Мне кофе без молока, пожалуйста

Серые тени от чёрных грозовых туч скользили по сонной земле, окутывали город липким зноем. Но Леся знала, что совсем скоро прольётся на душные улицы долгожданный летний ливень, будто кто-то перевернёт над ними огромную чашку, полную прохладной воды. Перевернёт – и люди полной грудью вдохнут аромат свободной первобытной жизни, который во все времена приносил с собой дождь. Леся даже ощущала себя тем всесильным человеком. С балкона пятого этажа мир казался совершенно другим. Не таким, как снизу, и не таким, как днём. Всё было куда проще и интереснее: дерево под окном представлялось приютом всех волшебных сил, а скамейка в парке, до которого, казалось, можно достать рукой, точно становилась спутницей самых трепетных минут в чьей-то жизни.

Пальцы дрогнули, и горячие капли кофе полетели сквозь этажи вниз, к пылающему асфальту. Леся опустила чашку на подоконник. Стрелка часов давно уже переползла за полночь, но сон не шёл. Стоило закрыть глаза – как сползались все страхи и проблемы прошедшего дня, сознание заслонял зыбкий туман жутких образов и непонятных видений. Выкарабкивалась из него Леся под утро с головной болью, серым, как обои в гримёрной, лицом и приглушённым ужасом. В каждом из снов её предавали, бросали, забывали все те, без кого она уже не мыслила своей жизни, те, кто пропитал её насквозь, как пропитал насквозь запах лилий её однокомнатную квартиру.

Лилии ей дарили в театре. Лилии ей принёс в один холодный осенний день Никита-режиссёр. Лилии вышивала подружка на Лесиных белых футболках, потому что Олеся Лилина уже не могла быть собой без этих цветов. Лилия и сейчас лежала на сборнике Шекспира, белела среди ночи. Двойственный, противоречивый цветок, так и не нашедший себе единого толкования. Такой же двуликий, как сама Леся. Она наслаждалась тем, что в следующую минуту легко наденет на своё улыбающееся лицо маску гордого равнодушия, холодного презрения или детской наивности. Только так в реке жизни можно плыть против течения, справляясь с бурным потоком.

– Вот розмарин – это для памятливости: возьмите, дружок, и помните. А это анютины глазки: это чтоб думать, – эхо звонкого девичьего голоса отскочило от стен и утихло в тёмной передней. – А ты для чего? Зачем приснилась вчера? – Олеся хмыкнула, покрутив в пальцах лилию, и бросила её в ночную темноту.

Тонкая, пока ещё белая линия рассвета загоралась за серыми домами. Душно, тяжело дышать в предгрозовой утренний час. Накалялась земля, оседала на тротуары пыль, просыпались самые ранние люди, и Леся с пятого этажа вызывала такси, чтобы ехать куда-то, чтобы разрушить четвёртую стену, отделявшую её от всего мира уже две недели, чтобы снова смотреть на мир снизу и не думать о тяжких снах – плодах болезни, обыкновенной болезни, которая скоро не оставит о себе ни следа, – не искать в себе изъянов, ведь, что ни говори, а Олеся Лилина идеальна.

Так говорит зал. А с залом не поспоришь.

*****

Да будет счастлив на том и этом свете, тот, кто изобрёл видеосвязь! Это же одновременно и разговор с другом, и зеркало, которое подскажет, как лучше уложить чёлку, и экспертный совет по вопросам бледного расстроенного личика подружки, которая бодрится и щебечет, но зоркие глаза с той стороны телефона обмануть не сможет никогда.

– Сегодня последний день моего домашнего ареста, Олька-а, – пела на камеру Леся, приглаживая растрёпанные волосы. – Я выйду на работу наконец-то, и мы с Никитой такую бурную деятельность развёрнём: ни одному театру не снилось! Надо же с чего-то начинать, а раз подвернулся шанс поставить пьесу в серьезном заведении, нельзя показать себя в плохом свете… Лилии, лилии, лилии…

– Уже букеты от поклонников собираешь? – Оля покосилась куда-то в сторону, откуда доносился гул голосов. – Никита твой за стажировку ухватился обеими руками, он своего не упустит, и в театре останется.

– Почему мой? – стянув светлые кудри в пучок на затылке, Леся придирчиво оглядела своё отражение в маленьком карманном зеркальце. – Посмотри, я ничего?

– Леська, ничего – это Светка с журфака, которая к Волкову клеилась, но не приклеилась. А то, что Никита твой, я поняла, как только он в театре появился. И как только тебя к нему в постановку перекинули. Чутье у меня, понимаешь?

– Чутье у тебя и на Светку с Волковым было, только замуж он её точно не возьмёт, – равнодушно ответила Олеся, закалывая чёлку.

– Обрадовалась, обрадовалась! Да вы даже кофе пьёте одинаковый, с молоком! – завопила Оля. – Лилина, твой румянец видно даже сквозь слой пудры.

– Вот ещё, – пожала плечами Леся, всеми силами сдерживая внутреннее ликование. – Ну давай, Олька, до завтра. Я поеду в поликлинику.

– На такси?

– Личного водителя у меня пока ещё нет.

– Я сейчас брату позвоню, – Оля вскинула руку, пресекая попытки подруги отказаться, – хотя бы выспишься по дороге и приедешь нормальным человеком, а не упырём.

Через пять минут Леся уже сидела в машине и мрачно смотрела на бегущие вдоль шоссе дома. В салоне громко пело радио, глаза слипались, как слипаются зимой на морозе накрашенные ресницы. В какой-то момент девушке стало казаться, что она стоит на месте, а кружится весь мир вокруг, словно калейдоскоп, но зыбкая круговерть вдруг приобрела резкие очертания, остановилась и расцвела такими дикими оттенками, каких никогда не увидишь в жизни. Леся точно знала, что заснула, но радости этот сон уже не приносил.

Она стояла посреди кишащего людьми города, не серого, чёрного, пыльно-зелёного, а лимонно-жёлтого, багрово-красного, режущего взгляд своими радостными красками. Её толкали, она толкала, пробиваясь вперёд, цепляясь болтающейся на плече сумочкой за прохожих, ей было нужно вперёд, непонятно зачем, но очень, очень нужно. Девчонка в клетчатой юбке, собака, парень в квадратных очках, кошка, воробей у скамейки, молодая мамаша с коляской, солидный гражданин, похоже, профессор… Леся рванулась – стало нечем дышать. Кругом жили люди, но почему-то девушка знала, что ей никто не поможет, если она потеряет сознание.

Разноцветье бурлящего жизнью города сменилось безлюдным пустырём, когда Олеся уже отчаялась проснуться или вырваться из плена толпы. Пустырь этот она знала хорошо: если идти прямо и прямо, выйдешь к одной из школ. А лучше никуда отсюда не спешить и в молчаливом одиночестве вдыхать терпкий запах полыни. Леся опустилась на землю, пачкая новые джинсы бурой землёй. Сделала глубокий вдох, прислушиваясь к своим ощущениям. Простуда, ставшая её мучителем, сделавшая её затворницей, не напоминала о себе ни кашлем, ни болью в горле, но сейчас Олесю тревожило что-то иное. На пустыре никого не должно было быть. Это её сонный пустырь, её зона комфорта, здесь нет места бьющему в глаза цвету, режущему слух шуму.

Среди серой полыни и серого неба мучительно красным пятном горел куст рябины. Мучительно громко раздавались шаги человека в алой спортивной куртке. Леся зажмурилась, понимая, что в этот момент она ненавидит даже своё любимое платье цвета вечерней зари.

– Хватит надо мной издеваться! – закрыв руками уши, отчаянно крикнула она, сама не зная, к кому обращается.

– Тебе, что, песня не нравится?

Олеся подняла голову. Сквозь всё ещё звучавшие в полусне шаги и шорохи пробивался мотив весёлой популярной песенки. Секунда – и она сфокусировала взгляд на знакомом лице.

– Сон, Олег, просто сон, – махнула она рукой.

– Оля говорила, что ты очень устала. Не спишь, мол, на такси катаешься по городу, – подхватил разговор Олег.

Олеся промолчала, внутренне холодея, провела дрожащими пальцами по обтягивающей колено ткани. Сон, сон, сон… А джинсы и правда испачканы в бурой земле пустыря.

*****

– Что значит: не приходи завтра на репетицию? Ты вообще отдаёшь себе отчет в том, что говоришь? – дорога из поликлиники шла через парк, и Леся в сердцах обрывала с придорожных кустов чахлые сморщенные листки. – Не надо меня успокаивать, Никит, я совершенно спокойна!

– Где идешь? – парень умело перевёл тему, и Олеся, привыкшая к этому так же, как привыкла к жизни в городе, разительно отличающемся от её родного Петербурга, смягчила показательно суровый тон.

– Иду через сад, который недалеко от кольца. Скоро буду дома.

– Вдоль поребрика? – шутки про её «питерские словечки» давно приелись, но Леся привычно рассмеялась.

– А ты, наверное, вдоль бордюра.

– И зайдёшь ты в парадную?

– Ну, уж точно не в подъезд.

Серые тени от чёрных грозовых туч скользили по уже давно проснувшейся земле, но всё никак не раскрывались пёстрым куполом зонты, не темнел от небесной влаги асфальт. Город скалился высотками и рогатыми фонарными столбами, изнемогал от жары. Зной и тишина изводили, нагоняли тоску.

Леся миновала  и парк, и магазин старой книги, возле которого прогуливалась по вечерам почти каждый день, и собственную парадную, но тревожные мысли никак не покидали её уставшую голову. Почему после каждого беспокойного сна её так раздражает всё, что раньше казалось привычным – шутки друзей, красный цвет машины Олиного брата, пустырь за старой школой, где она часто бродила одна? Могла ли это быть… новая болезнь? Леся в ужасе остановилась. Люди искусства, ушедшие на страницы учебников истории и литературы, бывало, сходили с ума. Но она ещё так молода… Проездной в кармане… Можно сейчас поехать за город, отдохнуть от шума и суеты. Дело в усталости, да, в усталости! Или позвонить маминому брату? Он психотерапевт. Леся нащупала в кармане телефон и загнанно огляделась. Звонить с улицы сейчас почему-то было страшно. Взгляд зацепился за вывеску одной из маленьких уютных кофейных, каких пруд пруди в больших городах.
Олеся почти взбежала по ступенькам, дёрнула дверь, тяжело опустилась на высокий стул у барной стойки, забыв, по обыкновению, разгладить клетчатую юбку. Перевела дыхание и пусто упёрлась взглядом в цветную табличку с меню.

– Добрый день. Вам какой кофе? – тут же среагировал, видимо, уже заскучавший бариста.

В кофейне сидела пара-тройка человек: в самый разгар понедельника мало кто покидал пределы офисов и кабинетов. А если и покидал, тратил свободные минуты никак не на посещение кафе. Город гнал своих жителей вперёд, и вереница мелькающих перед глазами событий постепенно оседала на людях, обезличивала их. Так патина делает все старые монеты похожими друг на друга. Так умелый садовник подрезает деревья в городских парках. Подобные мысли часто приходили Лесе на ум в другое время. Когда она спокойно спала и красовалась на сцене, когда она еще не простудилась в разгар июльской жары. Сейчас ей думалось, что она ничем не отличается от казавшейся ей раньше тусклой и безынтересной массы людей. Влетела девушка в кофейню, сидит, лихорадочно блестит глазами. Подумают, что опаздывает, забежала на пару минут. Но, если хорошо подумать, у каждого, даже самого заурядного механика, своя тропа, своя линия жизни, совершенно ни на что не похожая. Олеся хмыкнула и оторвала взгляд от прейскуранта.

– Мне кофе с молоком, пожалуйста.

Пока бариста возился с заказом, девушка, постепенно успокаивающаяся, набрала Валерия Николаевича, перспективного психотерапевта, или просто дядю Валеру. Осторожно, не вызывая лишних вопросов, не заставляя никого волноваться. Говорили же когда-то, иди на журналиста, сдался тебе этот театральный. Вот и докатилась почти до сумасшествия. Трубку взяли быстро.

– Привет, Лесёнок!

– Привет, дядь Валер, я на минутку, – Леся осеклась, но живо совладала с подрагивающим голосом, затараторила бойко, весело. Наверное, слишком весело для того, что её тревожило сейчас. – Ты понимаешь, моя подруга приболела… Казалось, что ничего серьёзного, но она не спит уже которую ночь! Кошмары снятся. Она боится, что сходит с ума, потому как некоторые сны крайне реалистичны! Один раз ей приснилось, словно она репетировала какую-то пьесу, и ей руку задели рапирой. Она открывает глаза – а рука и правда в крови… Оцарапалась ночью, наверное, – неуверенно пояснила девушка. – С чем это может быть связано? 

– В её случае с чем угодно. Стресс, проблемы со здоровьем, прием некоторых лекарственных препаратов, недостаток отдыха, температура… Как видишь, нарушения психики стоят явно не на первом месте. Ты сейчас можешь записать несколько советов?

– Да, – Леся торопливо расстегнула сумку и выхватила карандаш и блокнот в потрёпанной красной обложке.

Страдальчески поморщилась и неровным, но привычно витиеватым почерком вывела посреди страницы мучавший её всё это время вопрос:

«Что делать?».

*****

В небе за городом изредка вспыхивали, расчерчивая тёмную кожу туч ослепительно белым узором вен, молнии, раскатистым басом гудел гром. В городе смеркалось, хотя долго ещё до вечера идти часам. В городе смеркалось, но духота так и не уступала место грозовой свежести и летнему дождю, которого жаждут уставшие люди, измученные животные, пожухлые растения.

Леся брела по тротуару, перекатывая языком во рту комок жевательной резинки. Вкус кофе с молоком въелся в неё, раздражал, не дарил, как раньше, спокойствие и тепло. После разговора с Валерием Николаевичем, она пошла домой и, по его совету, прилегла на диван, пытаясь уснуть. И очередной кошмар не заставил себя ждать, ворвавшись в усталое сознание Олеси буйным штормом.

Сцена театра. Почему-то покрытая плотным слоем пыли. Тут же выступали вчера… Леся присела на корточки и коснулась ладонью пола. Поднялась. Отряхнула серые пальцы, но пыль словно пропитала кожу. За кулисами, там, где простирался огромный зрительный зал, хлопнула дверь. Девушка шагнула навстречу звуку, и занавес разъехался, подчиняясь её немой просьбе. Сердце заколотилось бешено, точно норовя выскочить из клетки, вырваться на свободу, и Леся оторвала взгляд от своей ладони. Между кресел стоял Никита.

– Так странно, – голос почему-то рвался, но Олеся не хотела молчать, – только вчера Оля тут выступала, а сегодня пыль.

– Оля тут не выступала, – ответил чужой голос, не голос её Никиты.

– Как?

– Это твой театр. В нём выступаешь только ты, – тон стал издевательским, злым. – Выступала, если быть честным.

– Что? – пол под ногами дрогнул, и Леся с трудом удержала равновесие. – О чём ты, Ник?

Но Никиты в зале уже не было. Только хлопнула та же самая дверь, на короткий миг впустив в пыльное тёмное помещение поток неудержимого летнего солнца. Олеся кинулась за  ним, но сцена будто держала. Еле-еле оторвав ноги от дощатого пола, девушка побежала между рядов кресел. С трудом, как через плотную стену воды, как в замедленной съёмке. Спустя вечность она оказалась перед железной дверью. Дёрнула ручку – заперто. Ударила кулаком по холодному металлу, в кровь разбивая костяшки пальцев, и – проснулась.

Схватилась грязной левой рукой за окровавленную правую.

Сон, сон, просто сон. Да только слишком больно, чтобы поверить, что это во сне она задела кулаком о стену, чтобы поверить, что столько пыли есть в её чисто прибранной квартире.

Сидеть после этого дома Леся уже не могла. Повинуясь какому-то смутному, древнему инстинкту, который вёл и будет вести людей ещё сотни и тысячи лет после неё, девушка шла к людям. К тем людям, с которыми она работала и которых любила. К тем, которые точно не поймут по её голосу, что что-то случилось, как поняла бы мама, позвони Леся её сейчас. Актриса Олеся Лилина шла в театр, надеясь там найти успокоение.

– Здравствуй, Лесенька, – гардеробщица тётя Катя не пропустила ни одного спектакля, где играла её любимица. – Как твоё здоровье?

– Иди на поправку, – улыбнулась Олеся.

Начиная с вешалки, театр был театром. Её вторым домом, храмом высшего искусства, где никогда не могло случиться ничего дурного, где не было места людской подлости и людскому безразличию, где ко всем она привыкла, где всех она полюбила.

Со стороны чёрной лестницы, ведущей за кулисы, доносились голоса. Леся никогда не избегала встреч с людьми, но в этот раз тот же инстинкт, что вёл её в театр, заставил ноги пойти к главному входу в зал, через который в другие дни проходят толпы людей, через который в понедельник не проходит никто.

Толкнув вовсе не железную – обыкновенную – дверь, Олеся оказалась среди зрительских кресел, в мире, доселе ей незнакомом. Петли не скрипнули, девушка вошла незамеченной. Огляделась, сделала пару шагов и замерла. Репетировали «Гамлета». В первом ряду сидел Никита, закинув ногу на ногу. Леся знала, что сейчас между его бровей пролегла складка. Он хочет всё сделать идеально и очень переживает. Репетировали «Гамлета». На сцене стояла Офелия. Больше Олеся не видела ничего.

– Так, Оль, отлично, так и оставим. Давайте дальше по сценарию, – Никита встал, потянулся и встретился взглядом с онемевшей, стоящей посреди сцены Олей.

То, что было дальше, Олеся запомнила смутно. Никита обернулся, покраснел-побледнел, развёл руками, явно растерявшись, не зная, как объяснить происходящее.

– Лесь, мы просто не знали, когда ты поправишься, а застой в нашем деле недопустим, – Оля подобрала длинный подол сшитого по её, Олесиному, заказу платья и побежала по ступенькам со сцены.

– Вы звонили каждый день и знали всё, – глухо, почти шёпотом сказала Леся.

Но её услышали.

– Дело в том, – Никита решительно шагнул к девушке, но та отшатнулась.

– Могли бы сразу сказать.

Очнулась Олеся только на крыльце театра. Шёл дождь, но она не стала ждать и ринулась под ледяные серебряные струны. Бежала, не оглядываясь, но зная, что её попытаются вернуть, зная, что туда она уже не возвратится. Завтра, завтра же попроситься в труппу Волкова, согласиться на любую роль… Оля… Не пей вина, Гертруда. Быстро же из Гертруд взлетают в Офелии!.. В кармане взвизгнул телефон. Леся схватила его. Почему-то ответила на вызов и приложила трубку к уху, остановившись посреди улицы.

– Олеся, ты не права, – голос-голос-голос, слова-слова-слова, – я не мог ждать тебя, но я, – пустые фразы-фразы-фразы, – конечно, я мог тебя предупредить, но… – ох, и гад же ты, Никита. Сам говорил: сиди на больничном, я буду ждать. – Но ты эксцентричная девушка, не поняла бы, – вклинился в разговор истеричный женский голос.

Леся подняла мокрое лицо к небу и болезненно улыбнулась.

– Тебе же говорили, дура, – со смешком выплюнула она.

В трубке замолчали.

– Знаете, господа, я недавно шла по Арбату, – продолжала Олеся, наслаждаясь каждым своим словом, – и встретила местную сумасшедшую. И она сказала: тебя же каждую ночь предупреждают, дурочка. Сдаётся мне, что изо всех действующих лиц этой комедии, – голос охрип, и девушка делала паузу после каждого слова, пытаясь совладать с собой, – самый нормальный человек – это она.

В трубке всё ещё висела напряжённая тишина. Кто-то кашлянул, кто-то присвистнул. Видимо, всё это время на той стороне была включена громкая связь. Олеся помолчала, а потом торопливо, почти раздражённо сбросила вызов.

На подгибающихся ногах пошла по тротуару под летним дождём, возрождающим жёлтую траву в парках, вялые листья на деревьях. В глаза бросилась вывеска кофейни, где совсем недавно она сидела, боясь сойти с ума в одиночестве московской квартиры. Сейчас все страхи как-то сами собой отступили, ужас от кошмарных снов притупился. Леся снова зашла в уютное полупустое помещение, улыбнулась, увидев, что бариста одет в красную клетчатую рубашку, присела на высокий стул у самой барной стойки.

– Мне кофе без молока, пожалуйста.