Тапочки. Глава 7

     (Ну что, читатель, попрощаемся. Кащеюшка мой попался: допрыгался милый друг. Как сам я теперь? – не знаю. Может, отлечу с миром, или при Ней век коротать буду. Может, я и Её любить буду. Может, я всех люблю. Обнимаю тебя, читатель. Ой, а приятно-то как! – обниматься.)

     “Задача меняется. Идём, Сударыня, к Вам”. У Вечного не было каких-то особых (“Строить на камне!”) принципов, правил. И вопросы “моралей”, “справедливостей”, коих он повидал много, не волновали его. А любимые стратегии – были. Одна из них и бежала сейчас перед ним – клубочком плюшевым, – подстилая под ноги белую пушисто-хрусткую дорожку. Формулировки менялись от интуитивно-детского:“Займи себя сам, пока не заставили”, – до смешливо-рекламного: “Тогда мы идём к вам!” Избежав призывов доморощенных психологов покинуть зону комфорта, держал её всегда при себе, а попутчики – равновесие и тишина. Вечность – она тихая: наполняешь, чем пожелаешь.

     Подошёл к самому подножью холма и, оставив приветливую сень позади, шагнул в зеленовато-тусклый сумрак.  Солнце стояло ещё высоко, но его лучи скользили над ломаными макушками, совершенно не желая ломать свои нежные шейки в этих… В этом… (И опять не было слова. Что это? – превращающее в непрозрачное. Солнечные лучи явно не хотели сюда, игнорируя физические законы: “Не знаем никакого Гюйгенса. Френель? Нет, не знаем...” Развоплощение? Светомаскировка?)

     Пустые тутовые ягоды пенным подбоем облепили раскидистые ветви дерев над головой Вечного. Даже не шелестели. Вечный нащупал взглядом махонькую засохшую ягодку: “Что, милая, тебе повезло чуть больше, чем остальным?”– и явственно ощутил, как в ответ на его внимание напряглись толстые корни, а оголившиеся на пологом склоне – побелели, вцепившись в землю. – “Всё в порядке: это не везение, это теория вероятностей”.
    
     Потянуло холодом. (Без защитного кокона тело своевольно реагировало на внешние раздражители. Не просто констатация факта: “Температура понизилась”, – а: “Cделать бы чего, хозяин. Из пространства собери или попрыгай. Тепла давай!” А свободных энергий-то и нет: мелких, удобоваримых – ветерок, аромат цветка, шелест листьев. “Как ничего, а гравитация?” Ага, без защитного кокона так “нагреет”!) Вечный выловил из этой (собственной) сумбурной шелухи один маленький эпитет – удобоваримый. Такое тихое услужливое слово. Но как много скажет наблюдательному взгляду вид беззубой прислуги о нраве хозяина. Как и сама телесная суета – вдруг обретённая самостоятельность в пуху утомлённой жертвенности. Так кстати устремившийся вверх подъём дал Вечному возможность законтачить со своей подуставшей замёрзшей телесностью. Тело, поддерживаемое защитным коконом в идеальном состоянии, оказалось прекрасным ретромобилем, что перемещалось по миру на личном грузовике. (Если вы полагаете, что конструкции: “растерявшееся тело”,“обиженное тело” – результат некорректного переноса характеристик эмоциональной сферы на физическую, то вы ошибаетесь: буферная кодировка универсальна. Информация, информационный обмен – То, что спрятано в Слове – основа. А иначе как быть целым? Да и за самими этими нефизическими чувствами стоит стремление к потерянной цельности. У тебя по-другому, Читатель?)

     “Нам повезло: будем учиться ходить”. Вволю наигрался в слона, черепаху, опять в слона. Согревшееся тело включилось в процесс. После медведя был индеец. Образ устроил всех заинтересованных, включая разыскиваемых подопечных. Стопы прилипали к земле, почти сливаясь с ней, и ловили (нижней) пяткой поднимающуюся откуда-то из глубины Земли волну.  А натянувшиеся приятной болью икроножные и (задние) бедренные выносили её выше. Оставалось просто заполнить раздвинутое пространство собой: – человек поднимающийся. (Хорошо, когда всё хорошо – когда одно может смениться другим.) И почти не запыхался.

     Синим искрящимся серпом блеснула вода. Справа. Таким ярким, глубоким и притягательным, что поплывшую в пьянящей свежести голову пришлось чуть не силком вытаскивать из этого русалочьего всполоха. Встряхнулся как окороченный коняка. И обнаружил под ногами ворох прелых луково-пасхальных резных листочков.  Талая упругая свежесть ударила снизу: жахнула. (А вот мне интересно, Читатель, может это вообще моё последнее слово: на что он рассчитывал? – Вечный. Штирлиц недоделанный. Рассею врагов взглядом своим лучезарным, что ли? Попёрся, не зная куда! Слева пропустил, снизу. А у Неё по-простому здесь всё: щёлк! и готово – мумия.) Волны, что поднимали Вечного, вдруг отступили, будто утянутые морем для последнего сокрушительного удара.

     Упал отчего-то не навзничь, а вперёд – на колени, в мягкие листья. Словно натянутая узда не дала улететь на канаты и взреветь толпе вкруг ринга. Руки расслабленно и не совсем синхронно взлетели, каждая свой круг описывая. Ипоследним аккордом: будто на каменную стену налетел, едва успев голову в сторону повернуть. Бой без правил закончился. Открывать глаза не хотелось, да и нужды не было. Вечный стоял на коленях перед невысокой хорошо сложенной Дикаркой. И оба с удивлением, и я бы сказал, с удовольствием, рассматривали друг друга. Внимали. (Фу-у-у-у, пронесло. И чего это я? Штирлица приплёл. Ты, может, и не знаешь, кто такой этот Штирлиц, Читатель. Давай, я тебе расскажу… Да нет, не про Штирлица. Штирлиц – это всего лишь идеализированный образ коллективного бессознательного, отдушина социального гомеостаза, герой невидимого фронта… Фу-у-у-у… Я тебе рассказать хочу, чем Вечный и Она занимаются. Чего? А вот и не знаешь: они внимают. Почему-то принято считать, что человек воспринимает информацию благодаря органам чувств. А вот и нет, а вот и нет: фигушки… Не пойму, это Она нас так хорошо приложила, или это у меня после стресса – нервное? Фу-у-у-у… Основа восприятия – внимание, а органы даже виртуальными могут быть. Хотя, в данном конкретном случае, всё пре-дель-но реально. Чем кончится всё? Фу-у-у-у… Фу-у-у-у… Отличная, кстати, штука – внимание. Да ты, Читатель, и сам внимать умеешь: когда стопочки розовые махонькие целовал. Помнишь?)

     Щека и висок Вечного удобно устроились на Её чуть округлом животе (уже совсем не каменном, а упрого-мягком), а ладони, что должны были упереться в землю, защищая голову от удара, обхватили упругие груди. (Со стороны, читатель, картинка – та ещё, из разряда: угадай, что происходит. Вечный – в белом, власы серебряные (отрастил такие, что хоть косы заплетай) усыпанные цветочками акациевыми (от “снегопада”, забыл ты что ли?). Она – в природном, так сказать, естестве, но весьма прилично прикрыта Вечным. Руки немного в стороны разлетелись (это меня, Читатель, особенно радует. Я усматриваю в этом некий намёк на непосредственность и даже беззащитность, мол: “Все под Богом ходим”. И, тем не менее, не могу быть вполне беспристрастным, описывая её). Не огненно, но всё равно рыжая – волосок к волоску: каждый знает, какой ему длины быть (до плеч, и чёлка девчачья).   Если бы не глаза, сказал бы, что азиаточка: всё в меру, ничего лишнего. Глаза – большие карие, а будто зелёные, – обманные. На кошку похожа и, не знаю даже, на грушу что ли. На неваляшку! – с землей заодно. И пахнет полынью сладкой…)

– Х-р-р-х-р. – (будто камешки с горки скатились. Это Она, Читатель.)

– (“Ирма, значит”.) “А я – Вечный”. (Завидую я Вечным, Читатель: страхом они не пахнут, прекрасный дезодорант – свет. “Хрустение” Её разбирает, хоть и по башке получил.) 

– Пузырь у тебя хороший, – довольный хруст сменился на сомневающийся: – Только слишком большой, – и хитро (победоносно) улыбнулась. – Но ты голоден. Если бы у меня был такой пузырь, я бы никогда не была голодна.

     Её руки переместились на голову Вечного. Ладони легли сверху, словно благословляя, и отправились в путешествие, зарываясь пальцами и осторожно прижимая голову к себе. Скользнули по серебряным волнам, к плечам, и вот уже, по рукам, добрались до ладоней:

–  Мне нравятся твои руки… (“Ладони – ладные…”– Вечный плавал в лёгкой приятной истоме…) Я рада, что ты пришёл. Останься, и все остальные смогут уйти: я верну их пузыри, я ещё не выпила их (…и рассматривал свой “пузырь” – личную энергетическую матрицу с базой данных всего Человечества).

–“Нет”, – Вечный мысленно покачал головой. Он чувствовал, что борьба с Ней невозможна: Она – как Родина,– снаружи и изнутри, ко всем замочкам ключики есть. Но только это странное слово позволяло ему сейчас оставаться собой. Просто оставаться собой.

     (Нет, ну, Читатель. “Нет!”Он что, совсем обалдел? В Её языке такой “нехруст” отсутствует. Поторговался бы. Мол, какой толк отпускать пацанов, если они без него вернуться не смогут? А то и Пустотой припугнул бы, Шуньятой. Последняя после света, что, кивнув, он принял, защита. А-то и тапки у запроса забрать можно…)

– Не всё, что есть у тебя – твоё? – ясное и простое постукивание перекатывающейся гальки запнулось было в водовороте чужеродного “нет” и вывернулось своей сермяжной правдой: – Ты радуешься от меня!?

     (Какие хорошие вопросы задаёт. А, Читатель?) Бурые угольки, спрятавшиеся в ладонях Вечного, обжигали.  И казалось, что сама Земля втекает этим жаром в его руки и тянет, тянет к себе, будто проверяя на прочность запечатавшее Вечного “нет”. Как заполнить то, чего нет? То, что должно быть, потому что оно есть. А зарумянившаяся от своего открытия Ирма тяжелела и, проплавляя землю, тянула Вечного за собой.

– “Н-е-е-е-т”, – гудел раскалённый хитиновый колокол.  (Обнимающиеся волк с козой и уже пропаренная дымящаяся капуста. Вечный! – если бить, то сейчас!). – “Н-е-е-е-т”. “Выбрал”: беги. Метнулся сквозь глазные яблоки к задней стенке черепа, зафиксировал растерянное Ирмино: “Как?”– и выскочил наружу. Под белой пеленой пузырьков тутовника, беззвучно лопающихся от экзистенциальной невозможности быть – даже мёртвыми, – плыла странная обнявшаяся пара. Уплывала вдаль, в пустоту.
   
– Хочу на равных, – она не сказала “честно”. – “Я победила тебя”.

– “Я должен вернуться, а ты должна отпустить. Это – на равных. Если не отпустишь, ничего не получится. Ни-че-го”.

     Ирма непонимающе смотрела на Вечного: cлишком большой пузырь, слишком горячо, слишком растянуто. Как это – “от-пус-тить?” И что такое – “должна”?

– Ты – мой! – и даже руки опустила, мол: “Смотри! как я уверена в этом, даже не держу”. 

– “Да”, – Вечный уходил, и уносил Её с собой. Делая шаг назад по уже пройденному пути, спускался вниз. Поддерживая руками себя, что остался на шаг выше, и себя, что остался ещё на один шаг выше, и ещё…, не теряя и не отпуская Её. Из одной вечности в другую. Почему-то люди мыслят о вечности в направлении вверх-вперёд. Вечный шёл в свою сторону: вниз-назад. И если первая его вечности была во времени, то вторая станет пространством. Но не эта трансформация занимала его сейчас. Одиночество…

– От-пус-тить – это подождать? – Ирма гудела гулким протяжным хрустом. Вырвавшееся “хочу на равных” что-то делало с ней. Делило? – Я умею.

– “Тяга в портале однонаправленная. Когда нас почти выбросит, что-то должно удержать меня”.

– Я помогу тебе. Я потяну твой пузырь. Мне нужен знак. – Ирма, не чета Мудрым, сходу рубила хрустящее “хочу” на чёткие, понятные звенья “могу”.

– “Если ты будешь меня ждать, твой мозг будет занят, и ты ошибёшься”. – И этой, в сущности технической, фразой Вечный связал своё “нет” и своё  “да”.

     Белая растерзано-пузырьковая мгла медленно опускалась молочной завесой. Когда она доберётся до глаз, ты можешь отвести их в сторону (вниз!) или прикрыть. Спустится ниже, зажмёшь нос, и всё ещё будешь считать, что тебя это не касается. Но когда душная пыль зафиксирует раззявленную (уже бессмысленно протестующую) гортань… Стоп!: не доводи. Не отводи глаза.

     Почему мгла так  любит эту землю. Она приходит сюда, поглощает мир, и рассеивается, будто и не было. В школе учили, что основа материи – элементарные частицы – это частицы и волны одновременно. Сейчас я бы повторил вслед за Бором, что мы можем воспринимать материю как частицу или как волну – в рамках контекста, – они дополняют друг друга. Но здесь всё по-школьному. На этой земле, где даже море не может договориться со своей солью: или всё или ничего, – они действительно рассыпаются. На Свет и мглу.

     И наследники Ноевы… Отчего они до сих пор стремятся сюда и грызутся за каждую пядь этой уже ничьей опустевшей земли? Только камни – маленькие и большие. Даже мусор не лёг (ловим ветра; гвоздь – из огня; сбиваем в настилы, подмостки, нары; и говорим: “Чисты’!”). Вот и Четвёртый, подобравшись по среднему ярусу ветвей почти вплотную, изготовился бросить каменюку в Ирму. Он завис грозным мстительным богом над новым пахтаньем, и его решительность перекрашивала свидетелей в преступников.

     Расширившиеся тела Вечного уже нашли всех подопечных. Первый и Третий – были мёртвыми и воскресли (“В пустоте всё общее, Ирма, всё общее: “пузыри” были наши, потом стали Ваши, теперь снова наши”). Второй… “Так надо, Четвёртый, ты уже победил. Победитель! – пригладил вихры непокорные взглядом. – Поверь. Не бросай”.

      Вечный всё так же стоял на коленях. И его руки всё так же покоились на груди Ирмы. Резко забросив голову назад, поймал Её взгляд и, отняв ладони, коротко, жёстко приказал: “Закрой глаза. Меня нет!” Веки покорно (от неожиданности) опустились, а пальцы Вечного сжались: правая ладонь свернулась в кулак, левая сжала Ей грудь. Ирма судорожно вдохнула и, взлетая-проваливаясь, потянула Вечного за собой. “Я здесь”, – мягко (и быстро), ослабив хватку, произнёс Вечный. Ресницы взлетели – распахнутые глаза: “Да!”
               
                ***

     Подопечные спали: столько всего. Может и хорошо, что фактологическая память этого дня (у них) “стирается”. Вечный опять был один, в (своей) тишине. Уже отделились буферные шлюзы, что связывали его с подопечными: финальный образ Перемещения – “Я – дома”, – практически исполнился. Ещё один день его вечности растаял. Он не думал о том, что может заставить его сжать пальцы. А кулаки просто так не сжимаются. Не сожалел о своих белых тапочках: другого нельзя отменить, даже если этот другой всего лишь информационный запрос, – обмен был честным. Не мечтал: процесс Перемещения не терпит суеты (ментально-эмоционального мусора). В Портал эхом пошли контрольные биты. Приятная слабость немного кружила голову: это нейроплацентные ранки “кровили”. Обильно. Густые струи розового света двигались в причудливом изменчивом ритме:  убаюкивающая восточная сладость,  напористое латино… Вечный стоял в объятьях прекрасной испанки (алая роза, белое платье и страсть), сжимая переплетённые пальцы. На шее загорелся огонь поцелуя, и снизу тренькнула разворачивающаяся пружинка давно забытой боли, но Вечный был уже далеко – под приветливой воздушной сенью, затянутой поверху чем-то очень похожим на звенящую серебристую паутину.

                ***

      Оди’н стоял на огромной каменной глыбе, подпирающей пристань. Ладонью (едва заметно) ласкал ветер. Прислушивался к себе. Нет его. Точно нет. Впервые за много сотен лет он не находил страха. Страха, что прятался под тонюсеньким (совсем незаметным) панцирем напряжения, и вспыхивал звонкой паникой, стоило опуститься вниманием чуть глубже обычного “всё хорошо”. В тяжёлом грузном теле Одного – только детская щенячья радость. Пробежавшись по списку, довольно хмыкнул, и (усмехнувшись: “Рыбари!”) дал отмашку капитану: “Я остаюсь”. Отвернувшись от моря, от подхваченного ветром вздоха облегчения, спустился пониже, в тишину. Скользнул взглядом по  деловито снующим крабам. (“Двенадцать”.)

     Осторожно, как опытный сапёр, вытянул шлёпки Вечного из-под запроса: освободил. Теперь точно всё.  (“Спасибо, Вечный”.)  В стороне, за тяжёлой золотой рамой, шумела горластая толпа.

     (Вот так, Читатель. А мы, кстати, и попрощались уже



2019, июнь