Самый длинный день

Когда-то давным-давно и на воле мы с друзьями уезжали под Малоярославец на лесную поляну отмечать самый длинный день в году. Несколько сотен парней встречали с подругами Купальскую ночь, водили огромный хоровод вокруг костра, прыгали сквозь стену огня, тешились в молодецких игрищах, гнали к речке огненное колесо и до утра славили Родных Богов. Особо счастливые всю ночь искали цветок папоротника и продолжали свой Род.

В лефортовском заточении я был на два года отрезан от лесных полян, однако это не мешало мне пусть и символически, но всё же жечь в камере огонь, возносить Богам требы и обливаться ледяной водой.

Сейчас же я в чёрном лагере, а это почти свобода. Почему бы мне не разжечь костерок и на костромской земле?

Начал с куклы. В швейном цехе промзоны мой товарищ, не раз выручавший меня с новой робой,  сшил мне набитый обрезками ткани манекен из белой ткани. Ни много, ни мало — в человеческий рост. «И как же мы его пронесём мимо вахты?» - удивился я, ожидая увидеть куклу максимум в полметра. «Оденем, и сам дойдёт», - успокоил мастер.

В воскресенье днём, когда штаб опустел от начальников, и дежурные на постах сосредоточились на обеде, весельчаки из «швейки» пошли через весь лагерь. Куклу они держали за руки. Ярило, пока ещё безликий, был облачён в робу, на голове красовалась зековская кепка - «феска», и мужики явно ловили кайф от зрелищного шествия. Они без проблем, на русское «авось» минули все посты, пряча куклу в небольшой толпе. «Вуду! Вуду пипл!» - раздавались крики. «Экстремисту друга сшили!» «Лучше бы ему подругу связали!» «Он же зек, не западло и друга.»

Я, не дожидаясь, пока остроумие зеков зашкалит, отобрал у них куклу, поблагодарил за участие и спрятал Ярило в каптёрке.

Планы подготовиться к празднику тихо провалились в самом начале.

Уже вечером, когда я поблагодарил мастера чаем с пряниками, он достал свёрток. Я развернул бумагу и скрыть восхищение даже не пытался. Длинный красный пояс, вышитый белыми узорами солярных символов с пушистыми кистями на концах — даже для воли он был шикарен. Я повязал пояс и почувствовал себя проповедником старых добрых традиций. Начинать рассказывать о них я был готов хоть сейчас, но, всё же, стоило подготовить и сам праздник. До солнцестояния оставалась ещё неделя, и я спешил. Тем более, что слухи о предстоящем языческом ритуале разошлись по лагерю в миг.

Знакомый татуировщик с удовольствием взялся изобразить лицо юноши, идущего на самосожжение. Понятное дело, он тут же напросился на праздник. 

Ребят с «лесопилки» я уговорил пронести тайком пару мешков сухой стружки для розжига священных костров. Ещё они пообещали сделать небольшое деревянное колесо. Узнав о священных кострах, число гостей увеличилось на бригаду работников пилорамы.

Дело упёрлось в дрова. Тащить их с промки в тайне от администрации было нереально. Я всё ещё наивно полагал, что о моих приготовлениях в штабе ничего не знают. Выручил наш «смотрящий» за отрядом — азербайджанец Салман. В бараке планировали менять сгнившие полы, и месяца два назад в лагерь завезли несколько кубов половой доски. Они были заботливо укрыты от дождя плёнкой и ждали своего часа. Когда в зоне вырубали свет, мужики нет-нет, но таскали дровишки для чифира. Узнав о моих трудностях, Салман сам предложил взять столько дров, сколько мне нужно. До сих пор не знаю, почему он мне помогал. До сих пор гадаю, почему каждый раз он здоровался со мной: «Зик хай, Экстро!»

Оставалось подобрать место для костра.

Наш двухэтажный белёный барак опадал кусками усталого кирпича и медленно погружался, словно тонул в костромскую болотистую землю. Трещины, одны другой толще, чёрными морщинами исчертили фасад. Барак чинили, латали и гримировали, выжимая из полуживого старика пользу, до последнего его вздоха. В конце-концов барак возьмёт свою жертву, прихватив на тот свет пару сонных неудачников. Но пока он трещал, хрустел, но держался.

Торцом к нему стоял его брат близнец. Между бараков ввысь тянулась металлическая стена  с хищным венцом «колючки». Возле неё, скрывшись от случайных инспекторов, я и задумал устроить временное Капище.

За день до торжества я в полштыка выкопал большой круг для главного костра. От него тянулся трёхметровый прямоугольник для костров поменьше. Заточку мне искать не пришлось, в руках был настоящий топор, чем я и наколол дров да нащепил лучин. Мужики с промки пронесли под робой несколько пакетов с белоснежной стружкой для розжига.

Я заранее приготовил требы: жменю риса, гречки, пшена и мёд. Кстати, мёд! По кругу должна ходить братина не только ведь с чифиром!

Пришлось всё бросить и идти к знакомому любителю браги. За незрячий и чуть скошенный глаз его прозвали Снайпером. Договорились, что к вечеру он приготовит несколько литров медовухи. С него напиток, с меня мёд и пригласительный на праздник.

Утром, в день солнцестояния, меня вызвали в штаб. Я шёл с тревогой. Не хватало мне снова «угреться» в изолятор, да ещё и накануне торжества. Но я всё ещё успокаивал себя, вдруг меня «шуманули» совсем по другому поводу. Стоило зайти в кабинет к высокопоставленному сотруднику, как стало ясно — все всё знают. Система оповещения работала в лагере на пять с плюсом.

Вопрос последовал прямой:

- Ты когда собираешься костры жечь, Мухачёв?

Мозг лихорадочно перебирал варианты ответов. Скрывать бесполезно, врать неохота, правда же не очень удобна.

- Когда вас не будет на смене, гражданин начальник, - сказал я.

- Смотри, лагерь не спали, - кивнули мне.

В барак я возвращался медленно, хоть ликующая душа требовала лететь. Акулы зоны всегда срисовывают зеков, идущих из штаба. Весел он или бледен, несёт ли что-то подмышкой, а может новая вещичка мелькнёт под робой — каждая мелочь даёт повод к размышлениям и интригам. Бывалый зек, как игрок в покер, все эмоции держит под контролем.

Всё складывалось один к одному, будто кураторы небес наконец-то вспомнили, что меня перевезли из Москвы в костромские болота. Уже проскочив дежурный пост, я вернулся и спросил инспектора:

- Вы сегодня на сутках, гражданин начальник?

- А что? - с подозрением спросил тот, кому я ещё неделю назад предусмотрительно подарил  футболку «Я русский».

- Праздник у меня сегодня, - честно сказал я. - Думал вечером тортик вам подогнать. А пока вы чаёвничаете, мы костерок небольшой зажгём. И почти сразу потушим.

- Будку мою не сожгите, - махнул рукой дежурный чуть ли не от сердца к солнцу.

Получив уже второе «добро» за час, я со спокойной душой вернулся в барак. На моей койке сидел Ярило.

Художник придал безликой кукле человечность, слегка отойдя, правда, от канонического изображения древнего русича. Большие томные глаза с чёрными зрачками в обрамлении длинных ресниц, издалека заметный нос, счастливая улыбка до ушей - вылитый продавец московских арбузов.

Проще будет сжечь, подумал я.

Возникла заминка с национальной праздничной одеждой для молодого Бога, идущего на огненное перерождение. Я, с долей жалости — но тем дороже жертва, - нарядил Ярило в небесный «Everlast».

К позднему вечеру зеки обычно разбредались по баракам, готовились ко сну или к ночному веселью. Но сегодня перед нашим бараком я увидел толпу. Одни гуляли туда-сюда, другие кучковались, третьи что-то обсуждали возле моего Капища.

Вдвоём с соседом мы принялись таскать горючий материал для костра. В центр круга я вбил длинный шест для куклы и вокруг него мы сложили шалашом главный костёр. Ещё три поменьше мы устроили в прямоугольнике на равном удалении друг от друга. И самый маленький, но священный костёр для жертв Богам я сложил чуть в стороне.

Народ с любопытством смотрел на наши приготовления, но помочь мне никто не вызвался. Пока я возился с кострами, в «локалку» зашёл «положенец» лагеря с блатной свитой. Его появление здесь было равноценно приезду мэра города на корпоратив.

Молодой русский парень — по виду и не скажешь, что он решает судьбы людей в колонии — подошёл ко мне, поздоровался и спросил, когда я начну празднование. Остроносые, до блеска начищенные туфли, чёрные брюки и чёрная же рубаха — всё вольное и качественное. В руках он держал фотоаппарат — немыслимый для зоны «запрет».

- Думал в полночь начать, - ответил я, - но судя по количеству и качеству публики, начну сейчас.

- Отлично, - улыбнулся он. - Есть в чём нужда?

- Потребуется тишина, - сказал я. - Это всё.

Он кивнул и вернулся к братве, что собралась у входа в барак. Половина из них была в солнцезащитных очках и все — в булых носках, неизменном атрибуте блатного арестанта.

Я пошёл за куклой, колесом и граблями.

По пояс раздетый и с закатанными до колен штанами я босиком вышел из барака. Красный пояс светился солнечным закатом и притягивал взгляды. Но, всё же, в центре внимания был несомненно Ярило. Кто-то смеялся, другие тянули к нему руки, сверкнула фотовспышка. За мной несли два больших таза с водой — будут вместо речки и, при случае, огнетушителями. В карманах лежал пакет с крупой в мёде и пара десятков цветных ленточек.

Крепко, чтоб уже не убежал, мы привязали к шесту Ярило. Чуть возвышаясь над толпой, он был вот-вот готов двинуть прощальную речь.

- Это кто, Джордано Бруно? - крикнули из толпы.

- Нет, это враг Экстремиста. - ответили там же, - Чем иголки втыкать,
лучше сразу сжечь.

- Одежду жалко! Экстремист, - кричали мне, - давай махнём на робу, всё равно ведь сожжёшь.

- Надевай Эверласт, - ответил сосед, - и залазь в костёр вместо куклы.

Толпа балагурила. Я стоял, улыбался и молчал. Ждал, пока все отшутятся. Чем дольше, тем лучше — небо стремительно темнело, ещё чуть-чуть, и будет красиво и ярко.

Но «положенец» поднял руку и негромко сказал:

- Хватит! Убили шум!

Не сразу, но все успокоились и замолчали.

Небо с редкими пёрышками далёких облаков сменило палитру голубых оттенков на бордо. Ещё минут двадцать и мягкий фиолет станет отличным фоном для золотого огня.

Люди сгрудились полукольцом вокруг шалашей дров и замерли в ожидании. К окнам барака прилипли десятки лиц. Как дети на ёлке, подумал я. В «локалке» их собралось под сотню. Здесь были все возможные для лагеря нации. Худые, но самые блатные грузины. Наглые, когда их много, азербайджанцы. Хитрые мастера интриг — армяне. Молчаливые и взрывоопасные чеченцы с дагестанцами. Вечно улыбчивые узбеки с таджиками. Кругленькие татары.  И все они — среди огромного разнообразия русских. Никогда ещё мне не приходилось выступать перед столь интернациональной публикой, да ещё и зеками, кто только и ждёт возможность придраться к словам.

- Здравия всем! - начал я. - Очень кратко, но мне надо рассказать вам, что именно сейчас здесь произойдёт. Иначе большинство из вас увидит в этом костре лишь костёр, а в кукле только куклу. А ради этого вам и не стоило приходить.

Я обвёл взглядом людей — они внимательно слушали, и я не видел тех, кто бы отвлекался. Это мне польстило. Я поднял голову и разглядел на небе любопытные звёзды.

- Мы на русской земле! - выпалил я им. - На земле со своей историей, верой и народными традициями. И в традиции русских людей — почитание Природы и Предков. Сквозь века прошли древние обычаи, о которых мы не забыли, не смотря на смену столетий, режимов и идеологий. Что ни зима — то  колядки, что ни весна — блины и Масленица. И редкий человек не знает о Купальской ночи.

Толпа молчала. Кто-то кивал моим словам, кто-то усмехался. Но молчали все. Меня прорвало:

- Сотни моих дедов прыгали через костры, сотни сотен славили Родных Богов, даже уже будучи христианами. Русское православие настолько плотно слилось и переплелось с русским язычеством, что уже неотделимо друг от друга, и любой русский глубоко в душе язычник. Он перекреститс\ и бросит соль через плечо или сплюнет, чтоб не сглазить. Поставит свечу перед иконой, но не забудет оставить на могилке и водку с хлебом. Всё это и есть — русская традиция, глубокая и крепкая связь времён.

- И сегодня я хочу отдать дань своим предкам, почтить природу, часть которой и мы сами. Возжечь огонь, провожая самый длинный день в году и встречая самую короткую ночь. Русский молодой бог Ярило, благодаря которому всё весной взрастает и набирает силу, от пшеницы в полях до солнца на небе идёт сегодня на костёр. Он вознесётся в светлый Ирий, обиталище родных Богов: Сварога и Перуна с Велесом, Лады и Макоши с Мореной и вернётся к нам следующей весной с дарами той ярой силы, без которой не родится ни один ребёнок на свете!

- А прыгая через костёр, человек очищается внутри, избавляется от налипших к нему косых взглядов и зависти, от возможных болезней, ненужных тревог и вероятных неудач.

- Вода и Огонь — две стихии творят чудеса в Купальскую ночь. И проверить мои слова на деле легко — нужно всего-лишь прыгнуть в огонь.

Я замолчал, переводя дух. Говорить я только начал, но из толпы выкрикнули:

- Так давай начнём!

- Что делать-то?

- Зажигай!

Сочное небо летнего вечера стремительно тускнело, и лагерь погружался в сумерки. Почему бы и не начать?

- Итак, мужики! - крикнул я, доставая мешочек с требами и цветные ленточки. - У кого какие проблемы — подходим, не стесняемся. Всё решим, от почти всего избавим! Ленточку вяжем на узелок, вместе с ней уйдёт и хворь, душевная и телесная. Думаем об этом, хотим, мечтаем и верим! И всё уйдёт!

Я подошёл к кукле и привязал к её руке длинную зелёную тесёмку. Думал о том, что моя дочь, славящая Ярило — Ярослава, болеть точно не должна. Как не стоит болеть и моим родителям, жене, сестре. Пусть их беды сегодня развеются вместе с дымом.

Я передал ещё одну ленточку соседу, и тот повязал её с другой стороны. К нам потянулись руки, одна — другая, и ленточки тут же кончились. Их стали рвать на части, кто-то снял шнурки сетуя, что мы не позаботились о гостях. Через минуту Ярило затрепетал на лёгком ветру разноцветными флажками.

Пока люди с лёгкими ухмылками вязали тесёмки, я разжёг маленький костерок, что стоял в стороне. Сухая стружка захрустела, огонь перепрыгнул на лучинки, от них занялись дощечки потолще. С этим огнём я должен был остаться один-на-один и, словно закрыв его от порывов ветра, я встал спиной ко всем на колени и кинул в священный костёр жменю медового зерна. Слава Роду! Слава Предкам!

Костёр затрещал, струйкой дыма унёс в небо мою жертву, и я, радуясь чему-то настолько призрачному, что не решился бы передать своё чувство словами, облизал сладкие пальцы, взял горящую деревяшку и подошёл к Яриле. Люди отступили на пару шагов от края выкопанной в земле площадки и смотрели на огонь.

- Боги с нами, мужики! - заявил я. - Не волнуйтесь ни о чём! Я чувствую, вас дождутся! Сегодня многие беды исчезнут в огне. Верьте мне — это так!

Я сунул факел внутрь большого шалаша, вскинул руки и крикнул:

- Слава Богам!

Огонь потух.

- Вот же бля! - не удержался я и кинулся к маленькому костерку за ещё одной головёшкой.

Так обделаться!

Но когда я повернулся к Яриле, у того уже занялись огнём ноги. Чудеса да и только, улыбнулся я толпе, будто так и было задумано. Боги со мной.

Из толпы вынырнул Снайпер с двумя пластиковыми десятилитровыми канистрами в руках и деревянной миской подмышкой:

- Я вовремя? Чего меня не дождался? Бухаем?

- Вовремя! Только начали! Нет, не бухаем. Вкушаем во славу Предкам, -
обрадовался я Снайперу. - Разливай!

И пока огонь набирал силу, перескакивал на соседние шалаши дров и превращал синий «Everlast» в горящие лохмотья, я пустил братину с медовухой в толпу.

- Пусть каждый, кто делает два глотка, - крикнул я, - подумает о свои родителях, дедушках и бабушках, о том, что сейчас они здесь рядом с нами. И не важно, живые они или уже с Богами! Они с нами, и мы пьём за них. Слава Предкам!

Немного браги на землю, брызги в огонь, два глотка в себя и дальше, в круг. Братина пошла по рукам. Снайпер пошёл с канистрой по рядам толпы.  Я вернулся к гудящему в полную силу костру.

Ярило с головой скрылся в огне. Дерево трещало и сыпало искрами выше крыш, выше неба и звёзд. Деревянное колесо тоже полыхало в костре и я, схватив его за маленький кусочек ещё не охваченного огнём места, повернулся к толпе и с криком во всё горло: «Расступись!» запустил в неё колесом. Огненный символ круговерти помчался под небольшой склон, разрезая толпу на две части. Слава богам, никого не задело.

Все с удивлением смотрели на колесо, пока оно не встретило кирпич и не вспыхнуло салютом разлетевшихся осколков. Пока толпа не очухалась и не завозмущалась, я поднял над головой таз и вылил на себя холодную воду. Разгорячённое тело дрогнуло, я непроизвольно охнул, бросил на землю таз и прыгнул в огонь.

Десять лет назад, ровно в этот час я так же бросался в гигантский костёр на берегу Иртыша. Нырнув в прохладу реки, я бежал назад и снова мчался с друзьями сквозь огненную стену священного костра.

Ради моей первой Купальской ночи я летел из Москвы в далёкий Омск, где с общиной инглингов-Родноверов участвовал в древних ритуалах. Огромный меч Перуна — двухнедельный плод труда плотников и резчиков возвышался из прибрежного песка на десяток метров и полыхал ярким пламенем. Вокруг горели костры поменьше, и сотня девушек с парнями водили хороводы, прыгали через огонь, плели венки и запускали их на плотиках со свечками в тёмные воды Иртыша.

С инглингами мне больше встречаться не довелось, но родные праздники отмечаю до сих пор, где бы они меня ни застали — в асфальтобетонной Москве или за лагерной колючкой в костромской тайге.

Приземлившись на другой стороне костра с чёрной от задетой головёшки коленом, я вскрикнул: «Слава Богам!» и прыгнул назад. Мгновенно обсохшее тело слегка опалилось, запахло горелым волосом, но это — мелочи, небольшая жертва ради возвращения полузабытых традиций. В третий раз я прыгал уже не один. Моя довольная физиономия затянула в костёр ещё несколько человек, однако большинство всё же пришло на праздник, как в кино. Я не огорчался — пусть смотрят и обсуждают. Пусть помнят.

Вдруг на входе в «локалку» раздались вопли:

- Эй! Вы что?! А ну туши! Туши костёр, я сказал!

Все оглянулись на перепуганного инспектора, совсем не того, кого я «подкормил» в конце дня. «Фишкари» - часовые от братвы — отвлеклись на меня и неусмотрели сотрудника. С учётом того, что в «локалке» был весь блаткомитет, я подумал, что «фишкарям» точно не поздоровится.

Инспектор махал руками, но в толпу не шёл. Я закричал ему в ответ:

- Всё, всё начальник! Закругляемся! Уже тушим!

Но зеки продолжали подходить к костру и прыгать, хоть разок, хоть через краешек, но на всякий случай, а что если и правда отвалится болячка, повезёт в картах, дождётся жена, да и просто весело после браги, задорно.

Я пошёл искать в траве грабли. Инспектор убежал.

Сосед хитро улыбнулся и громко сказал:

- Экстремист обещал кое-что показать!

Я вернулся с граблями:

- Обещал. Покажу.

В вырытом прямоугольнике я принялся раскидывать горящие деревяшки, прибивать огонь и готовить угли. Остатки тряпок от сгоревшего Ярилы я отгрёб в сторону и туда же сложил ещё не прогоревшие головёшки. Большое пространство превратилось в багрово-мерцающий ковёр. То тут, то там вспыхивали язычки пламени, и сосед подбегал к ним и стучал граблями по огню, сбивая пламя. Земля потрескивала, и собравшийся было разойтись народ снова встал полукругом. «Положенец» вскинул фотоаппарат. Я вылил полтазика на останки Ярилы, и тот густым облаком взвился над лагерем. Остальную воду я выплеснул на подгоревшего себя и подошёл к границе между прохладной, надёжной землёй и жаркими углями, куда рациональное сознание очень не хотело идти. Но уж сейчас «врубить заднюю» было совсем невозможно. И спешить нельзя — несолидно. Я обещал ходить по углям, а не бегать. Мозг лучше отключить, ибо ойкать от возможных ожогов никак нельзя.

Я посмотрел поверх голов и расслабился. Вдох, выдох, безмолвие, безмыслие, «отключить ноги» - вперёд. Слава Богам!

Три метра в одну сторону. Не спеша в другую. И так же легко и безмысленно обратно, навстречу людям. Ступни не чувствовали жара, и на душе было полное спокойствие. В этот миг я снова был счастлив.

Рёв сирены мы услышали, когда я обернулся на угли в последний заход. «Фишкари» на этот раз отработали за весь вечер — их крик «мусора к нам!» по-моему слышно было даже в посёлке за зоной. К нам мчался пожарный тарантас.

На промзоне за штабом стояла деревянная пристройка — местное пожарное депо. В нём служили — отбывали наказание — несколько зеков из «козлятника». Начальствовал над ними капитан внутренней службы огромных размеров со словарным запасом из единственной фразы: «Не положено!» Казалось, он только и мечтал о том, как что-нибудь потушить. Фанатичный огнеборец круглосуточно ходил в набеги на лагерь, порой даже переодеваясь в робу зека. Поймав неосторожного курильщика в секции отряда, он беспощадно его наказывал. В лучшем случае — высыпанная пепельница на подушку, в худшем - «пятнашка» изолятора.

Самым же любимым развлечением капитана было промчаться по лагерю на стареньком, но всегда свежевыкрашенном и отдраенном до блеска красном ЗИЛке и с секундомером в руках наблюдать за муравьиной суетой подопечной ватаги. Потные от страха и потуг зеки в затёртых брезентовых плащах и белых касках в спешке разворачивали рукава шлангов и тушили в бараках условные пожары. Эти нежданные спектакли всегда собирали аншлаги. Ротозеи с удовольствием зубоскалили, улюлюкали и призывали пожарных учиться делать друг другу искусственное дыхание «рот в рот».

Но в этот вечер заместитель начальника колонии по пожарной безопасности примчался тушить настоящий огонь. Его час пробил!

Братва с «положенцем» благоразумно ретировалась — шмоны в процессе пожаротушения были обычным делом. Толпа быстро редела, но прятаться я не спешил. Робкая надежда объясниться и избежать будущих проблем с администрацией всё ещё тлела, как уголёк под моей пяткой.

Но капитан был настроен решительно. В считанные минуты, переваливаясь на ухабах и ослепляя фарами остатки моих гостей, в открытые ворота ввалился неуклюжий ЗИЛ. Пожарная команда тренированно замельтешила вокруг автомобиля, и в сторону как назло снова вспыхнувших углей упёрлись хромированные стволы брандспойтов. Для полноты картины не хватало только команды: «Пли!»

Кто-то из ещё неушедших гостей заголосил: «Э-э! Вы чё творите, козлы? Завтра ведь будете перед братвой отвечать!» Зеки в плащах и касках отводили глаза, их орудия уже были готовы опуститься к земле, но капитан, вращая базедовыми глазами повернулся и зарычал: «Ты мне это в лицо скажи! Где ты?» И, опережая мой выкрик: «С праздником, гражданин начальник!», он скомандовал кому-то: «Давай!»

У одного из пожарных шланг тут же вырвался из рук и, под смех зеков заметался по земле, ускользая от горе-тушителя. Но другие направили крепкие струи в сторону Капища, в миг разметав остатки угля во все стороны.

Я дёрнулся к бараку, подскользнулся, упал, краем глаза узрел капитана, схватившего с земли шланг и, стоило мне подняться, тут же снова упал, но уже сбитый в бедро тугой струёй. Подхлёстываемый водой, я кое-как влетел зигзагами в барак и скрылся за дверью. В барак один за другим забегали мокрые зеки — капитан развлекался, «расстреливая» мирных жителей колонии.

Не обращая внимания на потоки воды с одежды и лужи под ногами, мы смеялись, толкали друг друга наружу и радовались происшествию, словно мелкая хулиганистая ребятня.

Наконец, мы пошли в секцию, где нас уже ждал заботливо сваренный семейником чифир. Переодевшись в сухую одежду, мы снова погнали братину по кругу и с тревожным любопытством вглядывались в окно.

Ретивый капитан, столь ярко завершивший наш праздник, орал на свою команду, что уже сворачивали шланги, и пинками подгонял особо неловких.

«Смотрящий» за отрядом, остановив меня, пошёл «разруливать» вопрос с гражданином начальником. Через пять минут пожарная машина укатила на базу. Чуть позже ушёл и капитан. Ему ещё предстояло составлять отчёт об успешной ликвидации самовольно разведённого открытого огня на территории исправительной колонии.

Я же совсем не думал о том, что завтра меня ждёт в штабе «разбор полётов» с громкой руганью в целях профилактики. Я ещё не знал, что в оперативном отделе мне будут самодовольно демонстрировать свежий фотоотчёт о прошедшем празднике. Я даже не мог и предположить, что блатные интриганты попытаются предъявить мне празднование даты нападение фашистской Германии на Советский Союз. Я не беспокоился о будущем и не печалился о вчерашнем. Я ловил счастье в мгновении сего дня.

Веселились и пели хмельные друзья. Купальская ночь удалась.