Часовая шестеренка. Сказка для взрослых

Часы неподвижны, маятник колеблется,
а время решительно идет вперед.
Эмиль Кроткий

Ты скачешь, скачешь на куске земли в своем родном городе, а солнце все так же вершит свой вечный путь по небосводу, твое дыхание все короче и короче, и день за днем ты становишься все ближе к своему концу.
Пинк Флойд, песня Time с альбома «Темная сторона Луны», 1973г.

Мир – это коллективная иллюзия, где каждый грезит в одиночку.
Останься (Stay) (2005)Тристан Рэвёр (Tristan R;veur)



Семья Майеров занялась производством часов еще в 17 веке, а в 1841 году  Андреас Майер основал фирму «Mayer &S» в городе Вальдау баварского региона Шварцвальд. А его сын Герман Майер в Дании и Англии основал фирму «K. Mozer», и под этим именем фирма стала известна во всем мире. Особенно популярными стали производимые фирмой настенные и напольные часы с боем, особенно ходики с кукушкой.

И вот, в 1913 году были выпущены напольные часы с маятником, указателем фаз луны и пружинным механизмом с недельным ходом и боем каждый час и каждые полчаса. Часы получились красивыми, в большом футляре темного-красного дерева, по форме напоминающем лондонский Биг Бен, с большим позолоченным маятником. Все детали были изготовлены вручную, отрегулированы, поэтому за неделю часы убегали не больше, чем на одну минуту. У часов был красивый циферблат золотистого цвета, с расположенными по кругу черными римскими цифрами. Ничего лишнего в нем не было. Только – название фирмы и отверстие для заводного ключа. Для завода пружины надо было открыть выпуклое стекло циферблата, вставить большой ключ и завести пружину на десять полуоборотов почти до упора. Дальше заводить не рекомендовалось во избежание поломки самой пружины.
 
Часы долго простояли на складе фирмы, поскольку вскоре началась большая война и спрос на дорогие изделия упал. Но и она кончилась. И вот, спустя год после ее окончания, часы попали в частную антикварную лавку в Гданьске.  Многие, заходя в лавку, заглядывались на эти часы, но в те годы они не всем были по карману. И они спокойно стояли на полу в самом видном месте, пока их не увидел богатый польский пан. Дела в его фольварке в Гданьском воеводстве с недавних пор пошли довольно хорошо, и он решил приобрести для своей любимой жены Агнешки какой-нибудь ценный подарок и вручить его в день ее тридцатипятилетия. Агнешка была настоящая польская красавица и любила обставлять комнаты их фольварка красивыми добротными вещами и предметами обихода. Поэтому пан Ковальский (так его звали) решил, что эти часы будут большим украшением комнаты Агнешки. Он заплатил за часы круглую сумму и, попросив хорошо упаковать их,  положил их в багажное отделение своего черного лакового кабриолета, запряженного парой лошадей. В целях экономии пан Ковальский не нанимал кучера и любил управлять кабриолетом сам.

Когда он вернулся в фольварк и преподнес подарок Агнешке, та растрогалась и,  расцеловав его, решила, что такие часы станут украшением не ее комнаты, а большой гостиной на первом этаже их дома.
Тут же вызвали их слугу Стасика, который перенес часы из кабриолета в гостиную и установил их в том углу, который хорошо было видно из любой точки комнаты. После этого в часы был вставлен большой ключ размером с половину доброй ладони, и под громкий треск храповика барабана пружина часов была заведена на целую неделю вперед.
Когда мощная пружина часов была до заведена почти до упора, сам пан Ковальски  качнул маятник. При этом усилие пружины передалось на шестерню барабана, которая, в свою очередь, начала крутить триб центральной шестеренки, медленно поворачивая ее. А зубчатое колесо центральной шестеренки повернуло триб промежуточной шестерни, которая уже стала вращать анкерное колесо, задающее темп работы всего механизма.

Темп определялся периодом качания большого маятника, которому, в свою очередь, не давал останавливаться безостановочно качающийся анкер, приводимый в движение анкерным колесом. Конечно, еще были и другие шестеренки, но они уже выполняли вспомогательную функцию, например, вращали диск с изображением луны, показывавший ее фазы. Особенно выделялся механизм боя. Один раз каждые полчаса, и каждый час столько раз, который был час, специальный молоточек бил по спиральному гонгу – изогнутой в спираль металлической полосе. При этом раздавался низкий мелодичный звук, напоминающий большой колокол, бивший где-то вдалеке, за холмом. Все шестеренки были изготовлены с большой любовью вручную на очень точных часовых станках, их зубья тщательно шлифовались, чтобы не допустить ни одного заусенца. Эти шестерни были тяжелыми и надежными, и были совсем не похожи на те штамповки, которые появились десятки лет спустя в часовых механизмах Китая и Гонконга.

Штамповки, изготовленные на прессе из листа металла, отличала низкая точность изготовления, и, что самое неприятное, большое количество не удаленных заусенцев, которые приводили к заеданию механизма и снижали точность его хода. Хотя в часовом механизме самой главной деталью считался пружинный барабан, без которого невозможно было заставить часы идти, при этом часовая стрелка крепилась к оси центральной шестерни, и она была так же важна, как диктор на телевидении, поскольку без стрелки было невозможно определить, который сейчас час, и вся работа часов была бы напрасной. Хотя центральная шестерня не определяла ни точность хода часов, ни продолжительность их работы. Тем не менее, она считала себя самой главной, и ничего не боялась, потому что была ближе всего к барабану с пружиной, первой получая от него энергию жизни. А люди точность хода определяли по часовой стрелке, установленной именно на ее оси. Конечно, анкерное колесо и маятник могли возразить, что все зависит от них. И что, по известным законам физики, точность хода зависит лишь от длины и массы маятника, ход которого можно отрегулировать, подкрутив  регулировочные гайки на небольшой шпильке, закрепленной на самом конце маятника. Но центральная шестеренка, находясь  в самом центре, считала себя пупом Земли, и не терпела никаких возражений. В отличие от остальных шестеренок, спиральный гонг, полагавший все другие детали механизма недалекими и примитивными созданиями с техническим образованием, ничего не понимающими в искусстве, считал себя старым работником культуры. Поэтому, он не мог общаться с остальными деталями механизма на равных, немного презирая их за простоту и механистичность. Он не любил без нужды щелкать и тикать, и все время хранил молчание, за исключением тех моментов, когда по нему начинал стучать молоточек, и раздавался малиновый звон «бом-м-м, бом-м-м, бом-м-м…».
 
Пока все шестеренки притирались друг к другу, им очень интересно было общаться. Выполняя свою нудную рутинную работу, они развлекали себя тем, что часто затевали беседы о своем высоком предназначении, цели в жизни. Также любили посплетничать об обитателях фольварка. Правда, их беседа была не слышна – все заглушало громкое тиканье анкерного механизма, толкающего маятник. Маятник, пока его раскачивали зубья анкерного колеса,  был в стороне от этих бесед. Он был полностью поглощен в раздумья о превратностях судьбы, о том, почему он, такой важный, вынужден коротать свой век, качаясь без остановки вниз головой. Он ни с кем не любил делиться своими соображениями на этот счет, поскольку считал себя превыше всех пустых разговоров маленьких шестеренок.

Шестеренки же продолжали жить своим дружным коллективом. Особенно весело становилось им, когда пан Ковальски приглашал в залу гостей. Приходили пани в красивых платьях, и панове в гражданской одежде и в мундирах. Военные снимали свои фуражки, оставляли шашки в прихожей и садились за стол. Тогда зажигались все новомодные электрические лампы и заводили патефон. После ужина столы отодвигали и начинались танцы. Пани с раскрасневшимися от вина и удовольствия лицами кружились в танце с панами, и золотистые и черные локоны их причесок взлетали вверх при очередном па. Другие дамы, которых не пригласили к танцу, стояли около часов и шушукались, пересказывая разные сплетни. Тогда шестеренки напрягали весь свой слух, и в попытках прислушаться останавливали свое вращение, при этом минутная стрелка иногда замедляла свой бег, хотя маятник продолжал по инерции раскачиваться, но размахи его колебаний становились все меньше и меньше. Гонгу все шепотом приказывали молчать, на что он обиженно задирал нос и задумывался о своем высоком предназначении в искусстве. Когда же основные слухи и сплетни были услышаны и намотаны на пружину барабана, то шестренки опять начинали свое кружение, чтобы потом, в ночной тишине, рассказывать, что панночка Кыся без ума от пана Войцеха, а панночка Марыся спит и видит, чтобы ее пригласил на танец пан Микульски. А также заключали пари, кто из молодых панночек быстрей выскочит замуж.
Но годы шли, и балы проводили все реже и реже. Пан все чаще уезжал по делам, а Агнешка занималась детьми, которых у нее было уже четверо. Все чаще большая гостиная больше пустовала, домочадцы проскакивали ее, не останавливаясь, лишь иногда прислуга, делая уборку, приносила какие-нибудь новые слухи и сплетни. Поэтому шестеренкам доставалось все меньше пищи для разговоров.

Так бежали минуты, часы, дни, недели, годы. Уже никто не спорил с центральной шестерней, кто тут самый главный. Все уже признали ее главенство, и каждый был погружен в свою скучную рутину, которую, тем не менее, приходилось выполнять с немецким качеством. Тем более, что центральная шестерня вращалась достаточно медленно, лишь анкерное колесо рывками продвигалось вперед, издавая громкое тиканье. Маятник, по-прежнему, не участвовал в этих беседах, и продолжать размышлять над своей печальной судьбой, хотя он, после стрелок и циферблата, был самой заметной частью часов, непрерывным движением и золотистым блеском привлекая к себе внимание гостей дома.

Постепенно весь механизм часов заскучал. Самое обидное, когда твою работу мало кто замечает! Шестеренкам приходилось выполнять свою нудную и скучную работу в сводящем с ума постоянном темпе. Ни тебе сорваться и побежать вскачь, ни тебе остановиться. Они согласились бы на небольшой отпуск, чтобы остановиться и поразмышлять, как жить дальше. Чтобы хоть на некоторое время не слышать этого умопомрачающего тикания, и регулярного малинового звона гонга, вежливо сообщающего всем о неотвратимости хода времени и о тщете мирской суеты.  Но слуга Стасик был очень прилежный и, регулярно каждую пятницу заводя часы, не предоставлял им такой возможности.

Нет ничего хуже рутины! Она убивает все благие начинания, все мысли! От такого бесконечного темпа, напоминающего болеро Равеля, можно просто сойти с ума и впасть в бесконечный ступор, от которого стекленеют глаза и замирают мысли.
Пан Ковальски стал появляться нечасто, вместо балов уже проводились, в основном, обеды, поскольку все панночки вышли замуж и их кавалеры обзавелись пивными брюшками. Иногда на обеды приглашались родственники и соседи пана Ковальски. Который, старея, все грузнел, седел, и на затылке его уже появилась небольшая проплешина. Ангешка уже обзавелась пятью детьми, и из стройной молодой женщины превратилась в грузную матрону, почти утратив всю свою природную красоту. Но для самих часов, сотворенных Майерами, прошедшее время не было большим сроком, и они считали себя, конечно, уже не молодыми, но во всей красе зрелого возраста. Шестеренки при длительном трении друг об друга дополнительно отполировались, цапфы осей немного стерлись и стали чуть тоньше, и ход часов стал еще легче и точнее. Пан Ковальски ценил эти часы, и раз в год приглашал часовщика, который открывал дверцы корпуса и смазывал весь часовой механизм жидким часовым маслом.
И ходить бы часам не один десяток, а может быть, и не одну сотню лет. Но фольварк был расположен очень близко к границе родины часов – Германии. И наступил 1939 год. В один из дней за окнами вдруг загрохотало,  раздались громкие выстрелы, и в дом вошло много солдат в сине-зеленой форме с крестами на рукавах. Пан Ковальски и Ангешка куда-то исчезли. В доме расположился офицер со своим адьютантом.

За время постоя армейских чинов часы перестали смазывать, они запылились изнутри, но, благодаря своему  благородному происхождению, исправно выполняли свою работу, прислушиваясь к гудению пролетающих бомбардировщиков.  Тем для разговоров стало все меньше, тем более, что шестеренки испугались и чаще всего помалкивали, поскольку услышали незнакомое слово «концлагерь», в который отправляли евреев и тех, кто слишком много болтал.  Даже гонгу и его молоточку периодически приказывали помалкивать, и он, проникаясь их страхами, старался бить тише, как будто в фортепиано нажимали левую педаль «пиано». Поэтому, разговоры велись только о погоде и о том, когда же наступит весна. И даже такая тревожная, но спокойная их жизнь через несколько лет подошла к концу. За окном еще больше загрохотало, раздалось несколько взрывов, которыми выбило окна. Люди в сине-зеленых мундирах исчезли. И вдруг часы чуть не закричали от испуга всеми своими шестеренками, когда угол комнаты обвалился и через него проехал танк. Поднялась жуткая пыль, шестеренки дружно зачихали. Пыль попала внутрь механизма, отчего через несколько дней он совсем остановился, хотя неделя еще не прошла последнего завода пружины. Но, к счастью, на улице стояла весна, март, метели закончились, ливни еще не начались, хотя по ночам в разрушенный дом проникали сырые туманы, от которых начали понемногу ржаветь оси шестеренок. Тот долгожданный покой, который внезапно наступил, и о котором давно мечтали не только все шестеренки, но даже маятник, не приносил никому из них должного удовлетворения.

Спустя несколько дней в дом вошли несколько солдат в серых шинелях и светло-зеленых выгоревших гимнастерках в сопровождении офицера в круглой фуражке с темно-синим околышем. Офицер увидел часы и приказал поднять их и положить к нему в «виллис». Часы испугались. Они решили, что наступил их последний день и их отвезут в это страшное место под названием «концлагерь». Но после достаточно длительного путешествия в темном деревянном ящике, набитом такой же трофейной утварью, они наконец увидели свет и их затащили на второй этаж большой коммунальной квартиры, где и поставили в большой светлой комнате, обклеенной желтыми обоями в крупный однотонный цветочек. В квартире жило много народу. Комната, где поставили часы, была смежной с другой комнатой, и в ней жили две женщины – одна старая, а другая – помоложе, и двое детей. К ним иногда приезжал тот самый офицер в фуражке с темно-синим околышем, который перевез часы в эту квартиру. Надо сказать, что если это место и было тем самым ужасным «концлагерем», о котором раньше ходили слухи, то в нем было довольно весело. После переезда часы продолжали стоять. Поэтому их отдали старому часовщику, который разобрал их до винтика, промыл, почистил, смазал и собрал. Правда, после ремонта на столе у часовщика осталось несколько лишних шестеренок, в результате чего перестал двигаться диск с изображением фаз луны. К тому же, за время путешествия сюда в ящик с часами попала вода, и циферблат немного заржавел. Часовщик, хоть и был настолько опытный, что смог почистить и настроить часы, но художником он был никаким. Поэтому, пытаясь отчистить циферблат, он стер все римские цифры и деления. Чтобы восполнить потерю, он взял немного черной масляной краски, и криво водя кисточкой, нанес арабские цифры. Они легли несимметрично и не по кругу. Из-за этого все время казалось, что часы улыбаются какой-то кривой загадочной улыбкой. Либо, что они приняли на грудь слишком много спиртного, отчего циферблат повело в сторону. Хотя, с точки зрения Сальвадора Дали, часы были в полном порядке.

Так они обрели новую жизнь на новом месте. И принялись ходить и показывать время новым жильцам. Дети росли, офицер вернулся домой живым и здоровым, его демобилизовали и он устроился в отдел кадров крупного завода.
Центральная шестеренка опять была в фаворе. Ей никто не мог перечить, даже анкерное колесо с маятником. А ренегаты-шестеренки механизма смены фаз луны вообще куда-то исчезли, видать, их репрессировали за вольнодумство, поэтому уже никто из дальнего угла механизма не говорил тихо гадости в адрес центральной шестеренки. Вот только главная пружина ослабла от войны и перенесенного стресса, и часы с полным заводом могли ходить не более трех дней. Но, самое главное, гонгу уже никто не приказывал молчать, и он выдавал свое «форте» так, что бой часов было слышно этажами выше и ниже. Правда, бой был таким красивым, что никто из соседей не возражал против него, и все привыкли. Лишь вечерами хозяйка накидывала на часы специальный мягкий чехол, сшитый из старых шерстяных солдатских одеял, чтобы приглушить ночью звук, который мог помешать сну соседей и ее собственных домочадцев.
Так, обретя вторую жизнь, часы прожили еще пятнадцать лет. Дочки хозяйки выросли, стали пропадать допоздна на городской танцплощадке. А хозяин вышел на заслуженный отдых и, лежа на старом продавленном пружинном диване с боковыми валиками и семью слониками на зеркальной полке над верхней спинкой, читал и перечитывал газеты «Правда» и «Известия», периодически накрывая ими лицо и задавая храпака в тяжелом послеобеденном сне. Ни тиканье анкера, ни бой гонга часов не могли потревожить его безмятежный сон.

Потом дом стали расселять, поскольку в наружной его стене обнаружилась трещина из-за постоянной и незаметной просадки грунта вследствие бурных подземных вод. Семье дали новую квартиру в веселой пятиэтажке в районе, которые в каждом городе по традиции стали называть «Новыми Черемушками». Квартира была отдельная, трехкомнатная распашонка, планировку которой в простонародии называли «штанами». Теперь у девочек появилась своя комната, тещу выселили в гостиную, а хозяин с хозяйкой обосновались в другой отдельной комнате. Поскольку новая квартира, хотя и была отдельной, имела небольшую площадь, то при переезде было решено часы не брать. Они уже потрескались, ходили не очень точно и их надо было заводить каждый день. К тому же, новое жилье имело очень тонкие стены, и бой часов мог быть услышан не только на других этажах, но и по всему дому, и даже в подвале. Поэтому решено было часы оставить в старом доме.

И вот, все выехали, в комнатах стало пусто и пыльно, лишь клочки ободранных обоев колыхались на сквозняке. К тому же, уличные хулиганы камнями побили все стекла, и в квартире стало совсем неуютно. Появились ночные мародеры, которые потихоньку растаскивали неказистую утварь, брошенную прежними жильцами. Часы тоже пострадали от них. Мародеры вытащили часы на улицу, открыли нутро и выломали маятник, чтобы сдать его в утиль на цветной металл. Остальной механизм их не заинтересовал. Когда исчез маятник, то все шестеренки загрустили, хотя раньше никто из них не дал бы за него ломаного гроша. Каждая задумалась о своем будущем, и оно представало перед ними в черном цвете. Но вот, однажды, трое мальчишек нашли часы в зарослях крапивы около старого брошенного дома. Один из них любил возиться дома с механикой и тащил в свою комнату все интересное, что удавалось найти на местных свалках. У него валялись разные дверные петли, дверные ручки, металлические колесики от шкафов, клавиши от старого рояля, струны от того же рояля. И много всяких дощечек, из которых он любил выстругивать корабли, планеры и автомобили.

В часах же его заинтересовал сам механизм. Он аккуратно извлек его, чтобы не погнуть шестеренки и завернул в свою курточку, завязав рукава узлом, чтобы ни у кого из близких не возникло вопросов типа: «Что ты опять такое интересное притащил со свалки?». Дополнительно он прихватил и спиральный гонг с молоточком.
Когда дома вечером все домашние улеглись спать, он вытащил механизм, достал отвертки и плоскогубцы и стал разбираться в своем сокровище. Подумав, он вынул все зубчатые колеса часов, которые ему показались лишними, включая анкерную и промежуточную шестерни. Оставил только барабан с пружиной, и центральную шестеренку, вращавшуюся от этого барабана. Спиральный же гонг он закрепил на дощечке вместе с молоточком. И повесил над дверью своей комнаты, протянув от молоточка веревку наружу через дырку в дверной коробке. Снаружи он привязал к веревке небольшую круглую ручку и укрепил надпись «Для звонка дернуть три раза!».

И по ходу дела он  придумал назначение для пружинного барабана с центральной шестеренкой. Попробовал их в деле и убедился, что без анкера и другой дребедени, сдерживающей вращение шестеренки, при полном заводе пружины она может очень сильно раскручиваться с бешеным жужжанием. Тогда мальчишка вырезал из дощечки пропеллер и насадил на конец длинной оси, на которой раньше была укреплена часовая стрелка. Когда, в очередной раз заведя пружину, он увидел, как механизм зашевелился на столе, подталкиваемый струей воздуха от бешено вращающегося пропеллера, ему пришла светлая идея и он принялся за дело. Он выбрал все самые лучшие рейки и дощечки, взял кусочки тонкой фанеры и упругой проволоки, и долго, целую неделю, выпиливал лобзиком нервюры и шпангоуты. Из первых он собрал ажурное крыло, а из вторых – легкий невесомый фюзеляж. Обклеив это все калькой, пропитанной специальным авиамодельным клеем «эмалит», он получил легкий и прочный аэроплан. На то место, где должен был быть мотор, он укрепил то, что осталось от механизма достославной фирмы «K. Mozer». И в солнечный майский день мальчишка пошел на соседский пустырь для испытаний своего детища.

Прибыв на место, он попробовал свой летательный аппарат, понемногу заводя пружину. Сначала самолет, будучи пущенным умелой рукой, задирал свой нос вверх. Мальчишка подгибал рули высоты и в итоге добился, чтобы аппарат взлетал ровно и без перекосов.
Тогда он завел пружину до упора, и с силой бросил свое детище с высокого холма над рекой, который располагался на самом краю пустыря.
Пропеллер весело зажужжал, и самолет резво принялся набирать высоту. Пружина, которую давно не заводили так сильно, с наслаждением распрямлялась, отдавая свою энергию центральной шестеренке. А та, крутясь с такой скоростью, с которой она не вращалась никогда в жизни, так, что даже дух захватывало, и немного кружилась голова, передавала свое движение пропеллеру. Который запел веселую песню покорителя пространства: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, чтоб покорять пространство, и простор! Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор!».

Никогда шестеренка не испытывала такого восторга. Она забыла, что она самая главная, и что от нее зависит работа всего механизма. Наконец-то она стала самой собой, и уже ни перед кем ей не нужно было что-то изображать из себя. Она смотрела, как в бешеном кружении вокруг проплывает небо, река, и все ближе и ближе далекие белые облака, которые она могла наблюдать лишь за шторами фольварка в хороший солнечный день. Ее душа, которая таилась где-то в глубине металла, вырвалась наружу и пела в такт пропеллеру. И даже пружина барабана, которая всегда работала молча, стала вибрировать и подпевать пропеллеру. Хотя мотор был холодным  и не пламенным, душа у него горела и рвалась ввысь. Однако всему хорошему когда-нибудь приходит конец! Постепенно завод пружины стал ослабевать, хотя мальчишка завел ее так, как никто никогда не заводил. Шестеренка вместе с пропеллером крутились все медленней и медленней, пока не остановились совсем. Аэроплан так и не долетел до облаков, хотя казалось, что до них можно уже было дотянуться рукой. Нос аэроплана наклонился вперед и он начал медленно опускаться вниз, планируя кругами. Когда вращение пропеллера совсем остановилось, шестеренка уже спокойно могла рассмотреть всю красоту того мира, который раскинулся перед ее взором. Окраина города, пустырь, обрывистый холм, мальчишка, который стоял внизу, прикрыв ладонью глаза от солнца, и наблюдал за полетом своего детища, неширокая река, красивой излучиной уходящая вдаль, лес на другой стороне реки, и над всем этим – синее небо, покрытое белыми барашками облаков.

 
Ей было хорошо, она совсем забыла ту долгую и, теперь уже казавшуюся скучной, жизнь. Ради такого приключения можно было рискнуть всем! Но жизнь есть жизнь. За все удовольствия надо платить. А иногда эта цена становится очень высокой. Как и в нашем случае. Аэроплан опускался все ниже, кружа над гладью реки. И, в конце полета, пробороздил, как утка, своими шасси по водной глади и, зарывшись носом в воду, постепенно стал погружаться вглубь. Если бы не стальной механизм часов, то аэроплан остался бы на плаву, и его прибило бы в итоге к камышам на берегу реки. Но сталь тянула его вниз: наполнившись водой, он последний раз булькнул на прощанье и камнем пошел на дно. Вокруг воцарилась темнота и тишина, лишь прерываемая иногда беззвучными разговорами окуней и немыми криками плотвы, ускользающей от острых щучьих зубов. Не успел аэроплан, или, верней, то, что от него осталось, поскольку крылья отвалились от удара об воду, опуститься на самое дно омута, как хлопнула громадная пасть и вся передняя часть его оказалась во рту громадного сома, который жил в этом омуте не один десяток лет. Сом поступал, как многие недальновидные люди – сначала действовал, а потом думал. Поэтому он проглотил остатки самолета, а потом понял, что это – что-то несъедобное. И отрыгнул свою добычу. Однако, шестеренка выпала из механизма и застряла в желудке сома. Она оказалась в одиночной камере, в которой еще чувствовалось присутствие кислоты. Ее стало подташнивать, и кислота начала потихоньку разъедать ее ось с трибом, которая стала истончаться. Хотя ее латунное зубчатое колесо в кислоте очистилось от окислов и засияло в темноте.

Так прошел может быть месяц, а может быть и год. В отсутствие вечного тиканья, отмеряющего минуты и часы, она потеряла счет времени. Тем более, что постоянная темнота не позволяла даже считать прожитые дни. Как вдруг, в один прекрасный день, она почувствовала движение, сом затрепыхался и оказался в лодке рыбаков. Когда же рыбу разделали, то шестеренка увидела свет дня и удивленные возгласы хозяйки, разделавшей сома.
- Посмотрите, посмотрите, что я нашла! Это же не сом – а сом-робот с шестеренками внутри!

Подбежали домочадцы. Среди них была маленькая девочка. Она схватила шестеренку и закричала в восторге: «Какой замечательный волчок!». Она ушла в большую комнату, села на пол и крутанула шестеренку своими маленькими пальчиками. Та, вращаясь,  пошла по кругу, как балерина по сцене в фуэте. Пришло неожиданное избавление: теплые пальчики маленькой девочки опять вдохнули ощущение полноты жизни, и шестеренка ощутила такой же восторг, как и в последнем своем полете к облакам.
- Я живая, я танцую, я – свободна! – Кричала она, но девочка, не знающая язык шестеренок, воспринимала его как веселое жужжание по паркету. Покрутив шестеренку еще несколько раз, девочка осторожно взяла ее, как самое большое сокровище, и положила в коробку, в которой она хранила свои самые любимые игрушки. Среди них шестеренка уже не задавалась, и не претендовала на главенствующее положение. Она даже старалась не демонстрировать свое заграничное происхождение и тщательно скрывала гравировку на боку своего колеса «Mayer&S». Поскольку была окружена куклами, пупсами и машинками исключительно советского производства с гордой надписью «Сделано в СССР». Она просто радовалась тому, что случилось в ее жизни. И в конце концов, пришла к мысли, что лучше один раз взлететь к облакам, чем всю жизнь пикироваться с товарками и монотонно крутиться, отбивая часы жизни всем живущим вокруг, напоминая им о невыносимой краткости бытия.