014 – 25.06.2019