Сумасшедшие

     Может ли что-то быть более опасным и захватывающим, чем попытка выйти за общепринятые границы мировосприятия?

     Двор огромный и бесформенный  томился в ожидании зимнего вечера. Пожалуй, и двором-то его назвать было трудно. Так, пространство между многоэтажками. Это пространство страдало от своей неустроенности, от того, что никогда не иметь ему предмета гордости любого двора – ограды. Да, да, ограды  правильной геометрической формы, с тенистыми в кустах сирени уголками. Ограды, формирующей его как состоявшегося индивида с неповторимым мировоззрением и духом. Вечер же тушил дневной свет и зажигал фонари. И тогда, окруженный забором из теплого жёлтого света, двор на несколько часов получал возможность предаваться иллюзии личного, выстроенного по законам своей философии, мира.  Двор гостеприимно готовил угощенье, выдавливая на голубую салфетку неба длинным кондитерским шприцем трубы котельной зефир ярко-белого чуть подкрашенного малиновым закатом пара, и размышлял о том, как уговорить вечер разогнать по домам надоедливых людей. Скоро, скоро начнется долгая увлекательная беседа, за которой можно пофилософствовать о жизни, посетовать на раздражающий запах выхлопных газов паркуемых автомобилей, разборки подвыпивших жильцов, капризы детей со скверным характером, одного из которых он, к своему неудовольствию, в данный момент наблюдал.
     Молодая мама тянула домой рыдающего малыша. Она останавливалась, чтобы прикрыть ребенку рот широким шерстяным шарфом, но маленький человечек тут же срывал ненужный, по его мнению, предмет одежды, не упуская возможности припасть к каждому ближайшему сугробу.
     Ирочка, наблюдая в окно разыгравшуюся драму, наносила завершающие штрихи макияжа, успевая и заглянуть в круглое зеркальце, и дать оценку воспитательному процессу.
     «Зачем мамаша ему шарф лепит? Мороз сегодня не больше двух-трёх градусов». Взмахнув последний раз широкой кисточкой, девушка принялась собирать рассредоточенный по подоконнику косметический арсенал. Она весь день следила за прогнозом погоды, однако розовый зефир над котельной стал вызывать некоторое беспокойство.
     Ирочке показалось, что градусник за окном ехидно ухмыльнулся. Тонкий красный столбик обрывался на отметке с цифрой десять ниже нуля. «Не может быть! Ну почему жизнь так несправедлива»?  В свои семнадцать лет Ирочка не могла знать, что такой вопрос  не может быть связан с той или иной ситуацией, в которой оказался человек. О том, что им задаются и те, кого она считает удачливее себя, и те, которые считают её удачливее. И, наконец, о том, что словосочетания «жизнь справедлива» или «жизнь несправедлива» не несут в себе никакого смысла. Сам же вопрос является мерой глубины познания окружающей действительности и способности к целостному восприятию реальности. Чем чаще он возникает, тем дальше человек находится от состояния гармонии между внутренним и внешним миром, от понимания совершенства мироздания.
     Но мозг хорошенькой головки не был отягощён философскими раздумьями, точнее, они в нём напрочь отсутствовали.  Ирочка собиралась на свидание с принцем своей мечты. Умный, красивый, воспитанный. О доходах родителей красноречиво говорило учебное заведение, в котором учился молодой человек, автомобиль, на котором ездил, и бар, куда он её пригласил. Девушка продумала всё до мелочей. Лёгкий морозец, установившийся в последние дни, не стал бы препятствием маленькому чёрному платью, настоящему, между прочим, «мэйд ин Франсе», короткой песцовой шубке, позаимствованной у мамы, и необыкновенно изящным сапожкам категории еврозима. Она не могла одеться иначе, не говоря уже о том, чтобы нахлобучить шапку. Главным достоянием Ирочки были ноги и волосы, поэтому отказ от намерения продемонстрировать такую красоту новому другу в её планы не входил. Девушка резко дёрнула вверх язычок  застёжки-молнии сапога  и решительно шагнула ногами,  прикрытыми лишь тонким капроном, в посиневший вечер. Тысячи мелких коготков тут же вцепились в коленки и стали пробираться под модную прическу, но девушка мужественно достала телефон и приладила к уху миниатюрный динамик. Раздался звонок.
     Анна Васильевна торопилась на вечернее богослужение. Под сапогами скрипел снег. Хотелось вернуться домой: там тепло, да и суп на завтра не успела сварить. Но, перед батюшкой как-то неудобно. И что Никитична скажет? Собираясь, долго вертелась у зеркала, примеряя элегантный норковый берет. Уж очень он был к лицу. И всё же в храм надела платок – меньше пересудов будет.
     Из арки дома навстречу ей вышла девушка. Она громко разговаривала сама с собой, энергично размахивая руками. Женщина в испуге остановилась: «Сумасшедшая, вот те крест, сумасшедшая!» Девушка смотрела на Анну Васильевну отрешённым взглядом и двигалась прямо на неё. «Свят, свят, свят, -  Анна Васильевна принялась часто и быстро креститься, - что ей от меня нужно?» Она отскочила в сторону и бочком прошмыгнула мимо. Девушка, смеясь, обернулась. «Ой, боженьки, точно не в себе: с голыми ногами и непокрытой головой в такой мороз». Анна Васильевна, не переставая креститься, прибавила шаг.
     Голос принца в динамике наушника Ирочки поинтересовался:
     - Что тебя так рассмешило?
     - Бабка навстречу попалась странная. Шла себе, шла, вдруг остановилась, начала что-то бормотать, креститься, а потом глаза вытаращила, как отскочит в сторону, и как побежит.
     - Сумасшедшая, наверное.
     Иван Иванович ждал такси. Он вышел на улицу и тут же поднял воротник. «Где же машина? Сказали, что ожидает». Двор быстро погружался в сумерки. Из соседнего подъезда выбежала девушка в короткой шубке. «Какие прелестные ножки. Но куда смотрят родители? Ведь перемёрзнет. Спешит, наверное, на свидание, а о том, как рожать будет, думать некому». Девушку поглотила чёрная дыра арки, в таинственной бездне которой через пару секунд вспыхнули два ярких луча автомобильных фар. Иван Иванович сел в такси. Машина развернулась, снова нырнула в «чёрную дыру», благополучно выскочила с другой её стороны, вывернула на проезжую часть и, проехав несколько метров, остановилась, чтобы пропустить бабушку. Та перебегала дорогу в неположенном месте, быстро и часто накладывая на себя крестное знамение. Заметив машину, испуганно замерла. После короткого сигнала снова перекрестилась и побежала дальше.
     Водитель чертыхнулся:
     - Бегают где попало. Вон переход через двадцать метров. На что надеется?
     - На Бога, - сухо ответил Иван Иванович и тут же мысленно опроверг сказанное. «Не на что она не надеется. Привычка. Привычка бегать по короткому пути, привычка креститься, привычка ходить в храм. Но бабушка явно чем-то напугана и бежит, не глядя на дорогу». У него тоже была привычка – наблюдать за поведением людей. Иван Иванович работал заведующим отделением психиатрической клиники и ехал на ночное дежурство. Ехал не потому, что нужно было заменить  внезапно не вышедшего на смену доктора. Нет. Он по своей воле ставил себе в график ночные часы.
     Иван Иванович прикрыл глаза и подумал о часах. Последовательные частицы непоследовательной субстанции. А он был абсолютно уверен, что время не только нелинейно, но и непоследовательно, и измеряется, как утверждал Гераклит, течением человеческой мысли. Мысль же его была уже там, в отделении, где её ждёт встреча с иным временем и иным пространством, где она может парить свободно, не имея препятствий и ограничений. Иван Иванович ехал на встречу с Илларионом.

     Иллариона поместили в больницу лет десять назад. Он был физиком-теоретиком. В целом, больной вёл себя адекватно, изредка впадая в странные состояния, требующие присмотра за ним. Дети не смогли или не захотели обеспечить должный уход и предпочли объявить его сумасшедшим, не забыв заблаговременно переписать на себя имущество, в частности превосходную трехкомнатную квартиру в центре города. Им посодействовал сослуживец и соавтор Иллариона, доверительно переговорив с Иваном Ивановичем,  и вскоре занял должность заведующего одного из отделов института, ранее предназначавшуюся Иллариону.
     Учёный не возмущался, не бунтовал. Несколько недель пребывал в задумчивости. Затем попросил отдельную палату, доступ к литературе, бумагу и писчие принадлежности в неограниченном количестве. Главврач, после доверительного разговора с родственниками и бывшим сослуживцем больного, счел исполнение вышеизложенной просьбы вполне возможным. Время от времени физика выводили из глубокой депрессии или чрезмерного возбуждения, но больших проблем пациент не создавал.
     Илларион страстно любил зефир, и Иван Иванович не отказывал себе в удовольствии радовать обделённого, по его мнению, судьбой человека нежнейшим ароматным угощением, искусно приготовленным супругой. Навещая Иллариона, он обратил внимание на стопки исписанных листов, которые физик быстро прятал под подушку при появлении кого-нибудь из сотрудников клиники. Однажды, выкладывая перед больным зефир, Иван Иванович, между прочим, поинтересовался их содержанием. Несчастный набросился на лакомство, быстро с ним расправился, затем, немного подумав, вытащил из укрытия своё сокровище и протянул его доктору, которому показалось, что по лицу учёного скользнула усмешка. Ознакомившись с записями, Иван Иванович напросился на популярное разъяснение. Илларион охотно согласился. Они нашли друг друга приятными собеседниками, и встречи их со временем приобрели регулярный характер. К своему удивлению Иван Иванович заметил, что многое в работах физика ему интересно и понятно. Дневные часы ограничивали возможность общения, поэтому заведующий отделением иногда выходил на ночные дежурства. Собираясь на очередную встречу, он стал брать с собой не только зефир, но и разнообразные деликатесы,  приводившие Иллариона в восторг.

     В машине Иван Иванович согрелся и откинулся на спинку сиденья. Радость от предвкушения встречи на этот раз немного омрачало чувство некоторой неловкости. Кроме того, сегодня он испытывал трепет, присущий людям, ожидающим оценки или приговора. А дело всё было в том, что последняя их с Илларионом беседа приняла совершенно неожиданный оборот. 
     В тот день доктор по обычаю задёрнул плотные шторы, потушил дневной свет, так раздражавший учёного, включил настольную лампу, разложил бутерброды с чавычей и балыком и попросил дежурную медсестру заварить чай.
     -Добрый вечер! Чрезвычайно рад!
     Физик ворвался в кабинет с широко распростёртыми для объятий руками. Они давно уже общались по-приятельски, и маленький, худосочный, неказистый на вид учёный  повис на огромном, чуть полноватом красавце-докторе.
     - Рад, рад! Присаживайтесь, дорогой друг.
     В кабинете бесшумно материализовалась медсестра - белый ангел с сияющей, выработанной годами работы с душевнобольными, улыбкой. Она аккуратно опустила на поверхность стола заварочный чайник, не производя при этом ни единого резкого движения, и тихо аннигилировалась. Дверь затворилась, обрывая последние, и без того непрочные связи с осознанной реальностью, и всё бытие без труда уместилось в четырёх стенах небольшой уютной комнаты.
     - Если позволите, начну с бутербродов. Очень люблю чавычу!
     - Как вам угодно.
     Илларион ел красиво: ловко поддевал длинными тонкими пальцами кусочек хлеба с ломтиком рыбы, не торопясь, с некоторой долей величия подносил ко рту и изящно надкусывал.  Он казался инопланетянином, и, пытаясь проникнуть в его сущность, Иван Иванович мало-помалу погружался  в удивительную вселенную, где вокруг звёзд-фантазий и солнц-гипотез неторопливо вращались планеты-открытия, стремительно неслись метеориты и астероиды исследований, экспериментов, изобретений, наполняя воображение доктора причудливыми, захватывающими сюжетами.  Очнувшись, он заметил, что Илларион внимательно за ним наблюдает, и, прибывая ещё в некотором пограничном состоянии, совершенно неожиданно для самого себя задал вопрос:
     - Илларион, а не считаете ли вы меня сумасшедшим?
     Физик не удивился. Он не торопясь отрезал от бутерброда маленький кусочек и произнёс:
     - На мой взгляд – нет. Но, видите ли, если бы за нашими беседами наблюдал кто-нибудь из ваших коллег, то вас легко могли бы поместить ко мне в палату.
     Иван Иванович потянулся за балычком:
     - Весьма занимательно.
     Рассеянный взгляд Иллариона стал вдруг пристальным и испытующим.
     - Но ведь и вы, доктор, не считаете меня сумасшедшим?
     Ответа у Ивана Ивановича не было. Он на мгновенье растерялся, затем многозначительно улыбнулся:
     - Всё в нашем мире относительно.
     - Возможно.  Но, в противном случае, вы бы не стали на основании моего бреда писать фантастику.
     Упругая улыбка обмякла, стала терять свою форму и медленно сползать с лица заведующего отделением, словно часы на картине Сальвадора Дали,  одиноко висящей на стене кабинета.
     - Откуда вам известно?
     - Ариадна Сергеевна, которой вы, не смотря на все её старания, отказали в близости, сдала вас с потрохами.
     Иван Иванович схватился за голову: «Старая мымра. Какое коварство! Заслуженный врач, а всё туда же!»
     - Да вы не переживайте, я претензий не имею, а вот почитать было бы любопытно.
     Впервые за многие годы талантливый и преуспевающий врач почувствовал себя отличником, неожиданно схватившим «пару». Держать Иллариона в стенах психиатрической больницы оснований не было. Но доктор из года в год убеждал медицинскую комиссию в необходимости продолжить лечение, поскольку выписывать физика было некуда. Дома его никто не ждал, в институте тем более. Здесь же, получая хороший уход и питание, он имел возможность в полной мере предаваться размышлениям. Правда, забота о душевном равновесии ученого не являлась единственной причиной опеки Иван Ивановича над своим пациентом, так как наш доктор не слыл филантропом. Всё дело в том, что уже и не вспомнить с какого счастливого момента, в результате ночных бесед ему в голову стали приходить невероятные фантастические истории. Попытавшись их записать, он понял, что определённо обладает некими литературными способностями. Грамотно обоснованные, с захватывающими сюжетными линиями рассказы стали печатать научно-популярные издания. Позже знакомые помогли выпустить небольшой сборник. Затем ещё один. Он подарил книжки тому самому бывшему сослуживцу и соавтору Иллариона. Возможно, классик был прав, утверждая о несовместимости гения и злодейства. Но в нашем случае дело обстояло совсем иначе. Этот человек достойно оценил концепцию, легшую в основу одного из рассказов. Назначив встречу Ивану Ивановичу, будучи уже директором института, он в доверительной беседе пожелал приобрести первоисточник. Суть беседы вполне устроила доктора. Ударили по рукам, и не так давно заведующий отделением психиатрической больницы получил по почте научное издание с закладкой на статье, из которой было понятно, что исследование, проведенное экс-коллегой Иллариона, вполне претендовало на открытие.
     Иван Иванович несколько суетливо поднялся:
     - Да, да, конечно. Сейчас же вам и подарю.  Несколько экземпляров лежат в шкафу.
     Он  достал с полки книги и торжественно вручил Иллариону.
     - Ах, как же я забыл. Вот и ваш любимый десерт.
     С этими словами Иван Иванович открыл коробку восхитительного розового зефира.
     При виде зефира Илларион терял все свои аристократические манеры. Теперь уже крючковатые хищные пальцы быстро хватали пирожные одно за другим и судорожно набивали ими рот, после чего лицо его начинало растягиваться и сжиматься, словно резиновая маска, крошки лакомства прилипали к корчившим причудливые гримасы губам, цеплялись за щетину на подбородке, падали на стол.
     Покончив с зефиром, Илларион успокоился и, как ни в чём не бывало, вернулся к беседе.
     - Так на чём мы остановились? Ах, да. Сумасшедшие. Так почему же доктор вы не считаете меня сумасшедшим?
     Он хотел было взять один из сборников, как вдруг резко отдёрнул руки и попросил разрешения их вымыть. Вернувшись, долго вытирал махровым полотенцем каждый из десяти пальцев, и только после этого бережно прикоснулся к книге.
     Не обращая внимания на замешательство доктора, Илларион продолжил:
     - А я вам скажу. Я соответствую вашим критериям, характеризующим психическое здоровье. И если иногда, в процессе творческой активности, нахожусь, в некотором смысле, вне реальности, так и вы Иван Иванович, я смотрю, тоже не лишены этого, с позволения сказать, дара. Что же касается биполярного аффективного расстройства, так с кем в наше время не бывает.
     Иван Иванович покачал головой:
     - Да вы, Илларион, и в нашем ремесле не дилетант.
     - Почитываем-с на досуге.  Вы, психиатры, сами придумали эти критерии и сами же оцениваете степень соответствия им пациента. Вот лично  вы считаете себя большим знатоком психических процессов, регулирующих поведение человека, но даже не догадывались о том, что я давным-давно знаю о заимствовании  вами моих идей для ваших рассказов. А почему? Да потому, что я не стал выяснять с вами отношений.  Думаете, что купили меня вашим зефиром?
     Илларион расхохотался:
     - Как бы не так! Я в принципе ничего не имею против, и с удовольствием продолжаю помогать вам разбираться в сути теоретических исследований. И вы не можете этого понять.
     - Признаться, не могу.
Физик хитро улыбнулся:
     - Ментализация – способность понимать то, что люди отличаются от тебя – один из критериев психического здоровья. Так-то вот.
     Иван Иванович шутливо погрозил пальцем.
     - Скажите, доктор, а бросить окурок с балкона на прохожих или прошмыгнуть без очереди, считается психическим расстройством?
     Иван Иванович промолчал.
     - Молчите, хотя знаете, что такое поведение не соответствует критерию соблюдения этических норм, а возможно и говорит о проблемах с эмоциональной устойчивостью или адекватной самооценкой.  Несоответствие одному или более критериям даёт повод сомневаться в психическом здоровье. И, тем не менее, никто за такие мелочи в психушку не отправляет. А не мешало бы. Да… Критерии субъективны. Очень тонкая грань, очень…
     Тут взгляд физика начал блуждать, затем куда-то ушёл, вероятно, в глубины его личностного космоса, но вскоре вернулся к своему визави.
     - Я не беру, доктор,  случаи с ярко выраженной клинической картиной: недееспособные, социально опасные и так далее. Там всё ясно. Но ведь нередко люди, по общему мнению, абсолютно адекватные, считают друг друга сумасшедшими. Почему?
     - Если взять самое первое впечатление, то на него, прежде всего, оказывает влияние поведение.
     - Значит, нет общепринятых норм поведения, характеризующих психически здорового человека?
     - О, дорогой друг, вы задали коварный вопрос.
     - Да нет в вопросе ничего коварного! А коварство в том, что поведение не причина, а производная от неё, и производная даже не первой степени. Вы же знаете, что такое прокрустово ложе?
     - Древнегреческая мифология. 
     - Позволю себе освежить в общих чертах. По дороге из Трезена в Афины разбойник Прокруст поджидал одиноких уставших путников и предлагал им для отдыха кровать. Уложив, тут же привязывал ремнями и всем, кто был длиннее ложа, отсекал выступающие части, а всех, кто короче - вытягивал.
     - Хорошо. И к чему вы вспомнили эту легенду?
     - Так вот, сознание абсолютного большинства людей и есть прокрустово ложе.
     - Это вы уж совсем упростили.
     - Не думаю. Информационный капитал, жизненный опыт, кругозор личности создают некое ограниченное пространство. И всё, что не вписывается в это пространство, попросту отсекается. Люди измеряют друг друга своим индивидуальным прокрустовым ложем.
     Иван Иванович поднялся и прошёлся по кабинету.
     - Да, но и мы, безусловно, учитываем эту особенность в работе с пациентами.
     - И как, успешно?
     - Но вы же понимаете, что изменить взгляды сформировавшейся личности  задача не из легких. А подчас она и вовсе невыполнима.
     - Их в принципе невозможно изменить, если человек сам того не захочет.
     - А у вас есть решение?
     - Решение может быть только одно – расширение прокрустова ложа сознания.
     Иван Иванович от души засмеялся:
     - Да вы, друг мой, идеалист!  Расширение границ  познания - это непрерывный напряжённый процесс самообразования. Большинство людей не склонно к такому тяжелейшему труду.
     - Другого пути, к сожалению, нет. Более того, книжные знания - ещё та штучка. Они, в большинстве своём, субъективны и конъюнктурны. Тут необходимо быть очень разборчивым.  А вот развитие наблюдательности, способности анализировать, размышлять и расширять познания на основе жизненного опыта может дать самые бесценные знания. И очень важным является изучение своих эмоций, реакций, ощущений, определение причинно-следственных связей.
     - Ну, знаете ли, вы ставите архисложную задачу. В такие глубины могут погружаться лишь редкие представители гомо сапиенс, которые, как правило, становятся великими.
     - Это-то и странно.
     - Почему же?
     - Потому что объектом изучения человека может быть только сам человек. Индивиду доступен единственный реальный мир, который он сам и порождает собственным опытом в процессе познания.
     - Позвольте, что вы такое говорите?
     - А то и говорю. Если человек хочет обладать неограниченными знаниями, он должен изучать свой внутренний мир.
     Иван Иванович налил себе чаю, достал ещё партию зефира и, от волнения, принялся за пирожное, которое не любил.
     - Ага, припрятали!
     - Что вы! Хотел продлить вам удовольствие. А то вы как-то быстро с ним расправляетесь.
     Илларион мгновенно очистил тарелку.
     - Иван Иванович, что вас так взволновало? Вы должны понимать это как никто другой.
     - Понимаю, но разумного объяснения не нахожу.
     - Его и нет. Понятие «разумный» в наибольшей степени зависит от размеров прокрустова ложа.
     Взгляд Иллариона снова отправился в далёкое путешествие, но ненадолго.
     - Разумный… Вы слышали, доктор, об эффекте наблюдателя?
     - Имею представление, благодаря вашим трудам, но весьма поверхностное.
     - Если в двух словах, то в процессе наблюдения за элементарными частицами, физики обнаружили, что частицы ведут себя как разумные существа: они знают о том, когда за ними наблюдают, даже о том, когда только планируют наблюдать, и тут же начинают шалить.
     Иван Иванович развёл руками:
     - Что-то из области фантастики!
     - Нет, доктор, фантастика – это ваш удел. Я ведь знакомил вас с экспериментом Томаса Юнга?
     - Возможно, мельком упомянули. Напомните, если вас не затруднит.
     - С большим удовольствием.
     Илларион поднялся и, меряя шагами кабинет, принялся подробно объяснять суть опытов с пучком света, проходящим через экран с двумя параллельными щелями, подтверждающих справедливость волновой теории. Моменты, когда ученый излагал доктору теорию физики, были самыми счастливыми в их беседах. Илларион рассказывал с таким увлечением, будто то была захватывающая приключенческая повесть. Он с лёгкостью отправлялся в путешествие по пространственно-временным дорогам, приглашая доктора в попутчики. И доктор следовал за ним, как за опытным проводником по тайнам бытия.
     Неожиданно Иван Иванович рассмеялся, прервав собеседника:
     - Я вдруг вспомнил, в связи со странным поведением обитателей неодушевлённого мира, забавный отрывок из одной замечательной повести. В моём кабинете есть несколько книг, которые я с удовольствием перечитываю время от времени. Среди них и «Трое в лодке, не считая собаки».
     Он поднялся, достал небольшой томик, нашёл нужную страницу  и  снова сел в кресло:
     - «Мы поставили чайник на спиртовку в носовой части лодки и удалились на корму, делая вид, что не обращаем на него внимания и озабочены совершенно другими делами. Это единственный способ заставить чайник закипеть. Если только он заметит, что вы нетерпеливо ждете, чтобы он закипел, - он даже и зашуметь не подумает. Надо отойти и приступить к еде, как будто вы и не собираетесь пить чай. Ни в коем случае не следует оглядываться на чайник, тогда вы скоро услышите, как он фыркает и плюется, отчаянно желая напоить вас чаем».
     Илларион засмеялся и легонько хлопнул чайник ладонью.
     - Шутка. И я бы сказал, что она в большей степени имеет отношение к относительности нашего перемещения во времени. Пассивный наблюдатель движется во времени быстрее, чем человек деятельный. Но вы отчасти правы. Эта шутка и о том, что все друг за другом наблюдают. Наши помыслы известны всему одушевлённому и неодушевлённому миру. И вот, что я вам скажу. Люди любознательные, думающие, творческие меняют окружающую действительность, остальным же приходится покорно принимать изменения, независимо от того, нравятся они им или нет.  В основе той реальности, которую мы…
     Иван Иванович задумался. Ему стало любопытно, а чем он является для чайника, или для картины, или для розового облачка зефира?  Каковы они на самом деле, а не в его воображении? И существуют ли они вообще вне его воображения? И тут перед ним снова открылась его вселенная, из которой в сознание стал проникать расплывчатый, как звёздная пыль сюжет то ли о диалоге с предметами, то ли о сговоре с ними, то ли о…
     - Вы слушаете, доктор?
     - Да, да. Продолжайте.
     - Так вот. Я полностью согласен с предположением, что в основе той реальности, которую мы ощущаем, лежит квантовое поле. Классический мир возникает в результате обмена информацией между всеми участниками квантовой реальности. Я для упрощения буду называть кванты импульсами. Импульсы имеют внутреннее напряжение, которое стремиться к аннигиляции, то есть к самоуничтожению и переходу в другие виды, как при столкновении частицы и античастицы. При этом идет расход энергии, который  нейтрализует качественную разницу, заметьте качественную…
     Илларион сделал паузу.
     - … между существующими информациями импульсов и синтезом новой информации, объединяющей в себе все признаки предыдущей. Вы понимаете, что происходит?
     - Не совсем.
     - Осознание человеком самого себя в каждое мгновенье происходит в результате перераспределения информации, то есть потерей сознания в предыдущем мире и мгновенном осознании себя частью следующего, отличающегося на условный импульс информации. При этом каждый раз меняются абсолютно все состояния параметров внутри системы классических объектов.
     - Вы хотите сказать, что сознание человека является типичным наблюдателем?
     - Да. Причем с весьма ограниченными возможностями, что отражается на его представлении о себе и об окружающей среде. Есть наблюдатели, у которых скорость перераспределения значительно выше. Поэтому человечеству приходится создавать всё более чувствительные приборы, что бы удостовериться в том, до чего учёные дошли путем размышлений.
     - Мы, что же, ищем пути экспериментального подтверждения того, что сами и придумали?
     - Именно так. Мы сами расширяем границы своей физической реальности.
     - Но это же нонсенс!
     - Ха! - Илларион потёр руки. -  Какая частица на сегодняшний день считается фундаментальной?
     - Судя по вашим записям - кварк.
     - Совершенно верно. Я не стану повторять основы физики элементарных частиц. Вы с ними знакомы. Я расскажу занимательную историю появления кварков. Физики, в частности Мюррей Гелл-Ман, выдвинули абсолютно гипотетическое предположение, будто протон и нейтрон  состоят из более мелких частиц и соответствующих им античастиц. Исключительно для удобства описания. При этом Гелл-Ман был не лишён чувства юмора. Прочитав один из самых загадочных романов «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса, в основе  сюжетной линии которого лежит ирландская песня, заметьте, об алкоголике Финнегане, он взял слово из бредового сна героя этого романа, в котором летящие за его кораблем чайки, выкрикивали  фразу «Три кварка для мистера Марка!»
     Я бы сделал небольшое отступление.  Если быть точным, то правильнее было бы сказать: «Для короля Марка». И, вероятно, не такой уж бессмысленной, как считают многие, была сама фраза. Ведь эти  «все-пере-заполоняюще, пронзительно-ликуюше-гогочущие морские барды» надсмехались над старым королём, наблюдая за любовными утехами Тристана и Изольды, которую Тристан, кстати, будучи племянником Марка, вёз на корабле для дяди в качестве невесты-девственницы.
     - Странный, знаете ли, текст.
     - Вы о «Поминках»?
     - Да.
     - Согласен, странный и невероятно сложный для понимания, требующий большой эрудиции, обширных знаний истории Ирландии и владения несколькими языками.
     Но мы отвлеклись. Почему Джеймс Джойс выбрал цифру три? При внешней странности почти бредового текста «Поминок» в нём нет ничего лишнего или случайного.  Цифра три символизирует единство мира: прошлое, настоящее и будущее, или начало, середина и конец. Пифагор считал тройку символом гармонии, а Аристотель — законченности. Не думаю, что  Гелл-Ман похулиганил или  проявил чудачество, как считают некоторые. Фраза могла пробудить в его сознании дар невероятного предвидения. Так или иначе, но с его лёгкой руки в физике появилось три кварка и теория о том, что если сложить их вместе, то в зависимости от выбранных состояний они приобретают свойства протона, нейтрона или одной из более тяжёлых частиц. И ведь что удивительно: с помощью кварков и в самом деле стало намного  проще объяснять различные экспериментальные факты и упрощать теоретические вычисления. А позже, занимаясь изучением ядра на линейных ускорителях,  Ричард Фейнман и Джеймс Бьёрнен истолковали полученные опытным путём данные как свидетельство того, что протон и нейтрон состоят из предсказанных ранее кварков. Всё. Качественная разность между информацией схлопнулась, и мир оказался в новой реальности.
     Иван Иванович бессознательно переставлял чашку с места на место.
     - Но так же можно придумать всё, что угодно!
     - Зачем придумывать? Создавать!
     - Нет-нет, это область фантастики или высокой науки!
     - Почему же? Это работает везде. Например, с того момента, когда вы узнали, что один человек может причинить зло другому, вы можете оказаться в реальности, где вокруг будут существовать одни злодеи.
     - Илларион, но это же и так понятно. Одним из признаков психического здоровья является способность к рефлексии. Здоровый человек проанализирует конкретный случай, сделает вывод, и случай так и останется случаем. Человек же с отклонениями с большой долей вероятности начнёт подозревать всех окружающих в желании причинить ему зло.
     - Так вы, доктор, и подтверждаете тот факт, что эти два человека одной только мыслью ставят свои жизни на разные качественные уровни. Вы понимаете, ведь импульсом своего сознания можно непосредственным образом создавать нужную окружающую действительность. Тогда есть вероятность, что ваше прокрустово ложе расширится до размеров Вселенной, а знания многократно превзойдут имеющиеся. Ведь существует достаточно людей с развитой интуицией,  даром предвидения. Увеличивая информативность когнитивного процесса, вы всё реже и реже будете задавать себе вопросы о несправедливости жизни, о фатуме, бренности бытия. Раздвигая границы своей физической реальности, вы сможете свести до ничтожной величины негативные ощущения. Вам бывает скучно?
     В воображении Ивана Ивановича начинали приобретать всё более и более чёткие формы туманные образы цивилизации, создавшей устройство управления реальностью. Постепенно вырисовывались сюжетная линия и портреты героев  будущего повествования.
     - Вы спите?
     - Нет, нет. Размышляю.  Вы что-то спросили?
     - Скучно вам бывает?
     - Помилуйте! У меня и времени-то нет на скуку.
     - Всё верно. Интеллектуалам не бывает скучно, они всегда заняты размышлениями.  Вы ведь с полминуты назад обдумывали какую-то мысль, верно? Отрешённый взгляд, полное отсутствие в данном месте в данное время. Творческий процесс! И каков его механизм, никто не ведает. Да разве только учёные или художники? Мастер, обдумывающий будущее изделие, находится в таком же состоянии. Понимаете, ежесекундное, если позволите, ежемгновенное перераспределение информации в процессе мышления создаёт новую физическую реальность. Что было лет триста назад, и что есть сейчас? Из ничего появились все эти компьютеры, телефоны, нано-технологии, только не так быстро, как по мановению волшебной палочки,  я повторюсь -  возможности человека ограничены. Из ничего! Только мысль. А нам предлагают развлечения и заботу о материальных благах, которые уничтожают мысль, и в результате посмотрите, к чему привели все, даже самые гениальные открытия.
     - Но мы очень крепко привязаны к собственности и удовольствиям.
     - Да не так уж и крепко…
     - Возможно. Есть описание отдельных случаев лёгкого и добровольного отказа от материальных благ в благородных целях, правда, как правило, в житиях святых. Но ведь это же легенды.
     - А граф Воронцов Михаил Семёнович, по-вашему, святой?
     Иван Иванович от возмущения крякнул:
     - СкАжите тоже!
     Полу-милорд, полу-купец,
     Полу…
     - Да знаю, знаю.
     Илларион махнул рукой, поднялся и принялся расхаживать по комнате.
     - Вы, что же, согласны с Пушкиным?
     - Разумеется. Воронцов – высокомерный карьерист, не сумевший разглядеть гения. Отослал, понимаете, Александра Сергеевича подальше из светской Одессы в глухомань с каким-то унизительным поручением. Раздражал он его, видите ли.
     - Начнём с того, что карьеризм имеет некоторые положительные свойства, этакий двигатель, который не даёт сидеть на месте. Теперь касательно ссылки из Одессы в Михайловское. Прежде всего, о гении Пушкина в то время  не было ничего известно: молодой, не лишённый амбиций чиновник, имеющий дар стихосложения.  А вот причиной ссылки стало письмо Пушкина в Москву, попавшее в руки Бенкендорфа, в котором поэт  рассказывал о своих занятиях атеизмом. И граф Воронцов виноват только в том, что не справился с возложенной на него задачей искоренения в поэте антиправительственных и антирелигиозных воззрений. И не Воронцов невзлюбил Пушкина, как принято считать, а совсем наоборот. Из  писем Александра Сергеевича друзьям видно его негодование по поводу того, что для графа он был всего лишь коллежским секретарём. Пушкин же требовал к себе уважения, как к представителю высшего класса с шестисотлетней дворянской родословной.
     - Поговаривали и об отношениях с женой Воронцова.
     - Нет доказательств! Вот вам, Иван Иванович, и прокрустово ложе, которое не миновало и нашего горячо любимого Александра Сергеевича.  Но мы, кажется, снова отвлеклись. Вернёмся к Михаилу Семёновичу, чей вклад в процветание России воистину бесценен. Вот уж у кого широта взглядов не имела границ. Осмелюсь предложить вашему вниманию только один эпизод из его биографии. По окончании войны 1812 года, Воронцов был назначен командующим русским оккупационным корпусом во Франции. Когда же в 1818 году пришло время возвращаться в Россию, граф распорядился собрать всю информацию о долгах всех своих солдат и офицеров перед французами. Набралось ни много ни мало полтора миллиона рублей, по тем временам сумма астрономическая. Так вот. Воронцов самолично погасил долг и, чтобы не разориться, продал имение, доставшееся ему от тётки.
     - Да зачем же он так поступил? Пусть бы французы и пострадали за ущерб, нанесённый войной России.
     - Честь, милостивый сударь! Честь русского офицера.
     - Но по миру он, тем не менее, не пошёл.
     - Не пошёл, вы правы. Жизнь его была блистательна и отмечена многими заслугами перед Россией. И я смею утверждать, что именно взгляды и устремления Михаила Семёновича стали конструктором его жизни.
     - Соглашусь, но не будете же вы отрицать роль родителей в формировании жизненных принципов Воронцова.
     - Ни в коем случае. Он получил безупречное воспитание, имевшее одну цель – служение Отечеству. Воспитанием отец руководил лично, и добился превосходного результата.
     - Да. Беда в том, что частенько родители не прививают детям полезных навыков.
     Иван Иванович подумал о том, что из его сына графа Воронцова не получится. Сын получал образование за границей, и возвращаться на родину не планировал. И, если честно признаться, доктор не только не осуждал его, а наоборот даже поддерживал. Иван Иванович отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи, так как она мешала ему рассуждать о том, что идея изменения психического состояния человека  с частотой квантовых пульсаций элементарных частиц сама по себе бредовая, но для сюжета фантастического рассказа вполне подходящая. Персонажи новой истории уже начинали оживать, и доктору хотелось немедленно взяться за перо.
     Доктор выдвинул ящичек письменного стола:
     - Илларион, кванты вашего сознания готовы синтезировать новую информацию и создать физическую реальность, в которой существует зефир?
     - Ах, вы хитрец!
     Его глаза загорелись. Он вскочил, сел, хлопнув руками по коленям. Снова вскочил.
     - Но, это уже точно последний. Вы как-то рассказывали о том, что ваша матушка тоже сама зефир готовила.
     И доктор потихоньку подвинул ближе к больному тарелку с  воздушными розовыми пышечками.
     - Да. Лёгкий ветерок зарождался и на нашей кухне.
     - Лёгкий ветерок?
     - А, - Илларион вяло махнул рукой, - зефир слово французское, в переводе – лёгкий западный ветер. Мне никогда не забыть запах запечённой антоновки. Я перетирал яблоки в пюре через сито. Потом тайком подхватывал на палец частичку уже готового розового облака и быстро слизывал  его. Матушка, я думаю, знала, но не подавала виду.
     Лёгкий, лёгкий ветерок,
     Что так сладко, тихо веешь?
     Что играешь, что светлеешь,
     Очарованный поток?
     Чем опять душа полна?
     Что опять в ней пробудилось?(*)
     Я навсегда остался пленником той бело-розовой воздушной реальности. Ах, матушка, матушка.
     Илларион вдруг ссутулился, глаза его наполнились слезами, руки обвисли, и он стал часто всхлипывать.
     Иван Иванович, имея длительный опыт общения с больным, определил, что разговор подошёл к концу. Он поднялся и выглянул в коридор.
     - Леночка, успокоительного, пожалуйста.
     - Как всегда?
     - Да, да.
     Медсестра сделал укол, и бережно приподняла  больного. Илларион уткнулся ей в плечо, рыдая и что-то бормоча, а она, обняв его и повторяя «Да, мой хороший», потихоньку повела его в палату.
     Эта беседа состоялась в ночь с пятницы на субботу. В течение выходных Иван Иванович справлялся о состоянии физика. Ему отвечали, что в целом всё в норме, ведёт себя тихо, только совсем не выходит из палаты, даже в столовую, а читает какую-то книжку.
     И вот наступил воскресный вечер. Такси остановилось у клиники. Иван Иванович нервничал: ни одна критика не пугала его так, как оценка Иллариона. Он забыл взять сдачу и бегом помчался к кабинету, крепко сжимая в руке пакет с угощениями.
     Дежурный врач встретил заведующего сообщением о том, что, в связи с информацией о скором его прибытии, поведение Иллариона изменилось, и на данный момент у учёного диагностируют психомоторное возбуждение. Иван Иванович решил не приглашать больного в кабинет, а навестить его в палате.
     - Иван Иванович, дорогой вы мой! Потрясающе! Гениально! Божественно!
     Илларион подбежал к доктору, долго тряс его руку, затем сел на стол, вскочил и захохотал, ероша редкие волосы на своей голове.
     - Я рад! Нет, я счастлив! Как, как вы смогли так доступно и ясно изложить суть моих исследований?
     - Но это всего лишь фантастические рассказы.
     - Неважно, друг мой. Вы вдохнули жизнь в мои идеи и предположения, вы придали им чёткую форму. Они смогут пробить себе дорогу.
     Иван Иванович подумал о том, что одна уже пробила.
     - Илларион, но у этих рассказов моё авторство.
     Физик остановился. Его взгляд, ставший на некоторое мгновение ясным и осмысленным, отразил глубины, соизмеримые с глубинами Вселенной.
     - Авторство? Имя? «Что в имени тебе моём? Оно умрёт, как шум печальный…» Я уйду, доктор, уйду. И будет ли моё имя известно потомкам или нет, перестанет иметь для меня значение. А вот это, - он потряс книгой, - останется человечеству. И большего я не смею желать!
     Илларион всё говорил и говорил, выкрикивая отдельные слова, речь его стала бессвязной, взор помутнел. Он метался по палате, то хохоча, то рыдая. Пробегая мимо стола, случайно уронил стул.
     Дверь в палату приоткрылась, и в неё осторожно просунулась голова медсестры.
     Доктор молча кивнул. Голова исчезла.
     - Илларион, схожу-ка я за зефиром.
     - Зефир! Будьте любезны! Я вот сейчас на столе приберу.
     Иван Иванович вышел из палаты и направился к кабинету. Навстречу ему не торопясь шли два огромных санитара.

     Синий вечер съел розовый зефир.
     Двор затих, обдумывая рассуждения своего постоянного визави о бессмысленности желания замкнуться в собственном ограниченном пространстве.
     Малышу снились длинные тоннели в огромных сугробах.
     Ирочка, отогревала в ванной свои шикарные ноги и то, из чего они растут.  Свидание удалось. Конечно, старый друг Лёшка и надёжнее, и заботливее. Да и вообще с ним проще. Но какая у него перспектива? Жизнь от зарплаты до зарплаты, отдых на соседней речке, да разбитый жигулёнок. Нет, Лёшенька, прости. И Ирочка с удовольствием сползла в горячую воду по самый подбородок.
     Анна Васильевна вернулась со службы с твёрдым намерением почитать акафист. Но тут зашла Никитична, как же не зайти: на клиросе появилась новая певчая, да такая хорошенькая. А батюшка-то как на неё смотрит. Пока суп варила, успели посудачить. А там и сериал начался.
     Иван Иванович стоял у окна, созерцая жёлтый  фонарь, чудесно декорированный  голыми ветвями дерева. Их сложное переплетение наводило на такие же непростые  путаные мысли.
     Доктор был немного расстроен тем, что его друга пришлось усмирять таким бесчеловечным методом. Но Илларион пришёл в крайнюю степень возбуждения, и других способов, к сожалению, не было. Обычная практика.
     Ивана Ивановича больше беспокоили совсем другие размышления.
     Он мог понять девочку, выскочившую в мороз на свидание с голыми ногами, и не считал её поведение неадекватным. Он мог понять пожилую женщину, ходившую в храм по привычке или потому, что будет, о чём поговорить с соседкой, или ещё по какой-то другой причине, но только не по вере.
     Но ему был совершенно не понятен поступок графа Воронцова. Он не мог, как ни старался, поставить себя на его место. Мотивы поведения графа не были созвучны с его собственными.
     И уж совсем не мог он понять Иллариона. То, что последний страдал маниакально-депрессивным психозом, не являлось причиной считать его умалишённым. К сожалению, в наше беспокойное время, большинство людей в той или иной степени подвержены этому заболеванию.  Но ведь у Иллариона украли всё: дом, работу, свободу и, наконец, мысли. А он был без сомнения счастлив и искренне радовался тому, что плоды его ума не предадут забвению, и они смогут послужить человечеству, неважно, под чьим именем. Иван Иванович не стал во время прошлой беседы показывать физику тот самый научный журнал со статьёй бывшего коллеги, опасаясь последствий тяжёлой нагрузки на его неустойчивую  психику. Но теперь доктор был абсолютно уверен, что такое известие привело бы Иллариона в ещё больший восторг.
     Сумасшедший.

(*) В.А.Жуковский "Весеннее чувство"