Премия

          Из цикла рассказов «Воспоминания далёкого детства»

    В моей памяти сохранился тот летний августовский вечер 1957 года, когда с работы пришёл отец и с довольным видом выложил на стол что-то обёрнутое в прочную коричневую бумагу.
    - Что это? - спросила мать.
    - Премия, - ответил отец, с чуть смущённой улыбкой.
    Мама принялась разворачивать премию.
    Внутри свёртка оказалась большая коробка с картинкой на крышке, изображающей соблазнительные ломтики чего-то: то ли печенья с изюмом, то ли кексов плоской формы, но, сразу было понятно, чего-то сладкого, сделанного на кондитерской фабрике. В толстеньком комочке, из такой же грубой бумаги, была обнаружена синяя кофейная чашечка с блюдцем. Ещё в свёртке находилась толстая книга в голубой обложке, на которой был нарисован странно одетый (для моего взора) человек: в полосатых штанах, в «пиджаке» с раздвоённым хвостом, похожим на ласточкин хвост, в какую-то блузку с большим девчачьим бантом под подбородком. В правой руке он держал чудну;ю высокую шляпу, а левую выставлял так, как это делают нищие, которых я видел у входа в рынок и ещё у одной церквушки. Ещё, конечно, на книге было написано название, но я по своей малолетней неграмотности прочитать ничего не мог. Зато прочитала мама:
    - Н. В. Гоголь. Мёртвые души.
    Потом она обнаружила на форзаце (тогда я ещё не знал этого слова) наклейку с круглой заводской печатью и надписью, набранной на пишущей машинке: «За высокие образцы в работе при проведении капитального ремонта тов. Дергачев... награждается книгой. Подписи ...».
Мама это прочитала вслух с некоторой недоуменной полуулыбкой и, прочитав, спросила папу:
    - А денежную премию дали?
    - Деньгами никому не давали! - извиняющимся тоном пояснил отец.
    - И всем в таком наборе?
    - Ну, почти! По коробке хлебцев всем, книги - разные, а вместо чашек некоторым отрез материи давали.
    - Какой материи? - спросила мама с интересом профессиональной портной.
    - Ну, не бархата же и не шёлка! Так, ситчика или сатина, вроде.
    - И то лучше! Сшила бы себе что-нибудь!
    - Зато из чашки кофе будешь пить! Смотри, дорогая чашка, кобальтовая, Ленинградская!
    - А книжка почему детского издательства?
    - Почему детского?
    - Написано же: «Детгиз»!
    - А мне сказали, что у меня сын растёт — ему очень она пригодится!
    - Понятно! Вся твоя премия и на пятьдесят рублей не тянет! Ладно уж, только вместо кофе, может, лучше чаю попьём с этими хлебцами?
    Не знаю, что было понятно маме, но я понял, что сладкая выпечка в коробке - это очень даже хорошая премия и чай пил с родителями с удовольствием.
    Теперь, вспоминая этот эпизод из жизни нашей семья, я подозреваю, что люди, родившиеся несколько позже меня, могут посмеяться над такой премией и, к тому же, затрудниться в оценке суммы, названной матерью. Чтобы дать молодому поколению представление о не маленькой денежной премии рабочим гражданам Советского Союза, приведу подлинную выписку из трудовой книжки моего отца уже за 1972 год:
«В связи с 20-ти летием непрерывной плодотворной работы выдать денежную премию в сумме 20 руб.».
    В 1961 году, после денежной реформы, цены и номиналы денег были уменьшены в десять раз. Та Гоголевская поэма «Мёртвые души», о которой шла речь в начале рассказа, стоила до реформы 10 р. 70 к., значит, в 1972 году она стоила 1 руб. 07 коп. и её можно было сдать в букинистический магазин за 90 процентов от номинальной стоимости, т. е. за 96 копеек. В годы советской власти книги были твёрдой валютой, если, конечно, удавалось сохранить их в более или менее товарном виде.
    А уж эту книгу с рисунками я, конечно, сохраняю до сих пор! Не только потому, что она напоминает мне о моём отце, хотя и это важно. Съев свою бо;льшую долю сладких хлебцев из премиальной коробки, я решил тогда взять в руки другую часть премии - бумажную, вспомнив мамины слова про «Детгиз». Мама была отчасти права! Рисунки, которыми была наполнена эта по началу отпугивающая своей толщиной книга, были в таком количестве, что её хотелось листать и листать. Поэма была оформлена 167 рисунками (полосными - на всю страницу и оборочными - окружёнными текстом) известного художника-графика, художника-иллюстратора, Члена-корреспондента АХ СССР, Заслуженного деятеля искусств РСФСР, а ещё и поэта, Алексея Михайловича Лаптева (1905 — 1965).
    Рассматривая реалистично выполненные чёрно-белые рисунки, я видел несколько других людей, не таких, которые меня окружали в реальной жизни: странно для меня одетых, передвигающихся только в конных повозках, а не на машинах и трамваях, хотя и на своей улице я нет-нет — да и мог увидеть телегу, запряжённой лошадью. Но я понимал, что это другое время! Не то, в котором я жил! Мне казалось, что жизнь, переданная рисунками, более интересная и не такая скучная, как наша. Она, я это уже мог понять, была различной для разных людей. Там жили люди и богатые, и бедные; люди важные, и совсем не важные - подчинённые важным. Комнаты на рисунках казались мне дворцами по сравнению с нашим убогим жильём. А самым понятным и близким персонажем, изображённым художником, была для меня девчонка с босыми грязными ногами, хотя она и выглядела чуть постарше меня.
    Когда мне становилось совсем скучно и я не гулял, я снова и снова листал эту книгу, почему-то предпочитая её другим — совсем детским.
    - Почитай! - просил я мать, когда она не была совсем уж занята по хозяйству.
   - Разве тебе интересно это слушать? - удивлялась она, читая про уездные города NN, про главного героя, про слуг и прислугу, и, конечно, про всех тех помещиков и господ, которых невероятно сочно описывал автор.
    Наконец настало время, когда я уже, более-менее сносно, смог читать сам. А так как текст мне был уже знаком на слух, то читалось даже не в пример легче, чем крупный шрифт кокой-нибудь детской книжки. Слова и понятия устаревшие давно были мне разъяснены и запомнились, и мне казалось, читая, что я живу сразу в двух параллельных мирах: в том, в котором здравствуют аферисты Чичиковы и кулаки Собакевичи, и в этом, в котором никто не хочет брать себе этих фамилий, зато предпочитают приобретать что-то другое, не довольствуясь достигнутым.
    Не могу сказать, сколько раз в своей жизни я перечитывал «Мёртвые души» - оба тома, которые входили в это издание, - точно, много! И что удивительно, даже до сего дня вдруг нахожу какой-нибудь абзац, фразу, описание и говорю себе: «Ба, да это же никуда не исчезло, мои параллельные миры сливаются в один, и я уже почти зажат временами так, что мне всё труднее перемещаться туда и обратно!».
    Истинно, не в одеждах дело — одежду можно сменить, а вот характер человеческий, натуру его поменять не удаётся. А как ещё думать, читая строки: «Он заглянул в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпорками внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зелёную масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слёз в знак признательности к господину градоначальнику»?
    Так разве нет единства в этих двух параллелях человеческой сущности, которая проявляется сразу, одновременно, так, что и не разберёшь в каком году было написано о человеке:
«Попробуй он слегка верхушек какой-нибудь науки, даст он знать потом: «дай-ка себя покажу!» Да такое выдумает мудрое постановление, что многим придётся солоно...».
    Получается, правильно сказали моему отцу ещё в 1957 году, что его сыну эта книга пригодится в будущем. Оценка того или иного меняется с годами, и теперь я понимаю, что ценность премии не определяется в рублях (и даже не сладостью содержимого)!

29.06.19.

Геннадий Дергачев. «Мёртвые души» издания 1955 года («Детгиз»).