Галька

Около десяти утра в дверь главы громко постучали. Где – то протарахтел трактор, залаяли бестолковые собаки.
 Не дожидаясь приглашения, этот кто – то дернул дверь. Однако та была на крючке и человек с секунду стоял безмолвно, а потом снова начал ошалело стучать кулаком.
- Открой, Степаныч! – Глухо донесся голос из сеней.
Степаныч, глава администрации, тихо матерясь, натянул мятую рубашку. Его жена недовольно нахмурилась и  спрятала голову под одеяло. Нащупав ногами тапки, Степаныч пошел открывать.
Он откинул крючок.  Дверь открылась и вошел местный мужик Митька. Вместе с ним в теплый дом без спросу ввалился густой белый пар. Степаныч, зябко поежился и хмуро спросил:
- Ну чего случилось?
Митька, дико тараща глаза на главу, принялся сбивчиво рассказывать:
- Спал я. Тут Антошка мой пришел, гулял, видать, всю ночь. Я ему тока всыпать хотел, а он говорит: «Не бей, батя!».  Говорит, труп в лесу видели!
- В каком лесу? Чей труп? – Всполошился Степаныч.
- Дык я не знаю?! – Возбужденно развел руками Митька, - Вот к тебе пришел, делать – то надо че-то!
- Ну да – да, правильно, что пришел, - Озадаченно проговорил Степаныч. Потом поскреб затылок и вопросительно глянул на Митьку.
- Постой, а чего в лесу – то твой сын делал?
Митька растерялся и будто испугался.
- Да я… я, - начал заикаться он, - Я не знаю, Степаныч. Я не спрашивал.
- А ты спроси! – Строго крикнул Степаныч и, шаркая тапочками, пошел одеваться. Митька стал ждать. Он прикладывал большую ладонь к лицу и, думая о чем – то, по – бабьи цокал языком.
- Сядь пока! -  крикнул Степаныч из глубины комнаты.
Степаныч оделся быстро. Натянув новенький серый полушубок и шапку на голову, он нетерпеливо махнул рукой – пойдем, мол. Митька вскочил и вдвоем они вышли на улице. Мужики направились в гараж.  Впереди, слегка наклонив голову вниз, шел Степаныч, позади Митька в больших черных валенках.
             
Скучна, однообразна и неприветлива тайга зимой. Черный лес и ослепительно белый снег, а над землей висит синее небо. И на десятки километров та же картина.
 В поле, у кромки леса воет холодный ветер, шумит в кронах голых деревьев, качает их уродливые лапы. Редко, по ровному снегу петляя, бегут следы зайца и полевых грызунов. Встречается след и побольше – волка, иногда рыси.
В реке притаилась сонная рыба под толщей льда. Чуть пригреет солнце – лед начинает стрелять. Трах! И в синей застывшей глыбе образуется белая трещина. Рыба вздрогнет, качнется, но потом снова успокоится, задремлет, плавно шевеля плавниками.
 В лесу на заимке стоит покосившаяся изба. Из трубы тянет дымом, но его ровный серый столбик подхватывает ветер и рвет на части.
             
С улицы мерно раздавался стук топора. «Тюк, тюк».
 Матвей сидел у окна и задумчиво курил. Обросший и бородатый он был похож на лесного колдуна. Глаза осоловело глядели перед собой.
 За единственным окошком синел вечер. В жарко натопленной избе  густо стоял дым от папирос и пахло жареной картошкой. Возле печки растянулся рыжий кот, вбирая в свое тощее тело тепло. С рукомойника мерно капала вода. Матвей зажег лампу.
Перестал стучать на улице топор и через некоторое время в избу вошла Галька, неся охапку дров. Согнав кота, она бросила дрова возле печки.  Потом она устало опустилась на стул и сняла большие, не по женской руке рукавицы.
- На стол – то будешь собирать? – хрипло спросил Матвей.
- Буду, позже. – ответила Галька.
- Чего позже? Пора уж.  – недовольно пробурчал мужик. – Праздник как - никак.
Галька ничего не ответила. Встала и сняла с себя телогрейку и молча принялась собирать на стол. Достала из допотопного кухонного шкафа банку соленых огурцов, колбасу, сало, железную банку паштета. Матвей потер  бородатое лицо и вдруг рявкнул:
- Да подтяни ты уже умывальник!
Галька молча подошла к рукомойнику и потянула за носик. Вода перестала капать.
Мужик затушил папиросу и, что – то вспомнив, крикнул:
- Собак – то накормила?
- И собак накормила, и дрова нарубила… - Проговорила Галька и, покосившись на мужа подслеповатыми глазами, добавила: - не заметила, как и молодость загубила.
- Ну хватит тебе. – Без злобы прикрикнул Матвей. Он придвинулся ближе к столу, взял нож и принялся резать сало. Отрезав кусок, он отправил его себе в рот. Галька села возле печи и подкинула дрова в топку.
Собрав на стол, Галька поставила сковороду с картошкой на середину и достала из шкафа бутылку водки. Посмотрев на бутылку, в которой оставалось чуть больше половины, она цокнула:
- Когда успел – то?
- Когда дрова колола. – невнятно сказал Матвей, уплетая сало.
Галька налила в рюмки водку и сказала:
- Ну, давай что ли?
Чокнулись. Выпили. Принялись есть. Женщина по чуть – чуть, словно птичка, мужик жадно, со вкусом.  Снова в избе повисла тишина, нарушаемая только чавканьем Матвея…

Как Галька появилась в деревне никто толком и не помнит. У нее там не было ни родителей, ни родственников. Сирота, говорят. Казалось, она всю жизнь жила с Матвеем Дорошиным, потому что в деревне ее помнили только с ним. Да и то в деревне она появлялась только в дни пенсии, все остальное время она жила со своим одноногим мужем в лесу.
В девяностых она сошлась с Матвеем – тогда еще лихим, здоровым мужиком. Матвей в то время жил на ферме и ухаживал за коровами зажиточных сельчан. Туда он и увез тогда еще молодую Гальку. А где – то через полгода, он напился и уснул в сеновале. Отморозил по колено ногу. С фермы, естественно, поперли, но в деревню он не захотел возвращаться. Нашел избу в лесу там и зажил с супругой. А Галька попалась бабой, что надо. Хоть и хрупкая, но работу выполняла справно  - и дрова наколет, и воды натаскает, и дома приберет.
Потихоньку – потихоньку Матвей стал пить все больше и больше, понукать Гальку по поводу и без него все чаще и чаще, а потом и бить начал. Может быть, этого бы и не было, если бы у Гальки характер был, но женщина она была тихой.  Тихо и безропотно батрачила, и также тихо и безропотно сносила побои своего мужика.
Как они жили, не сложно догадаться. Незаметная, невзрачная женщина, на которую была взвалена вся домашняя работа.  Он – то, инвалид, чего может?
Часто женщина появлялась в деревне в старых, заплатанных штанах, в телогрейке. Смущенно опустив лицо, дабы скрыть свои синяки, она тихо приветствовала сельчан и, семеня, старалась быстрее уйти.
Многие сочувствовали ей.
- Вот беда-а, - тянула одна деревенская женщина,  – муж  - пьяница да зверюга. Ушла бы…
- Куда ж она пойдет? – Восклицала вторая, - ни кола, ни двора.
- Да и как инвалида бросит? – Вставляла третья свою мысль и все сочувственно качали головами.
 Рыжий кот противно мяукал, выпрашивая еду. Матвей взял костыль и замахнулся на кота, тот ловко отпрыгнув на безопасное расстояние и снова замяукал.
 - Ууу, бестолочь! – Зло процедил Матвей.
Хмель мягко толкнула голову Гальки. И вдруг ей показалась невыносимой тишина в избе.
- Споем, может? – Звонко вдруг сказала она.
- Иди в лес пой! – буркнул Матвей, отправляя в рот очередной кусок.
- А я здесь хочу!
И Галька печально затянула:
- Призрачно все в этом мире бушующем,
Есть только миг. За него и держись…
 Он задумчиво смотрел в черное окно, где тускло отражалась его лохматая голова, большой нос и сурово сжатые губы. Галька, подперев щеку маленькой ладошкой, продолжала напевать.
Вскоре Матвею это надоело и он зло бросил:
- Хватит, все.
- Как же скучно с тобой. – Проговорила Галька.
- Могу в нос дать, чтоб скучно тебе не было. – Недобро усмехнулся Матвей. Галька промолчала.
 В душной избушке снова повисла тишина.
Матвей разлил остатки водки по рюмкам, выпил, затем опираясь на костыли, в два шага допрыгнул до широкого топчана за печкой, где тяжело улегся.
Галька долго сидела за столом, о чем – то вздыхая. Через некоторое время ее лицо, доселе выражавшее скуку, внезапно просветлилось. Она вдруг подумала, что в деревне сейчас необычно весело, люди поздравляют друг друга с Новым Годом и ходят в гости из дома к дому. Там нет этой ненавистной тишины, нет тоски, нет безобразного храпа неласкового мужа. Гальке подумалось, что еще не поздно пойти в деревню и отметить праздник с людьми. Всеми мыслями она вдруг устремилась туда, где жизнь бурлила. На лице ее мягко засветилась улыбка.
 Недолго она решалась. Она встала из – за стола и, пьяно пошатнувшись, направилась к двери. Одела валенки, свою заношенную телогрейку, поверх головы повязала теплую шаль. Собралась уже выйти, но обернулась и окинула избу задумчивым взглядом. Матвей храпел. Тощий кот жалобно мяукнул и вопросительно посмотрел на хозяйку, куда, мол? Она нагнулась, потрепала кота и  вышла.
Ветер успокоился, словно его и не было. На улице  ярко светила полная луна. Мягкие снежинки густо облепили воздух. Дышалось легко, но зябко. Быстро Галька направилась к чернеющему вдали лесу. Не пугала ее ночная темнота, ни возможные волки в лесу. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только мерным скрипом снега. Серые тени деревьев неподвижно, как мертвецы лежали на белоснежной земле.

Галька долго брела по лесу, улетев мыслями куда – то очень далеко, где не было Матвея, не было угрюмых стен лесной его избы. Изредка она глубоко вздыхала, словно выдыхая воспоминания о какой – то другой жизни, которая грезилась ей когда – то давно.  До деревни оставалось всего километра два.
Проснулся Матвей от тишины. В горле пересохло. Хмель выходила. Матвей вспомнил, что втихоря от жены спрятал бутылку и улыбнулся, предвкушая продолжение.
Гальки в избе не было. Матвей удивился, однако, спустя полчаса начал потихоньку злиться, мол, где она шатается. Еще через час Матвей понял, что она ушла в деревню. Валенок ее не было, телогрейки тоже, а еще не было ее холщовой старой сумки, с которой она по обыкновению брала, когда поутру уходила в деревню за продуктами.
«Ну ничего, явится. Еще и принесет что – нибудь». – подумал мужик, но эта мысль не приносила успокоения в душу. Он знал, что в деревне сейчас весело в праздник и догадывался, что жена ушла не потому, что надо принести продуктов в дом, а потому что там веселее, там люди, она ведь любит, Галька, повеселиться, попеть. Ушла и оставила его здесь одного. «Ну ничего, - опять думает Матвей, - придешь, устрою тебе веселье, вовек не забудешь!»
Еще через полчаса Матвею уже невмоготу сидеть. Он злится, ему кажется, что, если он сейчас пойдет вслед за Галькой, то непременно догонит ее, а догнав, погонит обратно на заимку.

Белый уазик выехал из деревни.
- Чего в лесу  - то делал? – Спрашивает Степаныч мальчишку.
- Да мы с пацанами петли вчера поставили на зайца, утром поехали проверять. – отвечает Антон.
У кромки леса машина остановилась.
- Ты здесь сиди, Антон. Мы сами найдем. У края, слева говоришь? – Сказал Степаныч.
- Ага! – возбужденно закивал щупленький паренек на заднем сидении, - Дядя Вася, можно с вами?
- Уйди ты! – Рявкнул на сына Митька, выходя из уазика.
- Сиди, Антон. – Не разрешил Степаныч и вышел из машины.
Сошли с дороги и направились к лесу. Митька чуть поодаль, Степаныч уверенно, хотя и тяжело – подошли к черным деревьям. Еще метров сто они шли, озираясь по сторонам. Наконец, Степаныч остановился и кивнул головой на кряжистое, уродливое дерево.
- Вон, кажется. – Сказал он. Митька перекрестился.
Труп сидел, прислонившись к дереву. Обрубок ноги, завернутый в штанину, слегка припорошен снегом. Вторая, целая нога вытянута.
- Замерз… - Тихо сказал Митька.
- Тьфу ты, - выругался Степаныч, - и куда его понесло ночью.
    В доме Антонины Семеновны с утра оживленно. Весело трещит печь, над потолком повис пар от кастрюли, в которой варится суп. Из телевизора выразительно гремит Аллегравское: «Я ждала тебя, так ждалааа, ты был мечтой моей хрустальноююю…» Сама Антонина Семеновна то и дело ворчит на внучат, которые, как ошалелые носятся по дому и визжат, нисколько не слушая бабушку.
- Ничего, - говорит Антонина Семеновна, мешая ложкой суп. – Квартиру тебе администрация выделит, в больницу уборщицей, может, возьмут. А пока с нами поживешь. По хозяйству поможешь. А там и весна скоро, огороды, ягода… Ничего.
    Галька с тихой улыбкой сидит за столом, потягивает душистый чай с молоком и мечтательно смотрит в окно, за которым кружатся снежинки. О том, что ушла ночью от мужа, она нисколько не жалеет.