Однажды вечером. Часть 4. 15. Без любви

Лидия. Из дневника.
2003 год, 15 сентября. Москва. 

                «Она была так дорога
                Ему чертой любою,
                Как морю близки берега
                Всей линией прибоя.»
                Б. Пастернак

Я обожаю Пастернака, но эти стихи мне особенно памятны. Я ехала от Алеши в безысходном состоянии. Мы прощались, и это было неизбежно. Мы прощались после того, как я оставила все, все ради него, ради того, чтоб быть с ним. Нет, это не было жертвой. Просто я сказала себе: или сейчас - или никогда. Почему я была так уверена, что нужна, любима? Да, его объятия всегда были для меня открыты. Да, для меня он всегда был свободен от любых обязательств. Или мне так хотелось думать? Все же я не смогла стать для него тем, чем была Стелла – и не могла смириться с тем, что всегда и всегда вторая, не королева, плебейка в его глазах, классовый враг. Я страдала и никак не могла уйти. Я решила остаться. Я сожгла за собой мосты, но не почувствовала твердой суши под ногами. Боже, как пошло и банально – но от этого не легче, когда так происходит с тобой. Я барахталась в омуте эмоций, тонула и всплывала, и не знала, как примириться с тем, что наши отношения – наши встречи и разлуки – закончены. Алеша уезжал в Америку. Я  не видела для себя будущего в той стране. И вот со мной случилась странная вещь: я стала безудержно писать стихи. Для меня это было необычайно упоительно, какой-то восторг, безудержная эйфория. Мне не было дела, хороши ли мои стихи. Я принимала их как подарок, как дар, который, если кому-то и принадлежит, то, конечно, не мне. Просто так случилось, такое везение, что этот поток обрушился на меня. Но я стала чувствовать какое-то истощение сил.

Я всегда считала, что если у меня и есть какая-то жизненная опора, то это мое здоровье, и, прежде всего, психическое. Сколько себя помнила, я была необычайно устойчива к стрессам. Я спокойно и рассудительно встречала трудности, как будто это происходило не со мной. Какое-то подсознательное чувство говорило мне, что есть защитник, и он не допустит, чтобы стряслось непоправимое. Я принимала все испытания, выпадавшие на мою долю, как возможности, которые ведут к чему-то новому. К чему? Я не задумывалась об этом, просто с доверием к Провидению поступала так, как мне говорила интуиция. Я была всегда спокойна и ровна, не впадала в истерики, ну, за исключением приступов злобности, острой взрывной волны, которую я не могла контролировать. В такие моменты я могла ударить, даже сына, не говоря уже о муже. Это было крайне редко и, как мне казалось, для этого были причины: моя щитовидка, провокация со стороны мужа, что-то, чему я не могла подобрать определение.

Но уверенность в незыблемости моей психики теперь получила трещину. Вся та буря чувств, которая то затихала, то вновь поднималась в душе, отвергнутая любовь, оскорбленное достоинство, несбывшаяся мечта. Я чувствовала, что схожу с ума. В голове постоянно вертелись какие-то строчки, которые то формулировались, то распадались. Это было похоже на детский калейдоскоп: смотришь в глазок и переворачиваешь его то по часовой стрелке, то против, и видишь узоры удивительной красоты, но удержать их не можешь. Мне нужно было кому-то отдавать эти стихи, мне нужно было сочувствие. Я пыталась читать свои стихи Алеше, но он считал их настолько дилетантскими, что они не стоили внимания. И мои стихи распирали меня, как распирает забродившее вино в бутыли, заткнутой пробкой. Я перестала ходить по земле, я парила над ней, и непонятно было, как я удерживаюсь на нужном маршруте. Моя любовь стала дрожжами, на которых вызревали слова и строчки. Я стала остро воспринимать чужие стихи. Пастернак и Гумилев стали моими кумирами. Пластика их языка, нежность образов успокаивала и ласкала.
 
Я ехала домой в метро после встречи с Алешей. Он был радостным и возбужденным, вернувшись с концерта Владимира Горовица, куда он попал благодаря мне. Я любила делать Алеше подарки, не задумываясь о том, что никогда не получала их взамен. И вот билет на концерт, с таким трудом доставшийся мне от тети, я, конечно, подарила Алеше. Был ли он рад? О, да! Был ли он благодарен мне за этот восторг, невозможное счастье и потрясение, которые от испытал, слушая игру Горовица? Возможно. Но потрясение другого характера испытала я, когда, придя с концерта домой, где его ждал праздничный обед, приготовленный Л.Т. и мной, чтобы продолжить для него праздник, Алеша, после выражения восторгов по поводу концерта, просто сказал, как бы оправдываясь, что на концерте был он, а не я: «Тебе это ни к чему, ты бы все равно ничего не поняла». У меня было ощущение, что меня крапивой стегнули по лицу. Я вся загорелась и … не нашлась, что сказать. Все, что можно было сделать, это дать ему пощечину, развернуться, и навсегда уйти из его жизни. Это было бы правильно. Но я уже так привыкла считать его мнение единственно верным, что даже не стала спорить 

И вот, я ехала в метро и строки звучали во мне в такт вагонным колесам:  Вдруг я почувствовала какое-то странное напряжение в груди, какой-то страх, безудержный, непреодолимый, переходящий в панику. Наверное, я почувствовала клаустрофобию. Я изо всех сил пыталась удержаться, чтобы не броситься к выходу, не начать биться в закрытые двери, не закричать диким, страшным голосом. Я с трудом подавляла этот ужас в течение тех двух-трех минут, что потребовались до остановки. Поезд остановился, необычайно плавно и долго открывались двери – все было как в замедленном кино. Я выскочила из вагона и бросилась к экскалатору. Сколько длилось это состояние паники? Наверное, не более двух минут. Но эти сто двадцать секунд показались мне вечностью. Я выбежала из метро и пошла по улице. Постепенно я успокоилась, но страх мне запомнился. Я поняла состояние Алеши той зимой в Глазово. Я надолго перестала ездить в метро.

Моей любимой книгой стал Хлебников, «Госпожа Ленин». Голос Зрения. Голос Слуха. Голос Рассудка. Голос Внимания. Голос Памяти. Голос Страха. Голос Осязания. Голос Воли. Блестящий, тонкий, правдивый – и какой реальный – анализ распада психики женщины, сделанный поэтом, чья психика также стояла на самой грани.

Мы держимся на тонкой ниточке. Эта нитка из шелка – она свита из сотен паутинок, скрученных в одну нить. До тех пор, пока паутинки сохранны, невозможно разорвать нить. Но вот паутинки по разным причинам рвутся, они рвутся во времени, по одной, по две, и все тоньше и все менее сохранной становится нить. В чем проявляется болезнь? Ты начинаешь чувствовать тяжесть времени и одиночества, появляется потребность в допинге: телефон, подруги, алкоголь, склоки, секс, телевизор, магазины – все что угодно, лишь бы получить дозу эмоций, которых так не хватает, но их не хватает все больше. И ты уже решето, в котором не держится солнце, тебе страшно, жизнь потеряла для тебя вкус и цвет. Ты медленно умираешь. Самое неприятное то, что ты этого не осознаешь – только рядом страх, непонятная тревога и недовольство всем и вся, безотчетная и беспричинная беда. И нет тепла, чтобы отдать, и нет источника, чтобы его получить.

Есть только одно место, куда можно прийти с этой бедой: церковь, и есть только один источник, от которого зажжется свеча: ты сама. Твоя жизнь бессмысленна до тех пор, пока ты сама не придашь ей смысл, форму, цвет и вкус. Помоги, Господи!