Я и мой друг Хохнер. Ч. 1. Гл. 3. Однажды в дождли

Однажды очень образованный человек с двумя ВУЗами за плечами заявил мне без колебания, что всяких разных уродцев государство не должно содержать, так как они – отбросы общества, абсолютно бесполезные потребители социальных благ. Этот выходец из континентальных глубин явился на полуостров с целью обрести новую родину. Старая не приняла своего пророка. Поэтому он принёс на киммерийскую землю себя и свой очень толстый и очень трудночитаемый роман, как щедрое подношения на алтарь политической и окололитературной деятельности.

Этот разговор возник буквально на ровном месте, так что я до сих пор  не понимаю, откуда он произрос и какова его питательная среда. В тот февральский день мы с Хохнером только что покинули библиотеку, где состоялось культурно-массовое мероприятие. Оно было хоть и не такое уж и массовое, но зато вполне культурное, если не считать пары-тройки местных графоманов, выдающих себя за поэтов. Эти никогда не упустят возможности поорать на публику, демонстрируя бездарность и, особенно, глупость, которая выражается в непонимании своей литературной несостоятельности. Хохнер, созвучно моим мыслям, тихонько подсмеивался над ними. Шагая, я слышала за спиной его едва уловимый хохоток.

Вдруг мы застопорились, столкнувшись буквально нос к носу с очень образованным человеком. Стекла его очков тускло отсвечивали и казались дюралевыми. Эта деталь наталкивала на мысль, что передо мной не человек, а механизм. Не только очки, весь он был – металл пополам с микросхемами. Этакий робот София №2. Номер первый обрел гражданство в Саудовской Аравии, а второй в РФ.

В отличие от Софии ему  было холодно. Видимо, голова мёрзла больше чем иные члены, поэтому была экипирована шапкой-ушанкой с кожзамным верхом – как раз то, что надо для Крыма, для его февральского сочащегося неба. Не шевелясь, господин в ушанке твёрдо стоял обеими ногами на чуждой ему земле и железным голосом произносил железные слова. Во всём его мелком теле двигался один только рот, и то едва заметно:

– Зачем нужно поддерживать жизнь калек, если любая баба может нарожать сколько угодно здоровых ребят? Все равно уродцы долго не живут. И какой толк в такой жизни? Это же овощи.

Я посмотрела на него дико непроизвольно дёрнулась и, разинув рот, застыла. Хохнер тревожно загудел.Наступила пауза. Человек-робот отключился от батареи своего внутреннего питания и умолк. В его очках не мелькало ни тени, ни блика. С минуту я мялась на месте и сочиняла предлог, чтобы сбежать от общества очень образованного, но неприятного человека. Потом все-таки передумала и заговорила. Любопытство взяло верх. Интересно, какого цвета тараканы в его черепной коробке?

– Ну, допустим, про баб, которые готовы рожать сколько угодно я слышала. Только на деле оказывается совсем иначе. Не многие готовы производить новых детей пачками в нынешней экономический ситуации. Как вообще можно рассуждать подобным образом? Вы же образованный человек!
– Я так говорю, потому что мой друг, у которого родился ребенок с ДЦП, за десять лет превратился в старика. О жене и речи нет. Весь смысл её существования замкнулся на этом инвалиде.
– Что значит «на этом инвалиде»? Это её ребёнок. Единственный.
– В том-то и беда, что единственный.
– Почему так? Пусть заведут ещё детей.
– Боятся. Думают, что может получиться то же самое, – сказал очень образованный человек и досадливо сморщил нос. Очки полезли ему на лоб, на миг обнажая глазницы, в которых мелькнула купоросная синька вперемешку со злостью на супружескую пару и произведённого ими уродца.
– А ведь они оба учёные. Занимались наукой, писали труды, диссертации. И все коту под хвост из-за какой-то дурацкой ошибки природы.
– Вы опровергаете самого себя.
– Кто?
– Вы.
– Что?
– Опровергаете.
– Кого?
– Себя.
– Не понял.
– Минуту назад Вы сказали, что любая баба готова нарожать детей сколько угодно. А теперь на примере своих друзей приводите обратное.
Его снова «перемкнуло». Забыв о моем присутствии, он стал, как истукан. Потом поёжился, пошевелил в карманах руками и снова замер. Ни дать ни взять – мультяшный Винни Пух после падения с дуба. Через минуту он забавно чмокнул воздух и выдохнул:
– Н-нда-а-а-а… И тем не менее.
– Послушайте. Я видела в передаче «Говорыть Украина», как девушку с ДЦП, лежачую, совсем плохую родители отдали в интернат, а многодетная семья её забрала. Там ей хорошо. Теперь у  овоща, как вы выражаетесь, есть сестры и братья, которые с ней разговаривают, читают ей книжки и попутно сами учатся добру. А в интернате дети-инвалиды развиваются, общаются друг с другом, проходят обучение по специальной программе. ДЦП – это не умственная отсталость. Некоторые сочиняют, занимаются литературным трудом. Другие, владея хотя бы одной конечностью, могут рисовать, изготавливать различные поделки, даже вышивать. Инвалиды участвуют в выставках. То, что они создают, если можно так сказать, своими руками, посетители с удовольствием покупают.  Зачастую люди с ограниченными возможностями сами себя материально обеспечивают.
– В интернат мать ни в какую не согласна. Вцепилась в своё детище так, что клещами не отдерёшь, – проговорил мой собеседник и утонул в раздумьях.

Он слегка наклонил голову, и угол его зрения на свет божий невольно изменился. Этого было достаточно, чтобы жидкий сумрак, разбадяженный февральской моросью, проник в зазеркалье очков. Он оголил глубоко затаившиеся глазки-крючки, которые зацепили что-то плотно свёрнутое во мне и потащили наружу. Я стала говорить, разматывая нить повествования о тех, кого встретила на перекрёстках моей жизни.

– Молодая киевлянка Оксана Пироженко и её мама продали столичную квартиру, дачу – всё, чтобы переехать на ПМЖ в Крым ради своего мальчика. Малыш родился совершенно здоровым. Но через некоторое время детский организм перестал усваивать кальций и с годами ребёнок превратился в уродливую куклу со спичечными конечностями, несоразмерно большой и очень умной головой. Папаша удрал, заново женился и родил нового, уже здорового сына. А мать и бабушка не убежали от испытания, повели себя достойно, окружив мальчика любовью и заботой. Любая женщина привязана к своему ребёнку, неважно, болен он или здоров.
 
Материнство – это навсегда. И здесь в первую очередь стоит вопрос не о том, будет ли польза от инвалида стране, а о том, как страна относится к своим беззащитным гражданам – старикам, детям, людям с ограниченными возможностями. Имеет ли право государство называться гуманистическим и демократическим? Разве не оно обязано оказывать помощь нуждающимся? Неужели эти прописные истины кому-то ещё не известны?

Стёпа Гончаренко едва различает дневной свет. Его трудовой стаж начался с изготовления электрических розеток в одном из ООО. Когда директор фирмы заметил певческий талант своего работника, то предложил ему место в фабричном клубе.  Стёпа заочно поступил в КУКИТ, выучился, стал прекрасным вокалистом, побывал на гастролях заграницей, получил звание заслуженного работника культуры Украины.

У Руслана Семейкина двигательная функция ног оказалась, фигурально выражаясь, недостаточной для бега и танцев. Однако парень не потерялся в этой жизни, стал музыкантом, сколотил группу, занялся концертной деятельностью. Водит автомобиль, управляет музыкальной аппаратурой, пишет треки в домашней студии. Сейчас работает со Стёпой в Симферополе и на ЮБК. Оба уличные музыканты.

Мустафа Муртазаев родился без кистей рук в семье художников. Певец, художник. Участвует в выставках картин. Учится в Киевской художественной академии. Работает в столице Крыма и на южном побережье.

Мои слова не произвели никакого воздействия. Очень образованный человек продолжал молчать, но его глазки-крючки не отпускали. Тогда я выложила всё, что знала из интернета и книг :

– Андреа Бочелли лишился зрения в школьные годы. Случайное попадание футбольного мяча в голову привело к инвалидности. Оценив свои шансы, парень решил заниматься вокалом. Теперь он – певец с мировым именем, обладатель красивейшего тенора. Женат. Отец троих детей.

Кристи Браун появился на свет с тяжёлой формой ДЦП в большой ирландской семье. Владея только левой ногой, он стал художником, поэтом и прозаиком. Обрёл подругу. Написал книгу «Моя левая нога», которая впоследствии была экранизирована. Фильм получил «Оскара». Жаль, что Кристи плохо кончил. Подавился котлетой и умер от удушья.

Очень образованный человек оставался бесстрастным. Мне хотелось прощупать дно этого типа. Он вызывал у меня любопытство, поэтому я продолжала говорить, наблюдая за его реакцией:

– Рубен  Гонсалес Гальего обрёл родину в Советском союзе.  Его матери, студентке из Испании сказали, что ребёнок умер. Так мальчик с ДЦП попал в советский детский дом. Обладая уникальной памятью и геройским характером, он обрёл торгово-коммерческое образование, а также самообразование. У инвалида в рабочем состоянии был лишь один палец, писать он не умел. Но впоследствии, когда овладел компьютером, стал автором несколько книг, среди которых «Белое на чёрном», получившая Букеровскую премию по русской версии. Сейчас он живет заграницей, нашёл мать, обзавёлся детьми, женат.

Жан Доминик Боби – французский журналист, сценарист, писатель – в одно мгновение был полностью парализован. Единственное, что осталось в рабочем состоянии – правый глаз. Используя его моргательную функцию и алфавит, он при помощи сиделки за год создал книгу «Скафандр и бабочка».

Хелен Келлер – американская писательница, политическая активистка, филантроп, лектор. Она стала слепоглухонемой в младенчестве переболев скарлатиной. С семилетнего возраста девочка обучалась со специалистом для слепых Энн Салливан и получила достойное образование. Хелен является автором  четырнадцати книги, среди которых – всемирно известная «История моей жизни». Награждена Президентской медалью Свободы.

Ник Вуйчич – австралийский писатель, певец, меценат, оратор – родился… без рук и ног. Как жить с такими дефектами? Но Ник не сдался. Взяв жизнь Хелен Келлер, как пример стойкости он при помощи одной только неполноценной стопы, которая у него наличествовала,  научился ходить, плавать, кататься на сёрфинговой доске, скейте, водить автомобиль, писать и работать на компьютере. Каково?!.. Да, забыла сказать. Мужчина женат, у него четверо детей.

Тут очень образованный человек недовольно насупился и даже сдал назад, как бы устанавливая дистанцию. Дескать, держись на расстоянии. Голыми руками меня не возьмёшь. Я подумала, что у моего собеседника наверняка не всё в порядке с личной жизнью. И то, что у инвалидов она гораздо более удачная,  вызывает у него сильное раздражение. В подтверждение этой догадки он начал пыхтеть и надувать щёки, всем видом демонстрируя, что якобы утомился слушать. Но было очевидно, что он скрывал своё ущемлённое самолюбие. А то как же! Какие-то уродцы хорошо устроены в жизни, добились успеха, семейного благосостояния, а он нет. С огромным наслаждением я продолжала втыкать в гордыню этого типа иглы. Уж очень хотелось пронять его до самых гнилых кишок.

– У Стива Хокинга с этим самым тоже было всё в порядке. Дети рождались регулярно, несмотря на прогрессирование заболевания моторных нейронов. Стив послужил своему отечеству на славу. А сколько у него великих наград! Член Лондонского королевского общества, профессор Кембриджского университета, куча медалей, орденов, премий. Один из ста величайших британцев. В работе использовал синтезатор и рабочую мышцу щеки. Написал бестселлер «Краткая история времени». Рекомендую.
– Я читал, ответил вдруг очень образованный человек. – Но, видите ли, милая бариш-ш-ш ня, вы говорите не о том.

Я вспыхнула до кончиков ушей. Казалось, глаза тоже налились жаром. Меня, тётку с редкостным «багажом», назвали «баришней». В этой издевательской «и» я усмотрела попытку унизить моё достоинство.

– Я говорю не о здравомыслящих, а об умственно отсталых – кретинах, даунах, аутистах, алигофренах, микроцефалах, имбицилах и прочих. По всей стране их довольно большой процент.

– Но бывают врачебные ошибки. Например, когда гениальный японский пианист и композитор Нобуюки Цудзии только появился на свет, то к диагнозу «врождённая слепота» врачи ему добавили ещё один – синдром Дауна.  Потом-то выяснилось, что он никакой не даун. На Конкурсе пианистов Вана Клиберна в Техасе знаменитый японец завоевал золотую медаль.

Про очень образованного человека я подумала: «Эк ты выкрутился – чисто аспид. Начал с ДЦП, а теперь переключился на кретинизм. Типа, я тебя не правильно поняла, ты вовсе не фашист в шапке-ушанке, а напротив – человеколюб, державник, радеющей за Отчизну». Вскипев, я воскликнула:

–Эти прочие, о коих вы упомянули – граждане своей страны!
– Какие же это граждане, если они не имеют права голосовать, не могут создавать семьи, ни за что не отвечают? При этом неадекватны. Им требуется особый уход. Некоторых нужно содержать за решёткой, как зверьё. Чем они в таком случае отличаются от животных?
– Вы верите в Бога?
– Понимаю, куда вы клоните. Станете доказывать, что Высший разум создаёт человека по своему усмотрению, наделяя тело душой? Как же тогда понимать единство души, духа и тела, если тела по сути нет. Ведь не станете же вы доказывать, что некий индивид, лишённый ума, как самого важного органа, может быть человеком. Некоторые из-за своих увечий – врождённых ли, приобретённых – лишь отдалённо напоминают людей. И только мозг, размещённый вне обозрения, под черепной коробкой, проявляя когнитивные способности через тело своего обладателя, даёт понимание того, является ли данный гоминид разумным существом. Если инвалид выражает мысли речью или жестом, это доказывает, что он человек. Если же его активность ограничивается самопроизвольным пусканием  пузырей из ротового отверстия  и экскрементов из отверстия прямо противоположного – тогда… из-з-з-звините.
 
– А как же те, кто годами лежит в коме? Ведь они всё слышат, понимают, чувствуют, но не могут даже пальцем пошевелить, – сказала я и вспомнила фильм «Поговори с ней». Сюжет в картине хоть и не стандартный, но жизненный. В своё время моладрама получила «Оскара» за самый оригинальный сценарий. Медбрат, ухаживая за девушкой, лежащей в коме, вступает с ней в половой контакт и пациентка беременеет. Для девушки всё заканчивается хорошо, она выписывается из больницы в полном здравии, а парень убивает себя в тюрьме.

Мой оппонент, тут же парировал:

– Между прочим, даже мертвецы что-то чувствуют. В московском крематории ещё в прошлом веке провели научный эксперимент. К трупу подключили осциллограф и поднесли к огню. Останки отреагировали так, как будто они принадлежали живому человеку.
– Это уже слишком! Как можно уравнивать мёртвых людей и живых?
– А что такого? Многие только номинально считаются живыми. Если бы они могли, то законодательно требовали бы освобождения от боли и тюрьмы неполноценной телесной оболочки. Посмотрите фильм «Море внутри». Он полностью списан с живого человека. Почти документалистика. Парализованный моряк, тридцать лет борется с правосудием за право добровольно уйти из жизни.
– Эвтаназия?
– Да.
– О, нет!
– Да! Представьте себя на их месте.
– Хватит! Прекратите…

Разговор запнулся. Я чувствовала, как червь сомнения во мне возник и уже изрядно растолстел буквально ни на чём. Питательной средой послужили пресные звуковые волны, которые очень образованный человек извлекал из своей гортани. Обыкновенное физическое явление без цвета, вкуса и запаха, измеряемое децибелами и амплитудой самых незначительных величин, в считанные минуты вышибло из меня личное мнение. Вот чего стоит сила слова! Моя патетическая речь, и мои благотворные, как морковный сок, мысли быстро прокисли. Настроение сдулось, и я подавленно замолчала. Хохнер, не теряя солидарности, перестал вибрировать.

Дождь усилился. Я предложила пройти под навес. Мы медленно побрели. На нас наталкивались спешащие прохожие. Под козырьком выставочного зала художников наши подмоченные спины подпёрли стены. Я была удивлена, что господин, глаз которого я даже не могла разглядеть, в три счёта развеял мой позитив. Сам же он оставался всё в том же законсервированном состоянии. Заметив, что я не пытаюсь его перебить, он произнёс целую речь:

– Амбивалентность этой проблемы делит общество на два лагеря. В первом находятся те, кого увечность никак не коснулась, а также лица, кои в силу своей деятельности никогда не видели инвалида вблизи. И правда, где, например, депутат Госдумы может с ним столкнуться? Если только на зебре, когда он сидит на заднем сиденье служебного мерса, а колясочник пересекает дорогу. И то вряд ли.
Первые обеими руками против эвтаназии. Вернее сказать, им абсолютно всё равно. Но если спросить их мнение, то они, чтобы прикрыть фиговым листком своё бездушие, безответственность и старательное ничегонеделание возопят: «Это – бесчеловечное явление человечества!» При этом они пальцем о палец не ударят и не потратят ни копейки  «своих кровных» ради калек.

Другие – «за» либо сомневаются. Во второй лагерь автоматически попадают филантропы. Такие не могут относиться к страданиям других без сердечных мук. Поэтому и не спешат делать безапелляционные заявления. О самих инвалидах ничего не могу предположить, многие из них даже не понимают своей трагедии. И потом, это весьма индивидуально.

«Кто ты такой, чтобы давать оценки? Что доброго сделал лично ты? Нашёл в моём лице аудиторию для упражнений в красноречии – только и всего» – думала я, наблюдая за оратором. Он заметно активизировался, жестикулируя. Голова в шапке  оживилась, размахивая опущенными «ушами».

– Софисты от общественных организаций, медицинских учреждений, а также общества защиты природы, литературных объединений, политических партий, ассоциаций городов-побратимов, кружков цветоводов-любителей, женских курсов кройки и шитья и ещё чёрт знает чего, набивают защёчные мешки бредовыми идеями как сделать мир лучше. Потом не могут их переварить и выплёвывают в эфир, СМИ, в слабоумные головы граждан нашего недоразвитого капитализма. И начинается. Взбудораженный народ гудит, как рой диких пчёл, все напряжены и ясно понимают, что надо что-то делать, а что – не понимают. Тут я не стану поднимать извечные на Руси вопросы «кто виноват?» и «что делать?», предпочитая равновесие миропорядка.

Зато беспринципные краснобаи, отирая мясистыми окороками трибуны, размахивают чистыми ручками, брызжут слюной в микрофоны,  выпучивают глаза на толпу и вопят о гуманизме. Таким нехитрым способом они просто добывают себе предвыборные баллы. Партий развелось, что блох. Куда ни плюнь – попадёшь в какого-нибудь партийца. А те, до кого не доплюнуть, угнездились в Думе и стряпают антинародные законы. Сами выдвигают, сами принимают дружным голосованием. И вся их сверхвысоко оплаченная деятельность кипит под лозунгами «Во имя России!», «Во имя процветания нации!». Но на самом деле – во имя чёртовой матери и крематория для своих политических врагов.

«А ты разве не один из них?– угрюмо думала я, глядя искоса на шапку-ушанку. Чего бы это ты стал стрелки с несчастных увечных на политику переводить. Видать, буржуины отняли у плохиша корзину с печеньем, вот он и вопит обиженно». Оратор протянул руку к мутному небу и, энергично проткнув миниатюрным пальчиком мокрый воздух над головой, воскликнул:

– А в это время в хрущёвках инвалиды заперты пожизненно.
– Это почему же?
– А видели вы хоть один подъёмник где-нибудь? Знаете, как им там? – ответил он вопросом на вопрос и снова подставил перст под дождь, летящий с неба, как бы указывая точное место нахождения беззащитных калек.

Это мне было прекрасно известно, как и другим, чьи родные с диагнозом сахарный диабет доживали последние годы на верхних этажах панельных домов.  Никита Сергеевич в своё время проявил ум и смекалку, переняв опыт у европейских градостроителей. В результате в столицах, и на периферии быстро поднялись грубо сбитые, но вполне надёжные жилые массивы без лифтов и прочих излишеств. Быт советских граждан был существенно улучшен. Трудящиеся на производстве получили бесплатное (!) жильё. Взлетая под самую крышу на сильных молодых крыльях, никто из них не думал о старости.

Теперь они валялись на кроватях – безногие, слепые, беспомощные, забытые и коллегами, и друзьями, и страной, которая была ни чем иным, как чёрной дырой, поглотившей здоровье, денежные накопления, пенсионные отчисления и время. Личное время, которое каждому Всевышний выделяет для радости. Куцым остатком своего существования, который, как заноза торчит в теле и мыслях, они понимают, что всё зря и ничего уже не жаль, кроме этого самого личного времени.

Несколько раз я возила своего отца – инвалида первой группы – в столицу на консультацию к сосудистому хирургу, который с высокоградусным омерзением бросал на раздутую сочащуюся правую конечность беглый взгляд. Обрубок левой ноги не удостаивался и этого. Медсестра виновато мельтешила вокруг отца и старательно, точно пытаясь загладить вину босса, делала перевязку.

Врач самым бесстыдным образом распекал нас за то, что мы осмелились его потревожить без направления хирурга, который, к слову сказать, вообще отсутствовал в нашей поселковой поликлинике. По его понятию, если хирурга нет по месту жительства, то его нужно отыскать в районной больнице за 40 километров от дома. Вот он и написал бы эту сверхважную бумажку, то есть направление. А потом только (с драгоценною писулькою в руках) отправляться в противоположную сторону, в столицу, где светило приняло бы измученного ампутанта на общих основаниях без возражений.

Этому бездушному доктору было плевать на несчастного старика. Его не волновало, как умирающий диабетик перенесёт двухсоткилометровую миграцию, неоднократные марш-броски с пятого этажа вниз и обратно наверх. Не на лифте, не на подъёмнике, а на людских руках! После перебранки с эскулапом мы везли лежачего больного в районную больницу к чёрту на кулички. Само это лечебное заведение можно было смело назвать дьявольским аттракционом.

Пандус, прилепленный к «парадному», входу никто не пользовал, поскольку он имел такой угол наклона, что любой мог улететь с него прямо в рай. Дорожки вдоль больничного здания и внутри двора были сплошь в лунках диаметром полтора-два метра – хоть картошку в них высаживай. Коляска под инвалидом должна была обладать особой маневренностью и амортизацией, чтобы в целостности добраться до больничного входа. Впору было открывать паралимпийскую олимпиаду по преодолению препятствий. Линолеум в палатах и коридорах задирался и торчал торчком. Не иначе, сам Вельзевул ставил препоны колясочникам, чтобы не вздумали делать по больнице променады. Панцирные сетки болтались, как туземные гамаки. Лифт, рентген, вода в сортире отсутствовали.

Специалисты в этой ликарне* отсутствовали тоже, их заказным порядком «выписывали» из столицы, а потом долго-долго ожидали. Это определялось, как «санитарная авиация». Издевательское название обозначало перемещение сосудистого хирурга на автомобиле  из Симферополя в глубинку в течение не часов, не дней, а недель. По прибытии лицо, уполномоченное сделать осмотр тяжёлых пациентов, не утруждало себя. Зная, что конец стариков предрешён, оно хладнокровно отворачивалось от них и испарялось. Больные не получали от безответственных докторишек письменных назначений, в результате чего оставались без лечения. Я убедилась в том, что равнодушие и халатность людей от медицины тем грандиознее, чем выше их служебный ранг.

Последние годы жизни моего отца мы были вместе. Я разделила его муки и узнала об окружающей действительности то, что не каждому выпадает увидеть. И если бы не целый табор пацанов, во главе с сыном, которые таскали коляску со ста тридцатью килограммами живого веса по ступенькам пятиэтажки, а также в обесточенном Семашко, когда хохлы вырубили в Крыму свет, то костлявая пришла бы за моим родителем на год раньше.

Иногда мне кажется, что я поступала неправильно, когда бегала за врачами, била в набат, считала калории в овощах и крупинки соли в диетическом супе. Страх потерять дорогого человека, моё малодушие перед лицом смерти заставили раба Божьего выпить переполненную чашу страданий. Поэтому когда очень образованный человек, лица которого не было видно за ушанкой и очками, задал пустой вопрос о подъёмнике, я ничего не ответила и даже не взглянула на него. Тот, кто освящён не своей болью не может соприкасаться ни словом, ни взглядом с пустотой.

Конечно, я нигде не встречала подъёмников. О них я узнала из интернета, когда страстно желала купить его для папы. Там же я нашла чудо-коляски, шагающие по ступенькам, с разнообразными функциями и приспособлениями. Вся эта медтехника, способная осчастливить самого тяжёлого из инвалидов, только заграничного производства и по ценам за гранью моего воображения.
Очень умный человек в ушанке продолжал, не обращая внимания на мои растрёпанные чувства.

– Вот вы приводите примеры знаменитостей, которые победили судьбу и стали людьми с большой буквы. Только вы не обратили внимания, что все они – иностранцы. Даже Гальего, который родился в Союзе, покинул свою железную родину. Коляска с электронным управлением, компьютер, жена и даже мать появились у него там, за бугром. Почему так? Да  потому, что в нашем государстве инвалидов НЕ-ТУ!. А если есть, то только сильные и смелые паралемпийцы. Других и быть не может в стране победительнице и богоносице.

Я промолчала. Он – этот сукин сын - был прав на сто процентов. Продолжая иносказательно развивать тему, он воодушевлялся всё больше и уже фонтанировал, не сдерживая эмоций.

– Когда Мордор провалился в тартарары, самый уязвимый плебс перекочевал прямо в пакибытие. И via combusta** – будьте любезны. Патриции, конечно, остались на поверхности, ещё больше разжирели. Из преисподней возникли гоблины, а в противовес им – пассионарии и гуманисты. Два противоборствующих лагеря вступили в схватку, которая продолжается и по сей день.
– Как же это сообразуется с калеками?
– Напрямую. Унифицированному обществу сверху спускают правила жизни. Моисей, знаете ли, принёс своему народу с вершины Синая скрижали Божьего завета, а гоблины не ясно откуда – тюремные инструкции, иерархический жидо-масонский ***адат, где есть верхушка и – все остальные. И самое страшное в нём даже не то, что он служит сокращению населения, в первую очередь убогих, которых вы только что блестяще презентовали. Страшнее всего, что он формирует равнодушных, тёплых, как шерстяная пыль, безликих потребителей.
– А социальные службы, волонтёры? Они не равнодушны.
– Это их оплачиваемая работа. За деньги они могли бы выполнять что-то другое, скажем… секс по телефону.
– Какой выход?
– Я считаю, что весь биологический мусор нужно исключить из общества.  Высвобожденные финансы направить на повышение качества жизни здравомыслящих инвалидов. И пока правительство не займется этим вплотную, чернобыльские выродки будут по-прежнему занимать койко-место. На их содержание ежегодно будут выделяться помещения, медперсонал, лекарства. Хотя, зачем им лекарства, от чего их лечить, от уродств? Вы видели фильм «Дети Чернобыля»? Американский.
– Нет. На английском?
– Там и на немом всё понятно. Валяются этакие куски мяса, разевают рты, иногда моргают.
– Вы жестоки.
– А не жестоко поддерживать в них жизнь ради медицинских опытов? Это уж вообще садизм.
– Так что же с ними делать? Просто взять и убить?
– Не знаю…

Я представила огромный металлический контейнер с надписью «Утиль». К нему подъезжают грузовики. Много грузовиков. Они теснятся в очереди, возмущённо сигналят. Весь процесс организован и автоматизирован. Машины по очереди подкатывают впритык к мусоросборнику, кузова поднимаются под углом 45 градусов. Содержимое, тарахтя и пища, катится вниз. Потом, стукнувшись о борт, летит с подскоком в ящик. Двухголовые, безрукие, безногие, раздутые, как воздушные шары и сухие, как дохлые кузнечики, уродцы быстро заполняют тару. Откуда-то сверху выползает толстая гофрированная труба и, нацелившись на контейнер, ударяет в него мощным кислотным потоком. На минуту шорох и скрип внутри активизируются. Потом всё стихает.

Дождь закончился. День темнел, густел, как сабур, и отсвечивал лёгкой зеленью. Тучи разбрелись, и вечерний свет стал неожиданно чистым. Из молочного неба, точно сырная головка из рассола, выплыло бледное солнце. Незаметно подкрадывались сумерки. Продолжая спор, мы прошли отрезок Карла Маркса и спустились в переход. По всей его длине тянулись торговые отсеки с самой разной шнягой и цветами, наполняющими тоннель запахом растительной мертвечины.

Поднимаясь из подземелья, я увидела, как над столбами фонарей, над нитями троллейбусных проводов, над крышами  домов в потемневшем небе, там, где ещё недавно стояло закатное солнце, сияла алая картина Марка Ротко. Под безоблачным вечерним небом моя надежда на «февральские окна», обещанные синоптиком, уверенно крепла. Своим появлением в эти тёплые дни подснежники и уличные музыканты  первыми заявляют о приближении весны. Сезон грядёт. В очередной раз кокон домоседства и самоедства будет сломлен, и возрождённая попрыгунья-стрекоза затрепещет на ветру  новенькими крылышками.

*Ликарня - больница.
**Via combustа – в лексиконе астрологов означает сожжённый путь.
***Адат – собирательное понятие, обозначающее местные обычаи и законы. В данном случае слово используется автором для определения узурпации местечковой власти.


Продолжение следует.