Тетя Фрося

   Ее бывший зять говорил: «Сперва из-за угла нос появляется, а уж потом сама Фрося». Просто злой он был человек, мне кажется. Не бросался в глаза ее – ну, может, и великоватый немного – нос. Глаза – вот что было главное на лице тети Фроси.
   Снимали мы у нее квартиру, точнее флигелек во дворе. У тети Фроси и ее мужа дяди Коли был частный дом с большим двором, садом и флигельком, в котором и поселились мы с мужем и трехлетним сыном.
   С тетей Фросей мы подружились сразу. Было ощущение, что мы живем у давно знакомых, родных людей. Ей в ту пору было 70 лет. Она была вся в морщинках, как печеное яблоко, и каждая морщинка излучала доброту. Ее глаза всегда смотрели ласково и весело. Казалось, что она любуется всем: цветами, буйно разросшимися во дворе, кошкой, прихотливо извернувшейся на солнышке, персиковыми деревьями, усыпанными нежными плодами. Она любовалась моим сынишкой так же, как своей внучкой и правнуками, которые навещали ее не часто, потому что жили далеко. Голос у нее был похож на журчание небольшого ручейка, бегущего по мелким камушкам лесной просеки, - такой же ласковый и приятный.
   Она была человеком верующим, что в те далекие годы было явлением довольно редким. Приходя в воскресенье из храма, она частенько приносила маленькую просфору сыну, хотя он не был крещеным. «У Бога все дети на счету, - говорила она. – Он обо всех знает и помнит».
   Во дворе был еще один небольшой домик, большую часть которого занимала русская печь, рядом стоял стол для разделки теста. Здесь пеклись пироги и куличи на Пасху. У тети Фроси, под ее руководством , я испекла свои первые удачные куличи, пышные и нарядные. В сочельник она уходила в храм и возвращалась только рано утром. Но поспать  после ночного бдения ей удавалось недолго. С самого утра к калитке приходили дети ( это были в основном таджичата из соседних домов) и кричали: «Христос воскрес!» Тетя Фрося выходила к ним и одаривала каждого крашеным яйцом и куском орехового рулета или пирожком с курагой. А дети приходили к калитке до самого обеда.
   Зная, что я печатаю на машинке, она часто просила меня распечатать молитвы и различные притчи. Молитвословов тогда, вероятно, не издавали в таком объеме, и не каждая прихожанка могла знать молитвы. Я брала новую копирку и печатала две закладки по шесть экземпляров. А тетя Фрося приносила мне слова благодарности от своих знакомых по храму. Мне она рассказывала много религиозных историй, жизнеописаний святых. Она так живо, так эмоционально говорила об их деяниях, что казалось, будто она сама была свидетельницей всех этих историй. А когда она рассказывала о святых мучениках, то слезы бежали по ее морщинистым щекам. Она смахивала их ладошкой и сокрушенно качала головой. Сколько чувства, боли и умиления было в ее голосе! Так рассказывают о самых близких и дорогих людях. Особенно мне запомнился ее рассказ о святой  мученице Софье и ее дочерях Вере, Надежде, Любови.
   А еще она делилась со мной воспоминаниями о своей молодости. С теплотой и нежностью говорила она о муже. Дядя Коля был ее вторым мужем, первый умер от ран, вскоре после войны. Выйдя замуж, она жила в семье мужа. Непросто это было. Кроме свекрови, с ними жила еще сестра мужа. А ведь не зря в народе говорят: «золовка – змеиная головка» и еще «лучше деверя четыре, чем золовушка одна». И вроде зла золовка ей не делала, но всем своим видом давала понять, где место невестки. Не стали они подругами, хоть и жили вместе, и работали на одной фабрике. Бывало, говорит, в обеденный перерыв золовка в столовую идет, а я когда хлеба с молоком пожую, а то и до вечера, до ужина потерплю. Денег, говорит, у меня не было. Хотя на хозяйство они с мужем деньги отдавали в общий котел.
   Пойдут с мужем в магазин, купят какую-то обновку для нее или дочки, свекровь тут же сыну заметит: чего это он все им да им покупает. А тот отвечал: «Да кто на мужика смотрит? Все жену да детей разглядывают, обсуждают. А мне приятно, что они у меня такие красивые и нарядные».
   Сейчас свекровь на невестку никакого влияния не оказывает. Скорее, она сама подстраивается под жену сына. А в те времена еще попробуй угодить свекрови!  К ним молочница по утрам молоко приносила. Вот как-то пришла она, а свекровь с золовкой еще спали. Фрося возьми да и купи молоко, деньги у нее как раз были. Вскипятила, чтоб не прокисло на жаре, холодильников-то не было. Обрадую свекровь, думает. Когда свекровь проснулась, Фрося ей о молоке сказала, а та в ответ: «Вот когда шерстка на ладошке вырастет, тогда в моем дому распоряжаться будешь!» Так, говорит, обидно стало! «Как такое терпеть?» - возмутилась я. А тетя Фрося отвечала: «Так она же мать мужа! А муж у меня добрый был, заботливый. Любили мы друг друга».
   А еще ей в жизни помогала вера в Бога. Пойду, говорит, в храм, пожалуюсь, бывает, на жизнь, помолюсь, а после молитвы на душе спокойно становится, и обида проходит. Вера и в войну помогала все выдержать. Свекровь тяжело заболела, так последнее ей отдавала, лишь бы выходить ее. А муж вернулся раненый. Вроде и вылечили в госпитале, а все хворал да хворал. Недолго протянул. С дочкой и свекровью осталась. Золовка своей семьей жила, у нее свои проблемы, не до матери . Свекровь-то вроде и лучше стала относиться к невестке, гонору поубавилось, а все же в вину ей ставила, что не уберегла сына.
   Вот ведь как бывает в жизни! Человека она и так  и эдак ломает, одну беду за другой насылает, а человек не озлобился, не стал черствым, бездушным, не поселились вечная скорбь и уныние в сердце.
   Бегу утром через двор к калитке, опаздываю на работу. Дверь распахивается – тетя Фрося с тарелкой блинов.
- На, скорее, горяченький!
- Ой, тетя Фрося, опаздываю уже!
- Ничего, успеешь. Съешь быстренько, а то обед-то еще не скоро.
   А блины у нее бесподобные!  У нас дома обычно пекли блины пресные, на соде. А у тети Фроси они кислые, на дрожжах. Пышные и тонкие одновременно, масленые, горячие – не оторваться!
   Ем, обжигаясь, блин, а она смотрит и улыбается. А глаза так и светятся добротой и каким-то умилением. Вот вспоминаю сейчас ее глаза и точно: в них всегда светилось именно умиление.
   Светлая память вам, Ефросинья Петровна, тетя Фрося!