В. Глава 2

2


     Мне удалось закончить все мелкие дела пораньше, и я вышел из офиса в начале второго. Времени было ещё достаточно, погода стояла прекрасная, и у меня возникло непреодолимое желание пройтись пешком, чтобы отвлечься от мыслей о бумагах и условиях сделок. Солнце светило ярко, птицы заливались, молодые мамаши с гордым видом катили перед собой коляски со своими чадами. В общем, замечательный день, один из тех, которые жалко тратить на нудную работу. Впрочем, дело, по которому я шёл к Володе, вовсе не было из числа нудных. В каком-то смысле я принимал в нём личное участие, что не было вполне правильно с точки зрения юриспруденции, но в должной мере устраивало обе стороны. Конечно, в подобных случаях необходимо проявлять максимум такта и обходительности.  Всё-таки обстоятельства изменились так неожиданно… не с формальной, а с человеческой точки зрения. Юристов часто обвиняет в бездушности и неспособности сочувствовать другим людям. Мол, соблюдение процедур для нас гораздо важнее простого душевного участия. С одной стороны, в этом есть доля правды, но ещё большой вопрос, что является причиной, а что – следствием. Занятия юриспруденцией делают людей невосприимчивыми, или же изначально невосприимчивые люди идут по юридической стезе. Так или иначе, случается, конечно, иметь дело с представителями моей профессии, которые поставили дело во главе всего. До них нелегко бывает достучаться даже коллегам, не говоря уже о простых смертных. Слава богу, что я не такой и, надеюсь, никогда не буду таким. Но что также следует иметь в виду, так это особое представление о человечности, которое есть у многих юристов. Если все пункты договора соответствуют требованиям, если все детали учтены, все возможные сценарии предусмотрены, юрист полагает, что сделал для своего клиента всё необходимое. В этом и заключается его участие, его милосердие, его человеколюбие. Оградить там, где он может оградить, защитить в том, в чём он разбирается лучше. А эмоции – это слишком непредсказуемо, слишком субъективно. Можно ненароком переусердствовать, нанести психологическую травму, вторгнуться в те сферы, в которые вторгаться вообще не следует. Поэтому лучше ограничиться юридическими тонкостями, пусть это и не всегда идеально хорошо для дела.
     Однако в данном случае без личного никак не обойтись. Мы с Володей знаем друг друга ещё со школы. Нас нельзя назвать лучшими друзьями, но отношения у нас всегда были хорошими. Что даже немного странно, учитывая разность характеров. Володя всегда был истинно творческий человек. Вечно пропадал во всяких художественных кружках. В итоге выбрал архитектуру и не прогадал, быстро пошёл в гору. Проектировал некоторые известные в нашей области объекты, даже пару домов в столице. В его работах всегда было много воздуха, много пространства. Конечно, я не специалист и мало что могу толкового по этому поводу сказать. Но мне нравился его подход к делу, его стремление искать новые пути. В каком-то смысле это тоже стало причиной произошедшей с ним катастрофы. Володе хотелось всегда быть на месте событий, непосредственно руководить процессом. Многие архитекторы так не поступают, предпочитая отсиживаться в уютной домашней обстановке. А он рвался на передовую, если так можно выразиться. Да, он всегда был очень деятелен, так и фонтанировал энергией. Поэтому особенно грустно смотреть на него сейчас…
     Ровно в назначенный час я подошёл к Володиному дому. Окно его комнаты было приоткрыто, давая доступ свежему воздуху. Меня всегда удивляло, что в такую чудесную, как сегодня, погоду он упорно сидит дома и не желает выходить (хотя в его случае правильнее сказать – выезжать). Довольствуется открытой форточкой и наблюдением за прохожими. Зато когда идёт дождь или снег, непременно захочет на улицу. Есть тут какая-то чёрточка, которую я не могу ухватить. Возможно, он просто некомфортно себя чувствует, когда вокруг много народу, а в погожие дни его всегда много. Хотя это было бы слишком простым объяснением.
     Проходя мимо окна, я заглянул внутрь. Но по сравнению с ярко освещённым пространством перед домом комната казалась очень тёмной, и ничего нельзя было разглядеть. Впрочем, я был уверен, что Володя там, что он заметил меня. Подойдя к подъезду, я не стал набирать номер его квартиры, чтобы не заставлять колясочника совершать лишние манипуляции с домофоном, а подождал, пока кто-то не вышел, и проскользнул внутрь. Пандус, специально сконструированный для Володи, стоял в верхнем положении. Ему стоило немалых усилий добиться установки этого механизма. ЖЭК сопротивлялся до последней возможности, но после моего вмешательства капитулировал. Теперь, смотря на этот пандус, я всегда испытываю приятное чувство удовлетворения от хорошо выполненной работы.
     Я подошёл к Володиной двери и негромко постучал. Он знал о моём прибытии, и потому не стоило лишний раз использовать звонок. В его состоянии любой звук может иметь раздражающий эффект. По крайней мере, будь я на его месте, это треньканье меня бы сильно выводило из себя.
     За дверью послышалось тихое поскрипывание – это двигалась коляска. Затем какое-то шуршание, быстро смолкшее. И тишина, в которой ощущалась насторожённость. Володя как будто прислушивался, и я представил себе, как он сидит там, приложив ухо к двери, и слушает. От этой картины мне стало не по себе. В самом деле, разве он не знает, кто пришёл? Зачем эти непонятные предосторожности, от которых все чувствуют себя неловко? Решив больше не затягивать немую сцену, разделённую запертой дверью, я громко кашлянул и отчётливо произнёс:
     – Володя, это я, Виталий! Как и договаривались, в два часа.
     Шуршание возобновилось, затем послышался звук отодвигаемых засовов. Дверь приоткрылось, и я увидел Володин глаз, серый с жёлтой окаёмкой, изучающий меня сквозь щель.
     – Ты один? – спросил он, закончив осмотр и удостоверившись, что это действительно я.
     – Разумеется, кому ещё тут быть? Я не привожу с собой незваных гостей.   
     Этот довод, кажется, оказал своё действие. Звякнула цепочка, и Володя отворил дверь, правда, нешироко, лишь настолько, чтобы мне можно было протиснуться. Потом он сдал коляску назад, освобождая мне дорогу. Я вошёл внутрь. В прихожей стоял полумрак, лампочка под потолком светила очень тускло. Пространства было мало – место в основном занимал массивный открытый гардероб со множеством крючков и вешалок. По случаю лета там висела только пара плащей да большая чёрная шляпа Володи, которую он пристрастился надевать при любом удобном случае. Она производила тягостное впечатление.
     – Закрой, пожалуйста, дверь, – сказал Володя, глядя на меня снизу вверх. – На все три замка.
     Я послушно выполнил это распоряжение, зная, что лучше ему не перечить. С тех пор, как с ним случилась потеря трудоспособности, он стал большое внимание уделять безопасности. Чересчур большое, как мне кажется. Все эти многочисленные замки мало что меняют. Лучше было бы установить новую, металлическую дверь, которая закрывается на два оборота ключа. Гораздо эффективнее получилось бы.
     Справившись с замками, я поднял свой кейс, который до тех пор держал за спиной, и показал Володе.
     – Все необходимые бумаги здесь. Их достаточно много, так что, полагаю, тебе потребуется некоторое время…
     – Нет, не потребуется, – довольно резко прервал он меня. – Я не буду читать все эти документы. Нет никакого смысла.
     – На твоём месте я бы не был столь категоричным. Пройдём в комнату?
     Он пожал плечами и развернул коляску. Колёса тонко заскрипели. Быстро перебирая их руками, Володя закатил себя в комнату. Я последовал за ним. Изнутри помещение вовсе не выглядело таким тёмным. Обычная комната, не слишком хорошо освещённая с улицы. Старенький потёртый диван, на котором Володя любил отдыхать, когда уставал сидеть в коляске. Книжный шкаф, наполненный литературой по строительству. Две низенькие скамеечки для ног, назначение которых мне было неизвестно, но спросить казалось неудобным. Торшер, который я никогда не видел включённым. Холостяцкая комната, если хотите знать моё мнение. Володя всегда был холостяком, хотя и прожил в браке двадцать два года. Такой вот психологический парадокс.
     Он ловко повернулся на одном месте и наставил на меня свои с металлическим отблеском глаза.
     – Итак?
     – Итак, я советую тебе не горячиться и внимательно изучить все условия. Человеку нечасто доводится в своей жизни разводиться… 
     – Да уж, сказанул! – довольно резко выкрикнул он.
     Я взял небольшую паузу и как можно более спокойным тоном продолжил:
     – Особенно важно ознакомиться с той частью документов, что относятся к разделу имущества. Что касается этой квартиры…
     Володя обвёл взглядом комнату, словно желая удостовериться, что речь действительно идёт о его жилище. 
     – Они ведь не могут отобрать её у меня? – спросил он с желчью в голосе.
     – Нет, разумеется не могут. Официально это твоё единственное жильё. Да и неофициально, насколько я понимаю, тоже.
     Он только хмыкнул и никак не прокомментировал последнюю фразу.
     – В общем, по поводу квартиры можешь не беспокоиться.
     – Я вовсе и не беспокоюсь. Глаза бы мои не видели эту халупу и весь наш район! 
     Я предпочёл пропустить это восклицание мимо ушей. В моей профессии нередко приходится иметь дело с эмоциональной реакцией. Лучше всего в таком случае делать вид, что ты ничего не слышал. Тогда люди быстрее успокаиваются. Понимают всю бессмысленность подобных проявлений и настраиваются на более деловой лад. Не все, конечно, но довольно многие.
     – Квартира однозначно закрепляется за тобой, – продолжил объяснять я. – В юридическом заключении не прописаны особые обстоятельства… связанные с твоим положением. Однако их приняли во внимание, в этом могу тебя заверить.
     – Особые обстоятельства! Говори уж как есть, моя инвалидность и беспомощность.
     – Ты знаешь, что я предпочитаю не использовать подобные слова.
     – Да уж знаю, – сказал Володя, но как-то рассеянно. – Ты не стой, садись. Диван чистый, не бойся.   
     Последнее утверждение показалось мне несколько сомнительным, потому что оригинальный цвет этого дивана был, насколько я помнил, немного иным. Тем не менее, я поблагодарил и присел с краю, после чего раскрыл кейс и вынул оттуда папку с разводными документами.
     – Однако помимо квартиры есть ряд иных объектов, которые подлежат разделу. Фактически, всё совместно нажитое имущество. Я имею в виду дачный дом, две машины и некоторые произведения искусства.
     – Произведения искусства?
     – Да, две вазы, которые у вас были на старой квартире, а теперь стоят в квартире Веры… 
     – Ах, эти вазы! Безвкусные вещицы, я давно хотел их продать. Кому-нибудь, кто ни черта не смыслит в искусстве.
     Должен заметить, что тут я несколько смутился, потому как “вещицы” эти мне всегда нравились. Впрочем, специалист в области изобразительного искусства из меня никакой. Но вазы действительно были довольно милыми.
     – Так или иначе, – продолжил я, несколько смелее устраиваясь на диване, – с ними нужно что-то делать. С точки зрения закона, они представляют известную ценность, а потому должны быть реализованы при разделе имущества.   
     – Тогда отдайте их ей. Пусть стоят, где стоят, раз она их оставила себе.
     – Хорошо, я составлю отдельное распоряжение. Что касается автомобилей…
     Володя поднял руку, прося меня не спешить. Я умолк.
     – Послушай, Витя, мне действительно не нужны подробности. Я вполне тебя доверяю в этих вопросах. Сам посуди, ну что теперь эти машины для меня? Я и ездить на них не могу… Думал купить инвалидку, да потом махнул рукой. Какой из меня водитель, сам подумай? Да и учиться не хочу, там же нужны… особые навыки. Хватит с меня всех других навыков. Так что пусть продают машины и делят деньги. Можете отдать все деньги ей.
     – Нет-нет, так не годится, – запротестовал я. – Всё должно быть по справедливости. Супруги имеют право на получение равных долей.
     – Какая справедливость, Витя? – раздражённо махнул он рукой. – Неужели ты всё ещё веришь в справедливость?
     – Если имеется в виду равенство всех перед законом…
     – Да брось ты, равенство перед законом! Чего-чего, а этого у нас нет и никогда не было. А что до семьи… Она строится на постоянных уступках друг другу. Так вот, я уступаю Вере доход от машин. А если она не захочет продавать одну из них, тем лучше. Пусть ездит, сколько захочет. В конце концов, никто ведь не может принудить нас их продавать, не так ли?
     – Только при условии взаимного согласия…
     – Ну а разве у нас не будет этого условия? Разве мы не сможем договориться? Ты ведь знаешь нас, Витя! Мы даже ссорились очень редко. 
     Он говорил быстро, жадно, шумно вдыхая ртом воздух. Было в этой манере что-то наигранное, театральное. Я решил, что лучше не вступать с ним в подобного рода диалог. Поэтому, привстав с дивана, который при этом подозрительно заскрипел, заметил:
      – Боюсь, Володя, что это не в моей компетенции. Я могу лишь передать твои слова Вере, а там уж как пойдёт. Если у тебя больше нет вопросов, то позволь мне откланяться. У меня есть ещё некоторые дела, требующие внимания…
      При этих последних словах выражение лица его вдруг резко изменилось, и он заговорил совсем другим, неожиданным тоном.