Димасик в деревне. Дружок

- А если Петька бинокль не вернёт? – Димасик боялся, что его обманут, а дед возьмёт и обнаружит пропажу уже сегодня.
- Обещал – значит, отдаст, - заверил Федька. - Сторожа нет, но склад с деревни видно, так что нужно по-тихому. Ты псину с собой не бери.
- Его Шарик зовут, - поправил товарища Дима.
- Почти всех дворняг Шариками зовут, - отвечал Федя. – Вот у моего дяди в Турочаке - овчарка, он её у пограничников взял. Пятьдесят команд знает.
- Пятьдесят? Это, какие?
- А вот считай: сидеть, лежать, апорт, ко мне, лапу, голос, замри, чужой, фас, место, рядом… - Федя перечислил меньше двадцати команд. Дима сбился со счёта после десяти. Немного смущаясь бесталанности Шарика, он оттолкнул его от себя и быстро запер калитку на вертушку, чтобы собака не увязалась следом.
Брошенные цистерны на окраине села, в былые времена принадлежавшие лесхозу, служили аттракционом сельским мальчишкам. Не так давно они подломили замок на одной из них и обнаружили на дне бензин, вычерпывали потихоньку, катались на мопеде. Совсем немного топлива оставалось со стороны просевшей подпорки.
Горловина цистерны была узкой, такой, что пролезть в неё никто из этой компании не смог. Диму нашли подходящим по размеру, и в обмен на бинокль он согласился добыть бензин. Чтобы не привлекать внимание с ним отправили одного Федю, которому, по словам Витька, выпал жребий «идти на дело».
- Я тебя на верёвке спущу. Будешь бензин ковшиком черпать и мне подавать, - инструкции Феди были понятны. Дима приподнялся на руках и, спустив ноги, легко прошел в люк. Верёвка натянулась, передавила живот. В нос ударил резкий запах бензина.
- Иди туда. Подбери ковшик. Чего молчишь? – Шепотом спросил Федя, когда неожиданно в цистерне стало тихо. Пластиковый ковш остался лежать рядом с Димасиком, упавшим на дно цистерны…
Как только растворился токсин, пузырём окутывавший его сознание, он почувствовал желание прокашляться, чтобы унять противное ощущение, шкрябающее, словно болячка на коленке, только гораздо больше и почему-то в горле.
- Дима… Сыночек, пришел в себя? Маленький мой… - сквозь кашель он слышал приятный, родной мамин голос. Она показалась ненастоящей, словно размытая картинка. Дима присмотрелся, картинка прояснилась, заплаканное лицо мамы рядом. Она поцеловала его в щёку.
Дима снова закашлял. Мама говорила, что любит и держала за руку.
- А где мы? – кашель поутих, когда ему дали лекарство.
- В больнице, - сказала она.
- А как… - он не договорил, испуганный нахлынувшими воспоминаниями.
- Тебя дедушка привёз. Доктор говорит, пару дней побудешь под наблюдением и можно ехать домой. Я тебя больше ни на минуту одного не оставлю.
- А дедушка?
- А что дедушка?! За тобой глаз – да глаз, - мама рассердилась. Дима удивился, что она сердилась не на него, а на дедушку. Внезапное чувство отсутствия вины сделалось приятным освобождением и тут же пропало, а вместо него появилось несогласие с мамиными словами. Дима не мог понять почему хочется признаться:
«Я сам виноват».
Мама продолжала говорить, но Дима не слышал. Мысли о том, как он подвёл деда, словно отключили всё прочее. Его увезут, а дед останется совсем один: с сеном, огородом, дровами и… без бинокля.
- Мама, позови дедушку, - его слова удивили своей решимостью.
Она выглянула за дверь. Папа и дедушка вошли и в раз улыбнулись Димасику. Они, правда, очень похожи. Дима загадал, что он станет таким, как папа, он докажет деду, что у него не только сын хороший, но и внук...
- Деда, можно я ещё у тебя останусь, пожалуйста…
- Димочка, что ты такое говоришь? – перебила его мама и умолкла, так как муж взял её за руку и шепнул:
- Пусть поговорят…
- Деда, это ты меня спас?
- Нет, внучек, дружок твой…
- Федька?
Егорыч вздохнул, ему было непросто разговаривать с пятилетним мальчиком, кажется, он был не согласен, что с детьми нужно подбирать другие слова и выбрал неразбавленную правду, как привык поступать всю жизнь.
- Федька верёвку в цистерну скинул и убежал… Шарик подкопал под калиткой и за тобой по следам до склада... Толи беду почуял, толи твой стон услышал, лаем и воем зашелся так, что народ собрал, - он ненадолго замолчал, справляясь с вернувшейся тревогой, потом добавил: Тогда тебя и нашли.
Дед остался в палате, он рассказал Диме, что участковый разговаривал с мальчишками, стало известно и про бензин и про бинокль. Степенная беседа оставила метку в памяти, фиксируя главное – осознание вины, желание искупить заслуживают уважения.
А за дверью в коридоре его отец утешал плачущую мать:
- Лена, пусть он остаётся, ненадолго…
- За ребёнком следить надо, понимаешь? – она продолжала обвинять.
- Понимаю, но всю жизнь не уследишь. Это школа жизни и пусть он пройдёт её вовремя, ведь каждый взрослый мужчина – это выживший мальчишка. Так было, есть и должно быть…
Желание уберечь ребёнка от бед этого мира затмевало все доводы, она не хотела понимать и продолжала плакать, хотя доверие подтверждённое годами твердило одно:
«Сына можно оставить там, где уже вырос её настоящий мужчина».