Отец Николай

Наша жизнь подобна Евангелию!
Оно проецируется на нашей жизни, и мы становимся теми людьми, которые окружали Христа. Мы становимся подобны тому народу, который ждёт мессию и вникает каждому слову о его скором приближении. И когда нам говорят о приходе его, мы сомневаемся, но всё равно стремимся увидеть и послушать его! Кто то, как апостол следует за ним, а иной, как фарисей, ищет, в чём уличить его. А некоторые, примеряют на себя образ Понтия Пилата, и, находясь в слепоте своей трусости, умывают руки! А иные идут дальше, и трусость порождает зависть и злобу, которая превращается в предательство, и такой человек становиться Иудой! И нет ему прощения, ни на этом и не на том свете!
***
Я хочу рассказать вам об одной из трёх встреч с очень удивительным человеком. Звали его отец Николай. Жил он в магаданской области в посёлке Сусуман. На Колыму его привезли в 30х годах по обвинению в контрреволюционной деятельности и подготовки покушения на тов. Сталина. За это ему дали 25 лет и поражение в правах. В конце 50х его реабилитировали. Возвращаться на родину он не стал, так как в живых никого не осталось. На хорошую работу его не брали, так как кроме семинарского образования у него нечего не было, да и его статья не внушала доверия. Поэтому всю оставшуюся жизнь он проработал кочегаром в котельной. О нём бы никто бы и не узнал, как и о тысячи других людей, если бы не Горбачёвская перестройка. В 1990 году, указом св. Патриарха Алексия II, протоиерей Николай был награждён крестом с украшениями, “который у него постоянно воровали, думая, что он золотой!” В одну из моих поездок с епископом Аркадием я и познакомился с о. Николаем. Мы с ним беседовали всего два вечера, и я записал его рассказ.
- Страшные были времена, с одной стороны советская власть с особой жестокостью стали притеснять церковь, - приход таял на глазах, каждый день арестовывали людей, - а с другой стороны всё более набирающая сила движения «обновленцев», которая поддерживала советская власть. Эта беда не прошла стороной и нашу епархию. Нашей епархией управлял 70-летний епископ. Сам он был из простых и в роду священников не имел, но имея тяготу к грамоте и знаниям, смог для своей неожиданности подучить это назначение. Дух обновленчества зародился у нас через секретаря епархии, благочинного, и пару священников. Всех этих людей часто видели в общении руководителей ГУБ чека. Они быстро смогли окружить епископа, и тот, будучи человеком, не совсем смелым и принципиальным, который каждый раз пресмыкался перед той или иной фамилией из ГУБ чека, вскоре устранился и делал только видимость, что управляет епархией. Пьянство и открытая дружба с чекистами, приводило верующих людей в непонимание. Епископу всё чаще стали говорить о таких фактах, и каждый раз епископ удивленно пожимал плечами и обещал разобраться в этом деле. Пока не произошёл вопиющий случай. Сын секретаря епархии украл церковную казну и потратил на уличных девок и попал в милицию. Его отец попытался скрыть данный факт, но тут встали некоторые священники. Сына секретаря епархии пришлось уволить, а в нашей епархии через пару месяцев произошли аресты. Были арестованы особо активные священники, которые выступали против «обновленцев». Нас снова собрали на церковное собрание, где благочинный от имени епархии и всей церкви осудил бандитскую деятельность этих священников, и потребовал подписать это письмо. Люди пытались донести епископу, что это ложь и клевета, которую придумали чекисты. На все наши слова он отвечал одно, что он сам лично читал признательные документы арестованных и, значит, это правда. На собрании был составлен новый документ, с требованием освободить арестованных священников. Его подписали ряд священников и прихожан, в том числе и я. Через неделю я был арестован по обвинению в организации троцкистской группировки, которая готовила покушение на товарища Сталина.
Во время рассказа о. Николай часто замолкал и начинал всматриваться куда-то вдаль, разглядывая вершины сопок. По его щекам начинали катиться большие слёзы, которые просачивались сквозь седую бороду и падали ему на руки. Я, молча, смотрел на его слёзы, не зная, как утешить его.
- Меня посадили в барак к уголовникам. Политическая статья считалась у них самой низкой и плохой. Я подвергался унижениям и оскорблениям со всех сторон. Несколько раз меня пытались избить по наущению следователя, но негласный закон воров останавливал их, так как любого священника, в чем бы его ни обвиняли, бить нельзя. Зато конвойные избивали прикладами винтовок очень сильно.
И большие крупные капли слез вновь капали ему на руки.
- Нет, ты не подумай, я ни на кого не сержусь. Мне просто было очень больно. Мне было по-человечески больно, когда меня предали друзья. У меня было три друга, очень замечательные люди. Один, узнав по какой статье я арестован, поверил и осудил меня в том, что я участвовал в этом. Он знал, что я особо не жаловал советскую власть. Второй,
будучи красным командиром, испугавшись за свою жизнь, дал на меня показания. Ну а третий, так же как и я, священник, просто сбежал в неизвестном направлении. И знаешь, что удивительно? Мне стали помогать и поддерживать те люди, которые были далеки от меня – мои прихожане. Они верили в меня, и это придавало силы в этом аду!
Прощаясь, он благословил меня и по-дедовски поцеловал меня в голову. Уже уходя, он вдруг обернулся и спросил меня: - А ты знаешь, что общего между Иудой и Понтием Пилатом?
- Нет! – изумленно ответил я.
Он хотел было что-то сказать, но махнул рукой. Только и произнес: - Сам узнаешь!
Только спустя 30 лет я смог дать ответ на вопрос о. Николая.
Такие разные люди, Иуда и Понтий Пилат, с разными судьбами, но так одинаково, омерзительно страшно, завершили свой жизненный путь, сведя счёты с жизнью!