Волна-убийца

Амаяк Тер-Абрамянц Корниенко
ВОЛНА-УБИЙЦА

С самого вечера скребло ощущение, что должно случиться что-то неприятное, несмотря на безобидный вид золотистых пологих волн. Что именно я и предположить не мог, но что-то скреблось в сердце нехорошее. Я гнал прочь это смутное чувство, подозревая, что плохие ощущения притягивают беду. Слышалась ссора среди команды из каюты боцмана почти напротив нашей: очередная пьянка, на этот раз, кажется, ссорились из-за какой-то стюардессы. Ссора стихла и пьянка продолжилась с бренчаньем гитары и хриплыми негромкими напевами боцмана и повизгиванием девиц.

После полуночи начала нарастать бортовая качка и скоро стало ясно, что мы снова попали в шторм. Чтобы как-то отвлечь сына, начал читать ему библейскую историю, которую нашёл в его новом сборнике сказок. История была про предсказателя Иону, пытавшегося бежать от Господа на корабле в море и оказавшегося в чреве кита: «Но Яхве ничего не забыл и обрушил на корабль страшную бурю. Забились, заревели волны, вот-вот разобьют они судёнышко. Измучились гребцы, а буря не стихает…»
Сын заснул, а мне не спалось.

Иллюминаторы в каюте были задраены стальными блинами, однако чувствовалось, что с крепкими ударами волн амплитуда крена медленно, но верно нарастает. Со всех сторон доносился неимоверный скрип и кряхтенье металла и дерева, заставляя вспоминать, что судно далеко не новое – 23 года в эксплуатации – по меркам современного судна возраст дедушки. Время от времени громом звучали удары тяжёлой волны в борт. Как то некстати вспомнился паром Эстония, развалившийся ни с того, ни с сего… Истории гибелей барж на Великих Озёрах, когда они колом уходили под воду в течении считанных минут… Вообще знать много вредно.
Слышно было, как после тревожного звонка, заходили, забегали члены команды и стюардессы, время от времени шутками и смехом подбадривая себя и, видимо, подавляя какую-то нарастающую внутреннюю тревогу. Около двух ночи кто-то, кажется боцман, даже включил эстрадную музыку. После очередного, особенно сильного удара волны слышался шутливый визг, смех, возбуждённо бодрые голоса, будто в парке аттракционов на качелях или на американских горках, время от времени снова тревожные звонки…

В три часа ночи раздаётся очередной мощный удар и треск. Крик и визг, в котором, однако, уже зазвучал ужас неподдельный. Донеслось отчётливо: «Заливает!»…

Вскакиваю, включаю свет и вижу, как из под двери в каюту струится водичка Ладоги, быстро распластываясь лужей на полу. Едва открыл дверь каюты, как по ногам ударила вода, захлестнув их выше щиколоток и намочив брюки. При очередном крене вода ринулась в нашу каюту, вмиг подняв и залив всю обувь, едва не дойдя до матрацев, по всему виду превратив её в каюту тонущего судна.
Едва вышел из двери, узнать в чём дело – будто под ливень попал: вода струями лилась с верху, брызгала откуда-то сбоку… Прмерно такую же картину я видел в кино, когда изображалась тонущая подводная лодка.
 Бросившись в каюту, сдёрнул ещё спящего сына с койки, чтобы отнести на верхнюю палубу, где сухо, да и к шлюпкам поближе, но никак не мог найти ему сухой обуви и пришлось обувать в мокрые сапожки. «Пап, а куда это мы… мы тонем?» - начал просыпаться сын. «Да что ты, - расхохотался я, перекосов обращённую половину своей морды к нему в оскале улыбки, - просто здесь стало мокро и нам надо туда, где посуше…». «А-а,» - с казал он, снова засыпая. Жена ещё копалась: «Документы, документы, деньги надо взять…» - она не знала про случаи катастроф на озёрах, когда может быть дорога каждая секунда…

Едва мы стали выбираться из каюты, как увидели старпома и электрика Ивана Иваныча, краснолицего пожилого мужика, бывавшего каждый вечер нашего плавания умеренно навеселе.
- Куда это вы собрались? – разыграл он удивление.
- Наверх, каюту заливает…
- А ерунда всё это! – захохотал радостно Иван Иванович, каюта которого соседняя с нашей. Для Иван Иваныча это вообще любимая фраза.
«Иван Иваныч, тросы, за которые верхняя полка держится наполовину стёрлись, не оборвётся? – А, ерунда всё это.» «Иван Иваныч, - говорит ему матрос на Онеге, - шторм, задрайте иллюминаторы. – А, ерунда всё это!» «Иван Иваныч, детей тошнит, скоро дойдём до берега? – А, ерунда всё это, минут через пятнадцать будем». – Пришли через час пятнадцать.

- Иван Иваныч, что случилось?
- Да волна разбила стекло на главной палубе…
В воде и в самом деле сотни крупных и мелких осколков стекла, будто ледышки.
- Так больше заливать не будет?
- Да что вы, не будет, возвращайтесь…
Сверху и в самом деле льёт уже меньше, сбоку вода брызгала, как оказалось, не из пробоины или течи, а отражаясь от огнетушителя. И качка вроде сразу стала меньше.
- Носом к волне стали, - поясняет Иван Иваныч, - к Питеру повернули.
- Так значит до Валаама не дойдём?
- Думаю нет, - сквозь смешливую маску вдруг мелькает выражение серьёзности.

Появляется директриса ресторана, пожилая крепкая дама в одной ночной рубашке, с видеокамерой в руках. Снимает нашу залитую до матрацев водой каюту с плавающими ботинками и ботиночками, каюту Иван Иваныча с неожиданно вышедшей из-под кровати целой флотилией пустых бутылок из-под пива.
- Иван Иваныч, ну и что делать то надо?
- А ничего, возвращайтесь в каюту…
Уложив своих, поднимаюсь на главную палубу: может помощь потребуется, да и самому посмотреть любопытно.

Картина впечатляет. Волна выбила одну створку стальных дверей, а вторую согнула наискось, как картонку. Стёкла в дверях и широком окне напротив ресепшена практически отсутствуют, ветер выдувает кажущиеся сейчас какими-то нелепыми занавесочки и в нас в упор смотрит ревущая и кипящая чёрнота, в которой ничего толком не различишь. Тут же боцман, матросы, капитан – лица озабоченные. В проходе, ведущем к корме столпились стюардессы и пассажиры – лица выжидающие, онемевшие. В коридоре, ведущем к носу, стоит, опершись рукой о стенку, высокая женщина средних лет, та самая преподавательница иностранных языков, особенно страдавшая от качки на Онеге. Сейчас вид у неё ужасный: она в оранжевом спасательном жилете, с которого свисает какой-то хлястик, лицо выражает предельное страдание. Постояв, не дождавшись ни помощи, ни сочувствия, бредёт обратно в каюту, не закрывая за собой дверь.
Через некоторое время, проходя мимо, заглядываю: там столько же воды, сколько и в нашей, несчастная женщина лежит в спасательном жилете на кровати лицом вниз с бессильно свесившейся рукой. Не меньше залило ещё несколько кают. Удивительно как много воды принесла всего лишь одна волна, видимо мы, к тому же хорошо зачерпнули бортом. Волна прошла сквозь среднюю часть корабля – зал ресепшена.

Однако тонуть собрались далеко не все: у некоторых пассажиров, и даже пассажирок, в руках видеокамеры, сверкающие вспышками фотоаппараты: они снимают из оконного проёма стихию и то, что она натворила на палубе.
Боцман говорит, что в первой каюте от взломанной волной двери, полностью выбито стекло и у мальчика из этой каюты резаная рана ноги. Одному из матросов стеклом рассекло руку – судовому доктору пришлось наложить повязки. В каюте, где было выбито стекло, какого-то мирно почивавшего пассажира сбросило с койки и ударило головой в дверь.

Пол в зале ресепшена и в коридоре – сплошная лужа, становящаяся то глубже, то мельче, в зависимости от наклона качки. Боцман делает с пылесосом что-то загадочное: гоняет воду щеткой туда и сюда. Боцман – парень лет тридцатипяти с удивительно испитым для его возраста лицом. Его каюта почти напротив нашей и почти каждый вечер оттуда слышались допоздна звон гитары, его хриплый голос и весёлый визг девиц.

Я опускаюсь вниз. Жену выворачивает вчерашним ужином, от которого я предусмотрительно отказался ( и ей ведь не советовал!). Бегая с глубокой алюминиевой тарелкой от каюты к туалету, замечаю, что вода в унитазе почти дошла до самого верха его: значит вся вода просто опустилась в трюм, и её не убывает. Поднмаюсь вверх. Боцман всё так же бессмысленно гоняет воду из угла в угол пылесосной щёткой.
В детстве я читал роман Новикова-Прибоя «Цусима», оставивший нам меня огромное впечатление. Из него помню, что при пробоинах в корпусе корабля снаружи, чтобы остановить проникновение в корпус воды, натягивались некие пластыри, а попавшая в трюм вода откачивалась «помпами» - насосами.
- Где помпы? – спрашиваю боцмана. – Помпы включили?
Он смотрит на меня безумными чёрными глазами и вновь возвращается к своим загадочным пассам с пылесосом.

Такое впечатление, что никто не знает, где мы и куда плывём – главное плыть против волны. Из темноты валят навстречу, летят т о ли пологие чёрные волны, то ли чёрные двух-трёхметровые ямы. По носовой части время от времени поддаёт, бухает, летит водяная пыль… - Шторм пять-шесть баллов, по всем параметрам морской, к которому наша речная плоскодонная посудина с низкой осадкой не приспособлена изначально.
К пяти утра небо над волнами напало сереть, качка как будто уменьшилась и удалось часа на два заснуть.

Когда проснулся, качка была уже минимальная, за бортом мчалась белесая Ладога покрытая пенистыми гребешками.
Начальник круиза весь путь радовавший нас по судовому радио информацией и историей берегов, мимо которых мы проплывали, сообщает, наконец, по аварийной радиосвязи (принудиловке) голосом Левитана версию событий прошедшей ночи.
«Перед тем, как войти в Ладогу, капитан запрашивал прогноз погоды, по которому на озере ожидались волны 1,2 метра. Судно рассчитано на волны до 2 метров высоты, и капитан взял курс на Валаам, тем более, что в момент выхода озеро было спокойно. Однако волнение нарастало, направление ветра стало меняться и к трём часам ночи отдельные волны достигали трёх метров. Здесь, далеко от берега над большими глубинами (а мы дошли ровно до географического центра этого соизмеримого с морем озера и были над глубиной 130 метров, что больше средней глубины Балтийского моря) рождаются особые «разгонные» волны, обладающие необычной силой. Одна из таких волн ударила в борт корабля. В создавшейся ситуации продолжать движение в том же направлении, к Валааму, т.е. бортом к волнению, было крайне опасно, по словам начальника, в 90 процентах из 100 нас могли ожидать последствия «самые плачевные» (читай, мы бы просто утопли), и капитан принял единственное правильное решение повернуть носом к волне, т.е. изменить курс, а значит двигаться не на Валаам, а на Петербург». Затем Дмитрий Александрович признался, что за 30 лет навигаций в реках и озёрах, не видел ещё ничего подобного и немного пофилософствовал о том, что экстремальные ситуации в жизни всё-таки имеют очевидно какой-то смысл, не уточняя какой, не проходят зря, заключив тем, что «несмотря ни на что жизнь прекрасна!». Его мельком оборонённое выражение «волна-убийца» моментально стало крылатой среди пассажиров, многие из которых поклялись вернуться из Питера в Москву поездом, несмотря на потерю больших денег, уплаченных за обратный путь с другими остановками. «Волна-убийца» - кое-кто из общавшихся ранее с моряками слышал о таком явлении: среди шторма, бывает, рождается огромная волна в два-три раза выше штормовых, явление которой не предсказать никакими законами физики. А мы были в море: по всем параметрам Ладога не озеро и, тем более не река. В салоне, заполненном пассажирами появились начальник круиза и каапитан.

На 9.30 в баре назначено растерзание капитана Алексей Алексеевича и начальника круиза пассажирами.Начальник круиза, Дмитрий Александрович вообще-то личность особая и о нём нельзя не сказать нескольких слов. Хорошо сохранившийся рослый вальяжный еврей, но несколько увядающий (очерк живота несколько выступает, да и брюки обычно подмятые) холостяк из Одессы, с волнистыми и проседью зачёсанными назад волосами – при возрасте 69 никак не дашь более 60-ти! Биография его несколько необычна. В прошлом моряк черноморского флота, затем вдруг закончивший театральное училище. В речном пароходстве его разнородные стремления нашли наконец своё объединение. Он хороший экскурсовод краевед, всю дорогу от Москвы неутомимо вещавший пассажирам по судовому радио о местах, которые мы проходили, особенностях судовождения в этих водах, литературных достопримечательностях ушедшего под воды Пошехонья, древних обычаях волжского сплава и т.д. Творческое начало иногда в нём борется с профессиональным: выражение «волна-убийца» выводит из себя его коллег речников..
Капитан Алексей Алексеевич довольно рослый мужчина лет сорока с рыжеватой шкиперской бородкой, всегда прищуренными глазами и немного вытянутым носом, придающим его облику нечто лисье, Дмитрий Александрович стоят посреди круга из пассажиров, как волки среди стаи гончих.

Начальник круиза повторил уже озвученную версию, капитан был как всегда не многословен и подтверждал, лицо его как всегда было непроницаемо. Затем начались выступления пассажиров.
Много было сказано во время этого собрания и справедливого и несправедливого, и глупого и неглупого,
«Что это за капитан, который всего предвидеть не может! – кричал кто-то.
«Требуем гарантий, что «волны убийцы» не повториться!»
Капитан, не будучи Господом Богом такого гарантировать не мог, лишь сказал, что за 23 года его работы - это первый такой случай.
Одиноко прозвучала благодарность капитану за профессионально правильные действия впрочем тут же хамски оспоренная какой-то дамой: мол это его обязанность, за которую не благодарят.
Я стоял и удивлялся трусости и наглости толпы.
А ведь это и есть демократия!

Часть пассажиров заявила о своём желании ехать в Москву поездом и интересовалась, можно ли получить деньги за неиспользованные дни, на что начальник круиза дипломатично заметил, что все финансовые вопросы будут решаться в Москве. Некоторые требовали на Валаам не плыть.
«Если будет хорошая погода, на Валаам поплывём, - упрямо сказал капитан.
Один из пассажиров, бывший моряк, по виду не робкого десятка, седой, с обветренным мужественным лицом рассудил предельно логично: предложил вообще обойтись без Валаама и Кижей, поскольку в августе на Ладожском и Онежском озёрах пик штормов и всегда есть риск оказаться в подобной ситуации, а на борту дети. Против этого резко выступила маленькая худенькая экстремистка в очочках. Размахивая ручками, она требовала посетить Валаам и Кижи во что бы то ни стало! Были и те, кто проспал всю ночь в верхних каютах (пребывавшие в алкогольном наркозе, а также те, кто по состоянию нервной системы, очевидно, вполне мог сгодиться в космонавты). «А отчего собственно такое волнение?» - искренне недоумевали они.

«Вы просто не представляете всего что произошло, - обратилась к верхнепалубным женщина переводчица, которая ночью стояла в спасательном жилете. – что я могу думать, когда в каюту хлынула вода, я выхожу и спрашиваю молоденького матроса, что случилось, а он хватает меня за руки, будто я его могу спасти, и кричит – мы тонем!»

Мне пришло в голову, что хотя моряки и речники как будто имеют дело с одной стихией – водой, но формы её проявления и реакции совершенно разные. На реках главное – умение идти по ниточке фарватера, маневрировать, уходить от мелей, точно подгонять судно в шлюз, Моряк же имеет дело с космическими проявлениями стихии – волнами, ветрами, звёздами и здесь множество своих особенностей – хотя бы рассчитать под каким углом к волне какой высоты и крутизны поставить судно определённого тоннажа и формы днища (если не учесть этого и просто поставить судно против волны, его может просто разломить надвое). На Ладоге же судно неожиданно попало в морские условия и наши речники подрастерялись. Но капитан, слава Богу, сообразил как надо. Поэтому про опытного речника можно сказать – речной лис, а про моряка – морской волк (но не наоборот!).
Стало очевидным, что как всегда, в случае таких больших непрофессиональных сборищ разговор ничем толковым не закончится, и я ушёл.

Небо было серым и лил дождь, когда мы проходили мимо суровых стен и призиёмистых башен Шлиссельбурга, охраняющего вход в Неву. Качка закончилась и я отправился вздремнуть до Питера.
В 12.00 судно ошвартовалось у петербургского речного причала.

Днём я отсыпался, а вечером, когда дождь кончился, прогулялся по городу до ближайшего метро. Волна-убийца воспринималась почти как живое существо, нечто мистическое. Откуда она? Никто из речников ничего подобного не видел.
Мне кажется, я стал понимать чувства моряков, вернувшихся с рейса, Под ногами была твёрдая земля, а не шаткая палуба, и это было приятно, звенели допотопно-угловатые питерские трамваи с красными огнями на крышах и чем-то поразила мелкая лужица у трамвайных рельс с прошедшей по ней рябью – дальняя родственница Ладоги: всё та же водная стихия, но такая тут крохотная, кроткая, презираемая прохожими!.. Но я ей уже не верил!