Пруссия языческая. глава 4. первый капитул

1

– Ну, рыцарь, дыши! Дыши носом! – голос вайделота звучал глухо, как будто в отдалении произносимые им слова застывали в воздухе, казались пустыми, неважными…

– Постарайся услышать биение своего сердца. На шесть ударов вдох, на три придержи дыхание, еще на шесть ударов выдох, и снова остановка на три… Дыши же, рыцарь! Это тебе поможет!

Прошлогодняя сухая трава стояла перед глазами фон Массова высоко, как деревья волшебного леса. Пряно пахнувшие сухие листья остро кололи щеку. От земли, плотно прильнувшей к его лицу, тянуло холодом. Левая рука лежала неудобно под вновь ставшим тяжелым телом и занемела... Нужно было повернуться, высвободить ее, но двигаться не хотелось. Вспомнились события последней ночи и всего того, что было после нее. Он был волком – ведь действительно был им, в этом он не сомневался! А вайделот обернулся в кабана. Того самого… Эти превращения были странными, но понятными и почему-то совсем не пугающими. Все заслонила нахлынувшая на них обоих радостная, отчаянная сила. Они всю ночь, все утро и весь следующий день бежали через замерзшие болота, леса и поля к крепости Неттинен. И добежали до нее еще до захода солнца! И оба ощутили счастье оттого, что оказались сильнее времени, вернули возможность нужных им событий.

А когда солнце пылающим краем коснулось черного леса, неровно очерчивавшего туманную синюю линию горизонта, все вдруг закончилось, оборвалось. И вот теперь он, фон Массов, лежал на пригорке неподалеку от ворот крепости, и сосны тревожно шумели высоко в темнеющем небе, и его друг и учитель был рядом.

Вайделот вновь заговорил, и фон Массов почувствовал, что его слова теперь стали ему ближе, понятнее, осозналась их важность.

– Дыши же, рыцарь. Глубоко и сильно. Сердце даст ритм твоему дыханию. Шесть ударов вдох, три – остановка… Теперь выдох… Вот так!

Фон Массов действительно старался дышать ровно и глубоко, внимая указаниям вайделота. Взяв себя за запястье, он нашел ниже основания большого пальца сердечную жилу, ощутил ее биение. «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…», – считал он толчки своего сердца. Следуя его ритму, фон Массов вдыхал густой смолистый воздух соснового леса и чувствовал, как совсем другая, хрустально-прозрачная освежающая струя вливается в него через самый кончик носа, поднимается по переносице, широко разливается под лобной костью, наполняет всю голову. Дойдя до темени, она на выдохе стекала тугим извилистым водопадом вдоль позвоночника к пояснице, собиралась у копчика и расцветала призрачным, разливающим голубоватое сияние цветком. Еще один вдох – и все повторилось с еще большей силой. Еще вдох… Остановка… Выдох…

От всего этого мысли в сознании фон Массова становились более четкими в своих очертаниях, все вокруг обретало новую стройность и определенность. «Как удивительно, – подумал он, – еще вчера мир для меня был привычным и понятным, а сейчас он как будто остался прежним, но вместе с тем стал совсем другим… Настоящим! Словно  с глаз упала пелена. Или я спал, но проснулся». Очень быстро к нему возвращались и физические силы. Он ощущал в себе вчерашнюю волчью суть, понимая, что теперь и не может быть иначе. Душа волка отныне навсегда поселилась в нем. Но главное – он знал, что в любой момент может вернуть себе всю ее силу. «Я – вервольф, – вновь промелькнула уже знакомая мысль. – Я воин с двумя душами – человека и волка. Это значит, у меня две жизни. И я сильнее вдвое».

«Нет, рыцарь, не две. И сила твоя от всего этого не удвоилась, – то ли в действительности, то ли в сознании фон Массова прозвучал голос вайделота. – Ты судишь земными мерками, но в том мире, который тебе все более открывается и которому ты на самом деле уже давно принадлежишь, действуют иные законы. Сложение двух близких по качеству сил в том мире ведет не к их удвоению – когда-нибудь ты поймешь это сам. Сейчас же я скажу тебе только, что в самом крайнем случае они умножаются в семь раз. А вообще возможности такого их увеличения безграничны. То же самое и с жизнями. По сути ведь это одно и то же – жизнь и эта сила…»

– Рыцарь, солнце зашло, тебе пора… – прозвучавшие слова вайделота были уже вполне реальными, – ты ведь уже пришел в себя? Ты приготовился к испытанию, которое тебя ожидает? И ты понимаешь, что без этого… что тебе это нужно пройти? – вайделот сделал упор на слове «нужно». – Знаки судьбы никто не может отменить»

– Да, учитель, я готов. И мне кажется, я силен как никогда, и сумею за себя постоять. Но не буду скрывать, мне было бы легче… и спокойнее, если бы легат оставил меня в покое и этого капитула не было. А братья, я думаю, меня поймут…

– Нет, рыцарь. Не торопись так думать. У нас говорят так: самый опасный враг не тот, что тебе в глаза глядит, а тот, что в кустах сидит. Легат не принесет тебе вреда – ваши судьбы не пересекаются. Тебе следует опасаться того, с кем ты связан давно и тесно, кто тебе хорошо знаком и кто был тебе близок, с кем тебе приходилось делить и еду, и одежду, и коня. Предательство – вот твой первый близкий урок. Теперь ты об этом знаешь, и ты вооружен. Иди же, пора. А я буду рядом, буду ждать тебя здесь.

Фон Массов спустился по пригорку, прошел по узкому мосту, проложенному над глубоким рвом, и приблизился к воротам крепости. Постучал. Ворота открылись тотчас, как будто кто-то с той стороны ждал его стука. И вот дождался.

2

Первое, что фон Массов увидел, переступив высокий порог, – внимательные и вместе с тем озабоченные глаза брата Бертольда. Он взял фон Массова за руку и крепко сжал ее по обычаю, который рыцари ордена переняли у сарацин еще во время первых походов на Святую Землю. Танцующие дервиши, пользовавшиеся особым авторитетом в арабском мире, объясняли, что таким путем воины обмениваются воинской силой и устанавливают сокровенное единство друг с другом – эту силу они называли «барака». Фон Массов подумал, что теперь-то он лучше понимает, о чем тогда шла речь, что это за сила.

Брат Бертольд заговорил тихо, бросая по сторонам быстрые взгляды. Он явно опасался, что их разговор могут услышать.

– Я ждал  тебя, брат Гебхард, хотел встретить тебя первым. Они настроены против – ты это сам сейчас увидишь. А все потому, что они тебя не понимают. Не верят тебе. Но ты прав! Вот говорил же я, что ты успеешь сюда к сегодняшнему вечеру, и ты успел! На самом деле я не знаю, как тебе это удалось… Но ты здесь. И это означает, что ты действительно многое можешь. Силы Небесные опекают тебя. А братья тебе не верят, думают, что ты отрекся от нашей веры. Глупцы! Сами не понимают учения Господа нашего Иисуса Христа, не способны жить по Его заветам… Может быть, ты откроешь им глаза… А сейчас я провожу тебя в ремтер, – ты поешь с дороги. Знаешь, мы по-прежнему живем по тем правилам, которые ты когда-то установил в крепости: путника нужно прежде всего накормить. Все уже ждут тебя в зале капитула – ты знаешь, где он находится… И ты не должен до этого ни с кем разговаривать – это правило тебе тоже известно. А теперь следуй за мной и молчи.

Брат Бертольд опустил голову и, не глядя по сторонам, повел фон Массова через двор крепости в ремтер. За время отсутствия фон Массова здесь ничего не изменилось. Двор крепости был все так же аккуратно вымощен большими камнями. Помнится, братья сами собирали их позапрошлой весной на распаханных полях пруссов, и те недоумевали: зачем рыцари грузят их в мешки и на лошадях отвозят к себе… А теперь в крепости всегда сухо, чисто и празднично. Даже после самого сильного дождя – а они часты в этих краях – почва между камнями быстро принимает в себя влагу, и камни начинают играть под ногами чистым матовым светом, показывая свою суть – цвет, местами красивые темные прожилки, кристаллы, составляющие их плоть... Посередине двора все так же стоит колодец, тоже обложенный камнями, над ним навес, чтобы в него не попадала дождевая вода. Старые, бывалые рыцари говорили, что колодец – душа крепости, что крепость стоит до тех пор, пока вода не иссякнет в недрах ее колодца. Интересно, это правда? Ведь и в самом деле, при осаде крепости главное – это вода… Без пищи можно жить долго, вез воды долго не проживешь… А вода в колодце такая вкусная, чистая, в любое время года одинаково холодная! Фон Массов опять вспомнил, как они с братом Бертольдом заблудились в пустыне и уже к исходу второго дня умирали, иссушенные солнцем и несильным, но знойным, прожигающим насквозь ветром.

Да, все такое же, как и в той, прошлой жизни, ставшей для фон Массова теперь такой далекой. По-прежнему крепки примыкающие ко всем четырем стенам крепости помещения. Вон слева кухня, склады, кузница, конюшня, баня… Все так же стоит в углу прислоненное к стене старое колесо. Так же желтеют деревом потертые ручки дверей, показывающие, что в крепости живут люди. Так же крепок и надежен балкон наверху, где устроены бойницы, позволяющие отбивать атаки неприятеля. Справа все так же располагаются жилые помещения – небольшая капелла, где рыцари молятся дважды в день, утром и вечером, дормидориум – общая спальня, ремтер – комната для совместной трапезы, зал капитула, где совместно решаются самые важные вопросы, возникающие в жизни гарнизона. Все как и прежде… Вот только стала поскрипывать лестница, ведущая со двора на балкон, да бергфрид, самая высокая башня крепости, еще более потемнела от дождей и снега. А ведь построили ее совсем недавно…

Фон Массов вспомнил, с каким радостным чувством рыцари ордена – тогда их было еще девять – возводили эту крепость. А полтора десятка пруссов-надровов помогали им, считая, что орденский оплот защитит их земли от набегов жемайтийцев и наконец-то даст возможность жить спокойно – сеять ячмень, охотиться, ловить рыбу, заботиться о семьях. Да, все это было… Вспомнились и слова брата Германа Сакса, самого старого и опытного из них, – он много раз бывал в Палестине и, поговаривали даже, водил близкую дружбу с сарацинами. Так вот, брат Герман часто говорил братьям:

– Вы думаете, что строите крепость из бревен на этом холме и окружаете ее рвом, чтобы защитить себя от врагов? Нет! Вы себя, души свои строите! И крепость эта – воплощение души каждого из вас. Потому достроите крепость – себя обретете! Будете жить в крепости – придете к миру в себе. Жаль только, что не слышите вы меня, слов моих вместить не можете.

Еще брат Герман сожалел, что самому ему в крепости пожить не удастся, говорил, что по бергфриду уйдет на небо. Так и случилось, умер он неожиданно, на следующий день после того, как было завершено строительство главной башни крепости. Пришел в ремтер на ужин, сел за стол – и умер… Похоронили его братья рядом с крепостью на пригорке, чтобы был поближе к небесам… «И в самом деле, – подумал фон Массов, – если крепость – это образ души, то бергфрид – воплощение мысли о небе, о стремлении души к Богу… Путь в небо. А колодец – путь в подземное царство, в глубины, туда, где царит возрождающая бесформенность… Тот первозданный хаос, который образ воды помогает ухватить мыслью. А сама крепость – это сильная и надежно защищенная душа человека. Да, душа…»

Брат Бертольд широко открыл дверь в ремтер, пропуская фон Массова вперед. И здесь тоже все осталось таким, каким было раньше. Длинный, добела выскобленный стол из двух половинок соснового бревна, положенных на козлы, такие же простые скамьи по обе его стороны. Горящая лампада на столе. Большой крест на стене, осеняющий собой стол и всех тех, кто за него садился. Глиняные кувшины и горшки на полках, рядом две стопки мисок. Да, и здесь все такое же, как и прежде… Только потолок стал как будто чуть ниже, а два окошка с неровными, переливчатыми стеклами, кем-то из братьев привезенными из Германии, чуть меньше…

Фон Массов молча жевал тугие зерна сваренной утром, а сейчас разогретой овсяной каши, сдобренной свиным салом, запивал ее сладковатым душистым отваром из лесных ягод и думал о том, что орденские братья в этих землях живут сейчас совсем как сами пруссы, но тех и других разделяет пропасть – понимание мира. «У них есть то, чего нет у нас, – думал он о пруссах, – близость к миру. Мы думаем о Боге, но при этом теряем чувство реальности – они думают о реальном мире, и разлитые в нем силы становятся их богами. Мы с тревогой всматриваемся в события, которые когда-то произойдут там, за порогом смерти, – они радостно живут в настоящем. Так кто же из нас прав? Кто ближе к истине?»

Погруженный в эти мысли, фон Массов доел свой ужин. И вместе с братом Бертольдом, который по-прежнему молчал и не поднимал глаз, они вышли из ремтера, приблизились к двери, ведущей в зал капитула.


3

Брат Бертольд открыл дверь, и рыцари, сидевшие на скамьях возле стен зала и о чем-то разговаривавшие, вдруг все как один замолчали. Словно спертым воздухом пахнуло. «Обо мне говорили», – коротко подумал фон Массов. – А что сказать-то могут? Что они знают?»

За столом, стоявшим под таким же, как в ремтере, большим крестом сидел человек. Лицо его наполовину прикрывал коричневый балахон, две лампады, стоявшие справа и слева от него, освещали ядовито искривленные синеватые губы и крупный подбородок, изъеденный мелкими ямочками, какие остаются от затяжных и мучительных прыщей. «Кровь надо бы почистить, – в сознании фон Массова сама собой вспыхнула мысль, –странно, никто не догадался…»

Он прошел к столу, мельком взглянув на братьев, встал перед человеком под балахоном. Некоторое время в зале висела густая, липкая тишина. Лампады светили ровно, распространяя запах горелого сала. Человек сидел неподвижно, как будто мыслями ушел куда-то далеко… Братья тоже молчали. Наконец человек, еле заметно шевельнувшись, заговорил, обращаясь к фон Массову.

- Назови свое имя.

- Барон Гебхард фон Массов, я командир… Нет, это в прошлом. Я строил эту крепость вместе с братьями и руководил ими.

- Отвечай только на мои вопросы. Ты рыцарь ордена Богородицы нашей Марии Тевтонской?

- Да.

- И ты дал ей обет верности?

-  Да, я поклялся ей в этом.

- Почему же ты снял свой орденский плащ? Ведь тем самым ты освободил себя от креста, который носил на сердце своем во имя Пресвятой нашей Богородицы. Ведь этим ты, по сути, отрекся от Нее!

- Нет, это не так. Я принял крест нашей Девы Марии на сердце, как ты правильно сказал, но не на одежду. Одежду человек может поменять, сердце – нет. Крест нашей Марии Тевтонской у меня на сердце. И я никогда не отрекусь от нее. Но я хочу не только произносить ее имя, но и понимать, кто за ним стоит. А плащ… Я ведь могу надеть его снова. И когда любой из этих братьев ложится спать, он снимает плащ. Разве это что-то меняет?

- А ты умен… - губы человека вновь искривились в улыбке, но уже не столь ироничной. Он чуть приподнял голову, и в тени балахона заинтересованно блеснули обращенные на фон Массова яркие, проницательные  глаза. – Почему ты сказал, что был командиром этого гарнизона в прошлом? Кто освободил тебя от этой обязанности? Ты ведь знаешь, что бремя, которое не ты возложил на себя, ты не вправе и снять? И вновь напоминаю тебе: будь краток.

- Я любил свои обязанности перед Орденом и дорожил ими. Братья могут подтвердить: я всего себя отдавал нашему общему делу.

- Продолжай!

- Так случилось, что я был ранен на охоте… Должен был умереть… И все-таки выжил – по воле высших сил, которые над нами и которые ведут нас по жизни. Выздоравливал долго – и  не столько телом, сколько душой. Вот и получилось, что пока меня не было, гарнизоном крепости руководил кто-то другой. Я не знаю, кто это. Но, он хороший командир: я уже заметил, крепость в порядке.

Человек под балахоном вновь улыбнулся, и улыбка его показалась фон Массову еще более доброжелательной.

- Как долго тебя не было в крепости?

- Ты ведь знаешь, поток времени движется в душе каждого человека по-разному. С того дня, когда я был ранен на охоте, луна обновилась на небе четыре раза. А мне кажется, что прошла всего лишь неделя.

- Почему же ты сам не вернулся сюда?

- Я пытался найти себя в этом мире и обрести мир в себе. Когда размышляешь об этом, место и время не имеют значения.

- Где ты жил все это время? Кто помогал тебе? Ведь зима в здешних краях не самое простое время даже для здорового человека. А ты, по твоим словам, был ранен… Чем ты питался?

- Меня нашел в лесу, вылечил и прокормил человек, кажется, принадлежащий племени надровов. Во всяком случае, он близко общается с ними. Я не знаю его имени. Ты можешь мне не поверить, но это действительно так. Он утверждает, что у него много имен.

- Много имен… Ну ладно! – в голосе человека неожиданно прозвучали властные интонации. – Мы говорим о тебе. Ты вот успел обмолвиться, что имя и суть – это не одно и то же. Как ты сам называл своего благодетеля и какова его суть? – человек вновь поднял голову и уставил на него из-под балахона пристальный взгляд. 

- Я хочу, чтобы ты понял меня правильно. Можно говорить с голодным о пище, а можно дать ему хлеба и воды. Можно рассуждать о благе, но совершать дурные поступки. Слово и то, что за ним стоит, – совсем не одно и то же. Я могу произносить имя нашей Пресвятой Богородицы, но могу и хранить мысль о ней в сердце. Второе – важнее, чище и правильнее. Мы привыкли к словам, живем словами… А человека, который спас меня – фон Массов вновь увидел внутренне кабана с большими клыками и знакомым глазами, – я называл просто вайделотом. Он служит здешним надровам, и это служение идет от всего его сердца… Его суть – служение людям.

- Вот мы и подошли к главному. Вайделот… – человек помолчал, задумавшись, и коротко пробарабанил пальцами по столу. – Это он научил тебя различать слова и их суть? Если так, то он научил тебя ереси. Сказано ведь в Священном Писании: «В начале было Слово, и Слово было Бог». Слово – это начало всего. Слова несут в себе суть.

- Да, ты верно сказал: слова несут в себе суть того, что они называют. Поэтому от слов можно проникнуть к сути, и в этом смысле они божественны. Но можно запутаться в словах, жить в них, как в прошлогодней листве. Само по себе слово не является сутью. Но можно отказаться от его внешней стороны и остаться наедине с сутью – с Истиной, с Господом нашим, Который послал Себя вместе со Словом… Ведь когда ты берешь орех, ты съедаешь ядро, а скорлупу оставляешь. Так и со словами. Что же касается источника этих мыслей… Знаешь, побывав между жизнью и смертью, глубоко задумавшись о том, что особенно волнует, открываешь для себя много нового… И настоящего.

Рыцари, сидевшие у стен зала, внимательно следили за ходом допроса фон Массова, незаметно превратившегося в беседу двух понимающих друг друга философов. При этом одни хмурились озабоченно, другие, наоборот, слушали просветленно, широко открыв глаза. Человек под балахоном заметил это, но не подал вида. Он стал еще более серьезным и собранным.

- Мне нравится, что ты честен со мной. Но вот ты как будто бы сказал, что через имя Господа нашего Иисуса Христа можно проникнуть в Его суть. Я правильно тебя понял? Бог постигаем разумом? Подумай, прежде чем ответить!

-  Да, я так считаю. Но боюсь, что понять меня сейчас будет трудно! – фон Массов попытался мысленно проникнуть под коричневый балахон. – Нужно постичь земную условность имени Господа, которое на самом деле есть людское творение, оно от мира сего. После этого у нас есть шанс – только шанс! – принять Господа в Его сути не только душой, но и разумом.

Братья, сидевшие у стен зала, стали взволнованно переглядываться. Человек напрягся, выпрямив спину и плотно прижав ладони рук к столу. Глаза его сверкнули из-под балахона.

- А как же вера? Господь учил нас вере, которая важнее всего! – голос его налился металлом, наполнил собой все уголки зала. – Она и только она ведет человека к Богу! Ты споришь с этим?

- Нет, - просто ответил фон Массов. – Не спорю. Вера приводит человека к престолу Господню, но только после смерти. При этом вера должна быть правильной – искренней и незамутненной. Но так верить мало кому удается, – фон Массов бросил короткий взглянул на брата Бертольда, глаза которого горели каким-то странным блеском. – Но возможен и другой путь к Господу – путь познания. Ты ведь помнишь, Господь вложил в Адама свое дыхание, и это означает, что человек носит в себе Его частицу. Вот потому Господь может открыть Себя человеку в нем самом, еще раз вдохнув в него частицу Себя. Внешне все просто… И все это возможно при жизни.

- Но почему Священное Писание не учит нас этому? – человек под балахоном как-то  странно обмяк. Упавшим голосом, но по-прежнему пристально глядя фон Массову в глаза, он произнес с расстановкой: – Все, что ты говоришь, очень похоже на ересь. А ты знаешь, что за это бывает.

- Вот тут я вынужден тебе возразить, – теперь уже фон Массов заговорил веско и строго, и сам удивился этому. Казалось, мысли рождаются где-то в глубине его души, а облачающие их фразы сами слетают с языка. Он не понимал, откуда ему все это известно, но он странным образом знал все то, о чем говорил. – Ты сам убедишься в верности моих слов, если вспомнишь послание апостола Павла о дарах Духовных – мудрости, знании, вере, способности творить чудеса, умении пророчествовать, понимать разные языки. Все эти качества от благодатного Духа Святого, – при последних словах фон Массову вспомнилось пламя на руке вайделота и то, как он пил его. – А теперь ответь: можно ли считать поучение того, кто был рядом с Господом нашим, ересью?

- Ты не только умен, но и дерзок. Но я вижу, это не от безрассудства… Не забывайся. Здесь вопросы задаю я, а ты отвечаешь!

Человек под балахоном опустил голову, глубоко задумавшись. Вновь в зале стало тихо. Не только фон Массов, но и все другие рыцари крепости ждали его решения. В этом ожидании ход времени, казалось, совсем остановился. Неожиданно человек поднял голову и хлопнул ладонями по столу.

- Ну что же… Для меня многое прояснилось, и я, кается, знаю, что мне сказать в Ватикане, – голос его стал как будто бы совсем спокойным, дружелюбным. – Но последний вопрос к тебе, Гебхард фон Массов. До нас дошли какие-то странные слухи, что ты соблазнился языческой верой, впал в язычество. Чуть ли не жрецом языческим сделался, творишь чудеса и пруссы тебе уже поклоняются как своему, – голос его вновь налился силой, глаза сверкнули из-под балахона. – Что ты на это скажешь? Рыцарь Богородицы нашей Марии Тевтонской – и языческий жрец!

- Я не знаю, что тебе ответить, – фон Массов говорил твердо и спокойно, глядя прямо в тень под балахоном – туда, где  угадывались глаза папского посланника. – О каких чудесах ты говоришь? Для простых людей все то, что творится силой Духа Святого, является чудом. Для человека, снискавшего Его благодать, это естественнейшая реальность, вне которой он себя не мыслит. Человек, сердце которого раскрылось Господу и отзывается на Его голос, отвечает за того, кто рядом с ним, чье сердце пока еще не расцвело Божественным знанием. Тот, кто поклоняется силам Творца в природе, поклоняется и самому Творцу. А здесь, на земле все мы глубоко чтим тех, в ком проявилась великая творческая сила, – мы называем ее Благодатью Духа Святого, но у нее есть и другие названия. Эти названия не важны, важна суть – Священное. Вот и скажи, стал ли я язычником, прегрешил ли я в чем-нибудь перед нашим Орденом? Нарушил ли обет, данный Богородице нашей Марии Тевтонской?

- Ну ладно, ладно… – голос легата вновь стал спокойным и дружелюбным. – Не надо мне объяснять то, что я и без тебя знаю. Я сразу понял, что у тебя в голове. Только я не решил, как мне с тобой поступить. Вроде, в мыслях твоих нет ничего крамольного, наказывать тебя не за что. А вот от церкви нашей святой ты отбиваешься, хочешь сам к Господу прийти. Ты-то, может, и придешь, в тебе есть нужная закваска, а другим что делать, им вот? – легат небрежно махнул рукой в сторону рыцарей. – И церкви нашей что делать, если все станут рассуждать так же, как ты? Все рухнет! А потому пресечь эти мысли надо. И тебя наказать.
Он вновь ушел в себя, задумался, решая, как поступить с тем, кто ближе к Господу, чем многие другие – он очень хорошо понимал это, – но представляет опасность для самой церкви. Неожиданно он заговорил, обращаясь к рыцарям, и в голосе его почему-то слышалось раздражение:

- А вы что думаете обо всем этом? Кто хочет что-то сказать? Вы жили с ним рядом, хорошо его знаете. Ведь ему грозит суровая кара! Неужели никто не скажет слово в его защиту?

- Я  скажу! Мне есть что сказать! – раздался взволнованный голос. Это был брат Мейнике.


4

- Мне есть что сказать, – повторил он, – и я давно ждал этого случая. – Но я буду говорить не в оправдание, а в осуждение его, Гебхарда фон Массова.

Он помолчал некоторое время, как будто собираясь с духом.

– Как можно оправдать его жизнь среди язычников? Никак! Он запятнал себя и теперь должен покаяться. Но вы видите, он не кается. И не он учил пруссов вере Христовой – наоборот, они соблазнили его языческой ересью. И он соблазнился! Вы все слышали его рассуждения! В них нет ничего от нашего учения. Разве не так? – обратился он к фон Массову. – Вот скажи, скольких пруссов ты за это время обратил в нашу святую Христову веру? Разве не за этим мы все сюда пришли? – вытянутым пальцем руки брат Мейнике указал себе под ноги. Вот я…

- Погоди, брат Мейнике! – прервал его человек под балахоном, властно подняв руку. Сейчас речь не о тебе. Если захочешь, ты о себе расскажешь позже, и мы все решим, какой ты христианин, насколько сильна твоя вера и как ты выполняешь заповеди Господа нашего Иисуса Христа. Ты хочешь этого?

- Нет… Я только хотел сказать…

- А если нет, избегай лишних и ненужных слов и говори по сути, – человек под балахоном бросил косой взгляд на фон Массова. – Ну, продолжай.

- Я хотел сказать, что фон Массов больше не верит в Господа нашего Иисуса Христа.

- Почему ты так считаешь? Это тяжкое обвинение – потеря веры, и для него должны быть очень веские основания. Если у тебя их нет, я тебя самого обвиню в клевете. Ты готов продолжать?

- Фон Массов жил среди язычников и не служил делу нашего Ордена. Он не обратил ни одного прусса в христианство. Он ведет странные речи, которые никто из нас не понимает. Не так ли, братья? – обратился он к рыцарям. – Раньше он так не рассуждал. Если это не языческая ересь, то что?

- Если ты чего-то не понимаешь, не объявляй об этом открыто и не возмущайся. Этим ты сам показываешь свою слабость. Ведь непонимание – в тебе самом. А грубое невежество ведет к заблуждению и греху. Ну вот разве ты не знаешь, что миссия Ордена – только укрепиться на этих землях. Учение Христа сюда понесут другие. Не должен был брат Гебхард обращать пруссов в святую нашу веру Христову!

- Но когда ты пригласил его сюда на беседу, он думал не о капитуле, не о нас всех, а о языческом празднике пруссов, на который он боялся опоздать. Говорят же, что на этом празднике его будут посвящать в языческие жрецы… Он и сюда-то не должен был прийти вовремя. Тебе не кажется странным, что он не опоздал? Вот мне это странно!

- Ты опять говоришь о себе и в свой грех невежества пытаешься втянуть других людей. Откуда тебе знать, о чем думал фон Массов, когда ты сообщил ему о приглашении на капитул? И почему ты, – длинным сухим пальцем легат указал на брата Мейнике, словно пригвождая его к месту, – не поторопился доставить ему приглашение вовремя? Нельзя ставить перед человеком невыполнимую задачу, чтобы потом обвинять в ее невыполнении! Это прегрешение пред Господом нашим Иисусом Христом, который есть Любовь! В своей злобе ты забываешь об этом. Ну да ладно, разговор не о тебе. Считаешь ли ты, что брат Гебхард согрешил пред Господом нашим или пред нашей церковью? Только ответь так, как подскажет тебе твоя совесть. Постарайся услышать в себе ее голос.

- Ну… – поначалу растерялся брат Мейнике, – фон Массов говорит сложно, понять его трудно, – голос его окреп, он заговорил неожиданно уверенно и веско. –  Но за его словами, наверное, стоит вера. Да, мне подсказывает это моя совесть! Вера! И еще что-то такое, чего я понять не могу. Но от Господа он не отрекается. Наоборот, ищет его не только сердцем, но и разумом. Прав ли он в этом? Заблуждается ли? Путь его судит в этом сам Господь. А я к моему Богу пойду своим путем. Ведь путей к Господу много – Он един. И я прошу тебя, брат Гебхард, – тут он обернулся к фон Массову, и во взгляде его виделось что-то новое, глубокое, болезненно-живое, – простить меня. Я знаю, ты сумеешь и понять, и простить. Потому что ты… – голос брата Мейнике пресекся, он сел на свое место, низко опустил голову и едва сдерживая себя закончил совсем тихо: – Лучший...

- Ну вот и хорошо, – тоже тихо произнес папский легат, и в свете лампад, горящих на столе, можно было увидеть на его болезненных губах довольную, но короткую, как будто бы скрываемую улыбку. Но тут же голос его опять стал строгим и сухим: – Кто еще хочет что-то сказать о брате Гебхарде? 

- Я тоже скажу! – решительно встал со своего места брат Бертольд. – И надеюсь, я буду услышан.

- Говори… – отозвался человек под балахоном. – Но тебя я тоже попрошу быть осторожным в высказываниях. Помни, ты отвечаешь за свои слова перед нами, церковью и Богом.

- Я помню об этом, папский легат. И именно поэтому я хочу сказать здесь о том, что знаю и что, как мне кажется, поможет всем нам принять правильное решение. Я знаю брата Гебхарда уже много лет, и я счастлив, что наши судьбы сошлись вместе. Мы стали больше чем братьями – сама жизнь испытаниями сблизила нас. Мы вместе сражались с сарацинами за гроб Господень, брат Гебхард много раз спасал меня от смерти, а однажды и вовсе вырвал из ее лап, – брат Бертольд указал на свой шрам. – Мы делили и последнюю каплю воды в пустыне, и лошадь, когда спешно уходили из Акры, и корку хлеба, когда плыли сюда, в эти земли, и тяжкий труд, когда строили эту крепость.

- Все, что ты говоришь, важно, но не относится к вопросу, который мы сейчас обсуждаем, – прервал его легат. – Говори о главном.

- Я говорю обо всем этом как раз для того, чтобы меня легче было понять, и я подхожу к главному. Брат Гебхард – отличный командир, мужественный воин, надежный товарищ. Его уважали и искали его дружбы вне поля брани даже сарацины. Они говорили, что в нем много… Священной силы, которую мы, воины Христовы называем Господней благодатью, а сарацины называли ее «барака». А еще сарацинские дервиши учили, что, используя эту силу, Бога можно постичь разумом. Не примитивным ограниченным рассудком, а той божественной искрой, которую вдохнул в человека Господь. Во многих она тлеет еле-еле, а в брате Гебхарде – мы видим это – разгорается все сильнее. Не об этом ли познании он и говорил нам сегодня?

Все напряженно слушали брата Бертольда. Папскй легат тоже сидел неподвижно, жестко выпрямив спину, глаза его временами поблескивали под балахоном, а синеватые губы были плотно сжаты.

- Сарацинские дервиши учили также,– продолжил брат Бертольд, – что слово и жизнь – не одно и то же. «Нужно научиться жить в реальности, а не в словах о ней», – учили они. И об этом брат Гебхард сегодня тоже говорил.

Он помолчал, обвел зал взглядом.

- Означает ли все это, что наш товарищ, руководивший нами и помогавший всем нам в самых разных ситуациях – бытовых и духовных – изменил вере Христовой? Можем ли мы считать его отступником только потому, что когда-то он дружил с сарацинами – но при этом, напомню, самоотверженно сражался с ними, – а теперь волею судьбы сблизился и с пруссами?

Брат Бертольд вновь замолчал, но теперь он остановил свой взгляд на тени под балахоном папского легата, он уже говорил только с ним.

- Я скажу так: я не знаю! Я уверен лишь в том, что брат Гебхард всегда был чист душой и перед нами, и перед Господом, и перед церковью нашей. Но человек все время, каждую минуту его жизни искушаем темными силами. И если брат Гебхард впал в соблазн, нужно поскорее забыть все то, о чем он там тут сегодня говорил, и самого его наказать как еретика, вырвать из нашего общества, как злой сорняк. Если же брат Гебхард прав в своих исканиях и пройти к Господу путем усилий разума можно, это будет означать, что такова воля Господа, и ничто не в силах помешать ее исполнению.

- Я не совсем понимаю тебя, брат Бертольд, к чему ты клонишь, говори яснее, – возвысил голос папский легат. – Чего же ты все-таки хочешь?

- Я хочу вот чего. Брата Гебхарда нужно заковать в цепи. Если его искушают темные силы, этот наш поступок будет оправдан перед Богом и церковью. Если же ему Господь Сам открывает Себя по своей воле, оковы его не удержат и он обретет свободу. И когда воля Господня исполнится, мы поклонимся брату Гебхарду как пророку.

- Так ты предлагаешь…

- Да, я предлагаю сделать так, чтобы Господь Сам разрешил наши сомнения.

- И тебя не смущает, что пострадает самый близкий тебе человек, ближе которого у тебя нет никого в жизни?

- Я считаю, что это нужно сделать во имя его собственного блага, во имя нашего общего дела и во имя Господа нашего Иисуса Христа! Я верю в брата Гебхарда. С ним сила Господня, и он будет – будет! – свободен. Я верю в тебя, брат, – повторил он, обращаясь уже к фон Массову.

Тишина воцарилась в зале. Рыцари, не ожидавшие такого поворота событий, с волнением ждали решения папского легата. Тот, опустив голову, думал. О чем? О том, что предательство порой рядится в белые одежды и выдает себя за благо? О том, что добро и зло, истина и заблуждение часто идут в этой жизни рука об руку? О том, что человеку трудно понять волю Господа и еще труднее ее исполнить? Об ответственности того, кто стоит между Богом и людьми?
Наконец он поднял голову, и все впервые за все это время увидели его лицо и усталые, но все же яркие и умные глаза. Он обвел взглядом зал капитула, на мгновение задержав его на каждом из рыцарей крепости, вздохнул глубоко.

- Больше никто высказаться не хочет… Я так понимаю, что вы все согласны с предложением брата Бертольда заковать Гебхарда фон Массова в цепи и тем самым узнать волю Божью? Ну что же, будь по-вашему. Сделает ли вас страдание этого человека более мудрыми? Сомневаюсь… Ну да ладно. Отведите его в темницу, и будем ждать, как воля Господа исполнится. Все, заседание капитула закончено.

Все встали и в молчании направились к выходу из зала. Пламя колыхнулось в лампадах, и страшные, изломанные тени выходящих из зала рыцарей заплясали по его стенам. Никто не смотрел друг на друга, и было непонятно, кто отведет фон Массова в заточение. Только брат Бертольд, шедший последним, задержался в дверях, бросая на фон Массова выжидающий взгляд.

- А ты, брат Гебхард, не отчаивайся, – тихо обратился к нему легат. – На твоем челе я вижу счастливую печать Господа, и Он тебя не выдаст.

Брат Бертольд не слышал этих слов.


5

В цепи фон Массова не заковали – неизвестно, чье это было решение, капитула или папского легата, – заперли в погребе. Брат Бертольд, в полном молчании, торжественно провел его через двор крепости, сам отпер дверь, срубленную из толстых досок, вручил горящую лампаду, значительно заглядывая ему в глаза, пропустил вовнутрь. Было видно, что его переполняет гордость и за фон Массова, в благодатную силу которого он так явно верил, и за свое выступление на капитуле, и за то, что папский легат поддержал его предложение, а значит, понял суть того, о чем шла речь. Он улыбался своим мыслям, и глаза его блестели в свете лампады.

Фон Массов сделал несколько шагов по каменным ступенькам вниз. Дверь за его спиной захлопнулась, коротко звякнули запоры. Пахнуло земляной сыростью, старой грязной мешковиной, лежалой соломой, еще чем-то знакомым… Дегтем, которым смазывают лошадиную сбрую для мягкости и чтобы она не гнила… Квашеным диким чесноком… Фон Массов сел на расстеленную в углу солому и задумался. «Странно прошло заседание капитула, странно, что я оказался здесь,– откуда-то вошла в его сознание тусклая, далекая мысль, и вместе с ней ярко вспыхнули две другие: – Но не могу же я сидеть здесь вечно! Чем все это кончится?»

Ни страха, ни беспокойства в его душе не было. Наоборот, он почувствовал, как где-то внутри возникла и стала разрастаться веселая уверенность в том, что все происходящее – это игра, испытание, через которое нужно пройти. «То, что должно случиться, – вновь, как когда-то, подумал фон Массов, – обязательно случается. Все события уже произошли. Они лишь вызревают в океане будущего, и их нужно достойно встретить. Все, что происходит сейчас, тоже вызрело».
В крепости было тихо. Только кто-то, трудно семеня ногами, прошел по двору. «Несет что-то тяжелое…» – подумал фон Массов. Он стал прислушиваться. Вот в ремтере стукнула дверь, глухо упала чья-то короткая фраза, как будто приказ. И вновь тишина, которая путалась, растворялась сама в себе, накатывала волной и уже казалась вечной, всеохватной… Вдруг звякнули запоры, дверь открылась, и в дверном проеме фон Массов вновь увидел брата Бертольда, который что-то нес в руках. Он спустился по ступенькам и поставил у ног фон Массова кувшин и тяжелый холщовый узел. 

- Я не хочу, чтобы ты в чем-то нуждался, брат Гебхард, – эти слова показались фон Массову насмешкой. – Если тебе что-то будет нужно, дай знать. Тебе ни в чем не будет отказа. Ведь ты не просто лучший, а особенный, и все должны убедиться в этом.

Он повернулся и с той же застывшей улыбкой вышел из погреба. Дверь закрылась, звякнули запоры… И вновь наступила тишина.

В кувшине была вода, в узле – хлеб, вареное мясо, яйца, две луковицы. «Совсем не для узника еда, – подумал  фон Массов. – И все-таки я узник... Но я и воин с двумя душами – человека и волка. Я вервольф, и я готов действовать! Что же я должен сделать для них? В каких моих качествах они хотят убедиться? И кажется, я догадываюсь, кто сейчас командует крепостью… Ну что же, у него получится. Он умеет принимать решения и брать на себя ответственность… Это так…»

Незаметно для себя самого фон Массов заснул. Он спал сном воина, привыкшего к быстрому подъему по тревоге, сном человека-волка, – чутко, на грани бодрствования, слыша малейший шорох вокруг. Поэтому он даже испугался, когда почувствовал настойчивое прикосновение чьей-то руки к плечу, услышал тихий голос: «Проснись, брат, проснись же…».

Открыв глаза, он увидел стоящую над ним фигуру. Свет лампады выхватил из темноты протянутую к нему руку с длинными сухими пальцами, грубую веревку вместо пояса, коричневый балахон...

- Проснись, брат мой, тебе пора. Воля Господа исполняется, ты должен идти.

- Это ты, папский легат? – изумленный фон Массов сел на своем ложе. – И ты… отпускаешь меня на свободу?

- Да, это я. И я тебя отпускаю. На твоем челе я увидел печать Господа, и ты должен быть не здесь – с теми…

- Но… Ты же сам осудил меня на это заточение!

- Да, такова была воля Господа нашего, которому все мы служим. Я должен был тебя осудить, чтобы потом так вот тайно отпустить. И чтобы после этого твои рыцари поверили в тебя, в твою силу. И задумались о возможности постижения Господа разумом. Господь хочет этого – я исполняю…

- Но ведь не Господь меня освобождает, а ты!

- Воля Господа творится человеческими руками. Не мешкай. Тебе надо еще успеть вернуться в деревню, – в тусклом свете лампады фон Массов увидел улыбку на синих губах легата.

- Так ты хочешь, чтобы я успел на праздник? – еще более изумился фон Массов.

- Да, Господня благодать открывает многое в настоящем и будущем. Это великий дар. Ты на капитуле говорил об этом, и меня удивило, что ты это знаешь сам, изнутри. Я знаю о празднике, знаю о том, что ты должен быть с теми, кто тебя пригласил на него. Тебе нужно идти.

- Должен ли я благодарить тебя за то, что ты делаешь для меня?

- Ты не можешь мне дать больше, чем у меня есть, – вновь улыбнулся легат. – В этом мы с тобой равны, просто ты пока еще этого не понял. Но мы можем обменяться силой, которую оба имеем. Возьми меня за руку – ты видел когда-то, как это делали сарацины.

Фон Массов пожал протянутую руку легата, и почувствовал, как волна спокойной уверенности поднимается в нем. И почему-то опять подумалось: он вервольф, воин с двумя душами, человеческой и волчьей. В этой крепости он обрел помощника, он не один. Увидятся ли они когда-нибудь еще?

- Нет, не увидимся, – отозвался легат. – Наши судьбы расходятся навсегда. Но мне было радостно встретить тебя, брат мой, хоть наша встреча и была такой необычной и короткой. И я буду помнить о тебе, о том, что где-то есть мой брат по духу Гебхард фон Массов, несущий в себе то же самое пламя, что горит и в моем сердце.

- Я тоже буду помнить о тебе, брат... Прости, но я не знаю твоего имени, – отозвался фон Массов.

- Я сам потерял его в ряду имен, которые носил когда-то. Да и зачем оно тебе? Ты ведь сам говорил, что слово только скрывает суть. Помни о моей сути. А теперь идем. Скоро будет светать, и у тебя мало времени.

Они вместе вышли из погреба. Легат запер дверь снаружи большим кованым засовом.

- Все в крепости очень удивятся, когда увидят, что погреб закрыт снаружи, а тебя в нем нет, – довольно засмеялся он. – Нечто похожее было когда-то с Господом нашим Иисусом Христом… А теперь вокруг этого легенды ходят. Вот и о тебе так же будут говорить, мол, сумел пройти сквозь запертую дверь.

Пройдя через двор, тихо открыли ворота крепости, оба, рука об руку, перешагнули высокий порог, оба прошли по узкому мосту над глубоким рвом.

На другой стороне в утреннем полумраке увидели одинокую неподвижную фигуру – это их встречал вайделот. Фон Массов уже не удивился тому, что тот знал об их приходе, что вайделот и легат пожали друг другу руки, как старые добрые друзья, что они обменялись короткими фразами на незнакомом языке, певучем и легком, как дыхание, тому, что легат ушел не попрощавшись – просто повернулся, прошел по мосту, перешагнул порог крепости, закрыл за собой створку ворот... «Все, наши судьбы разошлись навсегда», – подумал фон Массов, и теплое чувство, похожее на нежность, поднялось в его груди от сердца к горлу.

- Рыцарь, нам пора возвращаться, и путь нам предстоит неблизкий, ты знаешь, – окликнул его вайделот. – Мы поступим так же, как два дня назад, когда добирались сюда. Ты понимаешь, о чем я? Но на этот раз мы обойдемся без снадобья.

Он подошел к фон Массову, медленно, напряжено глядя ему в глаза, поднял правую руку с собранными в пучок пальцами на уровень его глаз и неожиданно ударил этим пучком прямо в лоб, чуть выше переносицы. Фон Массов на мгновение потерял сознание, но тут же пришел в себя от уже испытанного чувства радостной, всепобеждающей силы. «Как в прошлый раз», – подумал он, и ему вновь захотелось бежать, сражаться, побеждать...

*          *          *

Светало. На запад от крепости Неттинен по лесным чащобам, замерзшим болотам и полям с засохшей прошлогодней травой бежали двое – кабан и волк. Между ними не было обычной природной вражды – это были два воина, которые признавали силу друг друга и которые знали, что могут друг на друга положиться. «Я воин с двумя душами, человека и волка, я – вервольф», – думал один. «Я тоже воин с двумя душами», – мысленно отвечал ему другой. «Мы вместе, – ликовали оба, – наши судьбы сплелись воедино». И это было правдой.