мгновение

Однообразно шумела, вихрясь, белая пенистая река, пушистая белая пыль взметалась под побелевшими тяжелыми туристскими ботинками и, долго не рассеиваясь, тянулась на много метров позади дымным шлейфом, – особая азиатская пыль, сухая и тонкая, как порох, которую не встретишь ни на Кавказе, ни в России. Кое-где узкой зеленой полоской жался к воде кустарник. Через каждые 45 минут останавливаюсь в его заманчивой тени, где кухонно-печную жару, источаемую раскаленными горами, вдруг перебивает стылое дыхание ледяного брызжущего потока, но тут же мелкими гвоздями начинают долбить тело комары, пробивающие даже ткань штормовки. За спиной огромный красный зуб с белой снежной пломбой у верхушки – пик Сахарная Голова. Тянулись и накапливались слоновьей тяжестью в ногах часы, и, кажется, ничего не происходило, если не считать проплывшего в густой синеве между обелисками косым черным крестом стервятника, широко раскинувшего прямые с траурной, слегка завивающиеся бахромой на концах, крылья. Он плыл в потоках воздуха, не шевелясь, будто движение его совершалось лишь усилиями его желания, и когда плоскость крыльев наклонялась под определенным углом к солнцу, она зеркально вспыхивала будто состоящая не из отдельных перьев, а литая из вороненой стали. Я повторял путь воды – сверху вниз, путь Азии…
Вся эта гневная сила вольется в озеро Искандер-Куль, затем вырвавшись из него, пробив скалы, рухнет чудовищным обвалом, образует новую реку, вбирающую в себя многие другие потоки и выходящую на равнину и потечет широкой, покойной Аму-Дарьей через пустыню, чтобы влиться в Аральское море, море-озеро, умирающее, никуда не ведущее. Из поднебесья вниз и в обход, по наименьшему сопротивлению, в никуда… О Азия, так и не признавшая истины, воплотившую в себя священную сострадательную боль  человечества! Не потому ли здесь кажется так особенно одиноко, тоскливо и скучно?
Около пяти вечера дышать неожиданно стало легче: жара отпускала, а онемевшие ноги продолжали работу почти автоматически. Явственнее стал ощущаться постоянный пряный запах этих гор, напоминающий полынный, только сладковатый: лишайные пятна  на камнях – то ли мох, то ли птичий помет, - кажется именно они источали столь необычный полынно-сладкий дух… Красные ягоды эфедры на тонких зеленых волосках… Колючие листья алоэ, торчащие у основания обрывов будили мексиканские ассоциации… . Быстро семеня перебежала тропу дрофа с выводком… Давно уже исчез пик Сахарная Голова, поток превратился в широкую мутно белую бурливую реку, в перспективе ущелья прорезался розовый клык горы Дива, у основания которой расположился кишлак Сары-таг – первое человеческое поселение на пути потока… А по сторонам ущелья все те же красновато-бурые горы, ветчинно-слоистые.
 И тут я увидел! Склоны горы на другой стороне реки истыканы черными дырами - входы в многочисленные пещеры – настоящая многоэтажка пещерных лет, в которой могли бы свободно разместиться сотни людей, возможно и служившие в незапамятные времена убежищами племенам в дни нашествий. Не похоже, чтобы это было созданием природы… Что таят они? Каким сгинувшим племенем созданы? Их неразгаданная тайна смущала. Угрюмо они смотрели мне в спину, когда я вышел на небольшое травянистое плато.
Жаркий воздух стал нежно-теплым, комнатным, в его сухости оставался тот же пряный сладковато-полынный запах этих гор. Все, все в этот тихий замерший час и солнце, и горы, и черные глазницы пещер, говорило о безмерном масштабе времени и пространства. Вернулось, кажется навсегда забытое из сумерек младенчества ощущение тоски и одиночества. Того одиночества, когда теряется даже имя...
Что жизнь для нас? – вопрошали обелиски гор... И тут я вспомнил, если представить 4500 млн лет истории нашей планеты сжатыми в одни сутки, то жизнь начинается в 4 утра с появлением первых простейших многоклеточных, перед 10 часами на суше начинают подниматься растения и менее чем за два часа до конца суток появляются первые сухопутные животные, а люди появляются за минуту и 17 секунд до полуночи. И в этом масштабе вся наша писаная история продолжалась бы не более нескольких секунд, а жизнь отдельного человека неуловимое мгновение, вспышка... и в этот момент я почувствовал неожиданную первородную слабость, беспомощность. Всё тело будто стало позорно ватным, казалось, теперь меня одним мизинцем сможет столкнуть с ног и ребёнок.Я стал тоскливо лёгким.Я чувствовал, как в спину мне смотрят глазницы пещер, я чувствовал, слышал смех вечности...
Отшагав так около получаса, вышел на край плато. Внизу извивалась белая дорога, по которой двигался грузовик с номерными знаками на крыше кабины. Грузовик был сравнительно далеко, и я рассчитал, что успею добежать до него вниз по тропе. Я знал, что если меня заметят, он остановится: там, где людей мало, начинает действовать закон взаимного их притяжения, и с радостью, что есть духу бросился вниз бегом по серпантинке, чувствуя, что вновь обретаю имя и как закладывает от быстрого спуска в ушах и сглатывая. Машина остановилась в том месте, куда я сбежал.
– До Искандер-Куля довезёшь? – спросил я водителя таджика. Его кабина была занята пассажиром, и он кивнул, показав в сторону кузова. Забежав за грузовик, я кинул свой рюкзак в кузов подхватившим его улыбающимся таджикским мальчишкам и влез туда сам. И мне этот водитель и эти мальчишки показались удивительно близкими с их готовностью помочь незнакомцу. Я снова прилепился к большому комку, называемому человечеством, от которого на какой-то миг отпал.