Звуки тишины

Спиной ко мне на привокзальной площади стоял Ленин, на его бетонном плече сидел голубь. Над ними солнце с обеденную тарелку. Жарко. Громкие объявления о прибывающих поездах. Купил в ларьке мороженое, и вернулся в вагон.
В купе, как у натопленной печки. Соседки разговаривают быстро, без интонаций, и почти без пауз. Весь день меня носило по ухабам их непростых жизней. С попутчиком, севшим в Петрозаводске, пили тёплую железнодорожную водку и чай из стаканов в мельхиоровых железнодорожных подстаканниках. Наконец окно купе стало тёмным, а лес за ним почти ночным.
Под утро я сошёл. Карелия пахла сосновым лесом и недавним дождём. Была суббота. Поморская деревня Гридино топила бани. Прямо за сизыми избами узкий залив, пустой и тихий скалистый берег. Рядом за маленькими каменистыми островками разглаженная пустота  моря. Окна изб с белыми занавесками. Иногда из-за занавески провожает немым вопросом старушечье лицо: к кому гость приехал…?
Я - горожанин. Мне нравится пользоваться лифтом и метро. Я не люблю копать картошку. Я люблю, когда в кафе пахнет двойным эспрессо и хорошими сигаретами. И ещё - меня тянет сюда какая-то непреодолимая сила. Я иду по деревне и на меня смотрят. Интересно, что они обо мне думают? По-настоящему? Я понимаю, что хорошо было бы родиться лет на десять раньше, и приехать сюда ещё в семидесятые.
С пронзительным детским криком, как и год, и два назад, дрались у берега чайки. Деревянная церковка на скале стоит вот уже триста лет, будто с неба спустилась. У причала знакомые рыбаки. Руки в карманах. Ноги в высоких подвёрнутых резиновых сапогах. Поручкались со мной, стрельнули закурить московских, и продолжили свои разговоры. Потом изба, в которой я останавливаюсь все семь лет. Пёстрые домотканые дорожки, геранька на окнах, в печке у огня, в чугунке, кипела уха.

-Я тебе ягодник спекла в печке,- улыбается мне хозяйка.

Скотину в деревне теперь не держат. Обходятся огородами, лесом и морем. Чай, водку, пряники, берут в магазине.

А ещё через пять часов где-то там, в заливе, за ломаной линией берега, осталось Гридино. После Москвы картинка была какой-то нереальной: море, похожее на небо, безлюдье и закладывающая уши тишина. Я сижу на тёплом бревне и устало улыбаюсь. Не надо никуда спешить, не надо суетиться. Так хорошо, что лучше и не надо. Нет, вру, надо. Чаю попить, не из тефалевского чайника, а с костра. Впереди целых три недели отпуска – уже закрутился перед глазами самый лучший, самый цветной и самый широкоформатный фильм про Белое море. Просто кайф. Кайф в резиновых сапогах на тёплый шерстяной носок. Всё это помор Паша понимает без слов. И садится рядом. Лениво тащился августовский денёк. Оранжевое солнце постепенно сползает на запад, за коренастый лес. Кругом какая-то хватающая за душу красота.   
Сколько же я  ждал этого момента, занимаясь обязательными московскими делами, зная, что есть, есть иные края. Не приснились же они мне, ждут. Ждёт меня и Паша.
Мы тут одни – я и  колхозные рыбаки Паша с братом Евгешей. Они здесь хозяева до самого октября - ловят сёмгу. Ни от кого, кроме погоды, не зависят. Евгеша остался в деревне – дела по дому накопились, или просто не охота на тоне сидеть.
 
-Вечером рыбы нажарим, водки московской за встречу выпьем.- смеётся Паша,- водку-то не забыл?

Как это здорово: сидеть на закате у костра, выпивать водку, закусывать рыбой, и смотреть на море. Закатный ветерок будет продувать берег легко и наскозь – никакой мошки и комаров.
Эта по-настоящему нужная для меня встреча с Пашей случилась семь лет назад на другой рыбацкой тоне. Сколько людей проходит через нашу жизнь. Сколько разговоров у костра по делу и без. В тот первый приезд на Карельский берег я провел на тоне с Пашей и Евгешей две недели. В основном общался со старшим Евгешей. Паша запомнился стеснительным парнем в тельняшке, из коротких рукавов которой торчали большие руки. Думал, что в памяти останется только тот вечер, когда мы с ним  пошли проверять сетки. Перегнувшись через борт карбаса, Паша ловко выхватил верёвку, и начал тянуть сетку.
 
–Нос держи!- обернулся он ко мне,- не рыскай!
 
Пахло водорослями и рыбой. Мокрый ворох сетей рос на дне карбаса. Паша выпутывает несколько трещин, зубатку. Сёмги не было.

–Всё. Греби обратно!
 
Вскоре карбас заскрёб днищем по дну, Паша выпрыгивает в воду, подхватывает его за борт, и вытягивает на берег.
Потом сидели с ним у костра пили чай, а высоко в пустом небе пассажирский самолёт тянул за собой инверсионный след.

-А стюардессы сейчас, наверно, коньяк разносят...

-Почему так решил?- удивился я.

-В кино видел.


-Ну, что, Вадим, теперь курортничать будем,- Паша ставит закопчённую сковороду нажаренной трески на перевёрнутый ящик, рядом выросла бутылка охотничьей,- если завтра сёмга попадёт, уху сварим.

Паша приносит из избушки два мутных гранёных стакана, тяжёлую буханку домашнего хлеба, и головку магазинного чеснока. Порезали, разложили, разлили, выпили.

-Слушай, Паш, а что за важный мужик в шляпе по берегу расхаживал, что-то не помню такого.

-А-а, это Графин, Максима дядька. С Мурманска погостить приехал. Мужик не злой, но шебутной.

-Почему Графин?

-Да он персональщиком работал, начальника какого-то возил на Волге. Вот и насмотрелся. Тот водку дома из графина пьёт, вот и Ванька из другой посуды пить разучился. Бутылку купит, перельёт в графин, и пьёт. Мужики смеются, а он объясняет – водка из графина куда вкусней, чем из бутылки. Просто вы, деревенщина, не понимаете. Пару раз просветление находило, бросал пить. Сам видел – вышел как-то Ванька во двор, графин об камень со всего маху хрясь! Только стёкла во все стороны полетели. А через день пришёл в магазин, а там Ванька новый графин покупает. Нинка продавщица смеётся, говорит у неё последний графин остался. Чё делать-то станешь, Иван, когда и тот разобьёшь, нешто с водкой завяжешь? А Ванька ей - в город поеду. Там графинов много в магазине.

-Он всегда при шляпе?

-Всегда. Даже дрова пилил с Максимом в шляпе. Он матери в прошлом году чайник электрический привёз в подарок. Ну, знаешь, пластмассовый такой. У него ещё крышка откидная.
 
-Знаю. У меня дома такой. И на работе тоже.

-Смотрит, а мать всё из самовара чай-то пьёт. Он и спрашивает, а чем подарок мой не нравится? А та ему:  мы с соседкой раз наладились из него чаю попить, нагрели, а чай-то нескусный, уж больно электричеством пахнет. Вот и стоит теперь у них чайник под иконой в углу. Новёхонький.

-Ничего, когда последний графин разобьёт, скажи, пусть из чайника тефалевского попробует – тоже вкусно,- смеюсь я.

Мы сидим у костра под высоким, полным звёзд северным небом. Костёр ярко горит, освещая наш стол. Закопченный чайник давно вскипел. Стоило выйти из тепла костра, и сразу же окружала влажная прохлада вечера. В избушку идти совсем не хотелось.

-Тебе твоя Москва нравится?- мусолит Паша в пальцах потухшую сигарету.

-Нравится, Паш.

-Вот и мне моя деревня тоже.

-Ты это к чему?

-Я тебе ещё тот год рассказывал, что колхоз наш еле живой. Помнишь?- Паша плеснул по стаканам, выпил торопливо, не дожидаясь меня.

Киваю в ответ. Трудовых побед и свершений в  колхозе им. Ленина давно не наблюдалось, последние годы колхоз стремительно умирал.
Вокруг ночь, обступившая костёр. Рядом шевелится море. Мы придвигаемся к огню. Щекам и коленям жарко, глаза заслезились от дыма. Спина зябла. Прозрачно-синий вечер густел, превращаясь в ночь.

-А теперь вот банкротом стал наш имени Ленина. Рыбачим последний год. Чё дальше – не знаю. Мужики в город уезжают, или пьют по-чёрному. А что ещё остаётся? Вон у Евгеши Сашка из армии пишет, домой не приедет, пойдёт работать в город в ментовку. Илюха, младший, тоже говорит: пап, школу кончу, в Кемь на помощника машиниста учиться уеду, как дядя Саша на железке работать стану.

-Чего делать думаешь?

-Не знаю. Сёстры в Петрозаводск зовут,- Паша закурил, и не заметил, как выкурил сигарету.

-А ты?

- А я море люблю. Рыбачить люблю. Я после школы в рыбаки пошёл. Отец рыбаком был. Евгеша, когда срочную отслужил, помыкался в городе с годик. Всё говорит. Не могу. И тоже в рыбаки. Да у нас так весь берег жил. Понимаешь, рыба у нас, поморов,  была смыслом всей жизни. Сколько избушек по берегу стояло, и в каждой бригада до поздней осени сидела, и план по сёмге сдавала. Раньше весь берег между колхозами  поделен был. За каждым тони закреплены, а теперь…. Главное и сёмга ведь есть, и горбуша, да и мы никуда не делись, а оно вон как ... ,- по-деревенски рассудительный Паша никак не мог смириться с сегодняшними реалиями.
Он ставит большой чайник без крышки на непрогоревшие угли костра.

-Родина, вечная ей память,- тушу сигарету о бревно.

-Во-во,- Паша грустно улыбнулся.

-Раньше в деревне  десятилетка, клуб, медпункт. Вертолёт два раза в неделю из Кеми летал. На берегу места свободного летом не было – всё карбасами заставлено. Рыбаки в баню с моря мыться приезжали на выходные. А теперь школа восьмилеткой стала. Доучиваться в интернат в Кемь едут. Говорят школу нашу вообще на  следующий год закроют – в первом классе один ученик. Во втором вообще никого. В остальных классах по одному-два. После школы все в город уезжают за возможностями. Прикинь, какие у нас тут возможности.

-И чё лучше, Вадим, в город подаваться или здесь сидеть ...?

-Это кому как, Паш. Я тебе приёмник транзисторный привёз, Панасоник.

Через три недели я уеду, а он останется здесь ещё на целый месяц. За окном избушки заштормившее море станет грохотать прибоем о скалистый берег. Избушка пропахнет заправленной в лампу солярой. Вечерами они с Евгешей будут слушать шторм, и гадать, когда море подтихнет. В спокойные дни до обеда будет стоять туман, густой как кисель. Дни без теней и звуков, даже моря будет не слышно. Они будут выходить в море, ставить сети, радоваться каждой пойманной сёмге. Я пытался представить себе их жизнь, но полностью понять, влезть в неё у меня не получалось - просто не дано. Я горожанин, я давно растерял какие-то изначальные, очень важные связи с этой простой жизнью.
На ветерке с моря бренчали мутные, давно не мытые окошки в избушке. Ночь. Жирная темнота вокруг. В руках у Паши чёрный пластмассовый Панасоник, в котором был весь мир. Паша с интересом крутил колёсико частот. Красный бегунок рывками двигался вправо. Радио волна всё время уходила, и терялась в шуме и треске.   

Коломенское. июнь 2019