Пятьдесят шестой

   Егор вышел к родной деревне на рассвете.
   С поезда на станции сошёл ладный, сухощавый, как говорят в этих краях, "прогонистый" сержант лет двадцати пяти.  По тому, как он, ступив на перрон, внимательно осмотрелся, как, не колеблясь ни минуты  и не распрашивая людей, твёрдым шагом направился к комендатуре, как козырнул старшему патруля - с лёгкой небрежностью, но без перебора в этой небрежности, как прикуривал папироску, покинув здание, опытный человек сразу бы сказал:"Бывалый. Всё повидал. Но не перегорел..."
   А спустя сутки на крошечную, в  двадцать четыре избы деревеньку Устье в  шестидесяти километрах от Узловой смотрел с холма совсем другой человек. Нет, и форма, и внешность остались прежние. Но со станции уходил воин. А здесь, на взлобке остановился, переводя дух, молодой мужчина, полный той энергией, с которой возвращаются домой после долгого отсутствия настоящие мужики. Возвращался землепашец. Защитник. Опора. Одним словом, возвращался хозяин. Уставший от дороги. Не той, что шла через тайгу от Узловой, а длившейся долгих четыре года...
  Не торопясь, Егор спускался с холма. Деревенька была как на ладони. Сельские хлопоты людей поднимают рано. Прошёл, хлопая бичом, пастух с края на край - женщина. Подгоняли коров хворостинками бабы. Пацаны с удочками стайкой воробьёв шмыгнули за поскотину к реке. Вышел из своей будки над рекой паромщик - тоже женщина, спустилась к воде ополоснула лицо. Утёрлась фартуком. Закинув руки, оправила волосы, слегка косолапя, прошла к скамейке, села и замерла, опустив голову на грудь.
"Тётка Арина! Точно, тётка Арина! Только постарела. И не четыре года, а на все двадцать!" -подумал Егор.
До родной избы, построенной на отшибе перед самой войной для молодожёнов, оставалось меньше пятисот шагов напрямки. Под горку. Секундное дело. Он перемахнул поскотину,  и зашагал к дому, намётанным глазом отмечая покосившиеся двери сарая на расхлябаннх петлях, неумело подремонтированный тын, приличную гору суковатых чурбаков в обхват, на которых неумелый топор оставил свои следы. "Силёнок не хватило"- понял Егор, и жалость заклешнила сердце...
  Он ещё не успел подойти к крыльцу, когда распахнулась дверь, и, щурясь после темноты на свет,  ступила на крыльцо жена. Люда-Людочка... Мила.
- Кто? - она подалась назад, прикрывая руками вырез домотканой ночной сорочки, и тут же охнула - Егор! - и стала заваливаться назад, подгибая колени. И упала бы - не метнись Егор к ней и не подхвати на руки.
- Егор, Егорушка! - Она билась в его руках, не веря глазам. - Вернулся! Вернулся!
Слёзы бежали по её бледным щекам, худенькое тело сотрясала дрожь
- Живой! Живой! -голосила она, припав на грудь Егора. - Живой!..
А он целовал её волосы, гладил по плечам и спине, ощущая грубой измозоленной ладонью выступающие позвонки и проступающие сквозь кожу лопатки и ничего не мог сказать. Его самого душил ком в горле, но заплакать Егор не мог, слёзы будто не могли пробиться наружу - война отучила.
  Они не успели зайти в дом:
- Егор! Ты?! - двоюродная тётка Агафья всё никак не могла откинуть крючок на убогой калитке. Она повернула голову в сторону и крикнула кому-то:
- Егорка, вернулся! Беги до его мамки!..
До вечера дом превратился в проходной двор. Двадцать четыре двора в деревне. Все - родственники. Тянулись старики и детвора. Подростки. К вечеру стали подходить бабы - посевная кончилась, до сенокоса неделя, выкроили время. Да будь хоть страда - пришли бы! Столы и лавки принесли из соседних домов , составили в один в палисаде. 
    Выгребли по домам самое вкусное, даже казённая водка нашлась - диво! Престарелая бабка Аглая на свои похороны берегла, но по такому случаю расщедрилась.
 И пили, и закусывали, и пели. Уже в потёмках женщины помоложе сплясать пытались. Но встала председатель колхоза, тётка Полина:
- Пора и честь знать! Егор из-за свадебного стола на войну ушёл, совесть, бабы, поимейте! Часа вдвоём молодым побыть не дали!
  А спустя время, когда сладко стонала в объятьях Егора его молодая жена, а он шептал ей на ухо те простые слова, которые приходят в голову только влюблённым и понятны им одним, за задёрнутыми занавесками других домов тишину рвали рыдания. Люто завидовали Миле бабы и молодухи, плакали, давясь слезами, и некому было их утешить: пятьдесят шесть солдат дала Родине деревня за войну.
А вернулся один - Егор...
   Один...
.
15-27 апреля 2019