Смайл - Эпитафия

- Что вы кричите? Успокойтесь! Кликните смайл и успокойтесь. Пусть он орёт, рыдает, корчится – он создан для этого!
Наш оппонент продолжает орать и хлопать себя по бокам, требуя справедливости. Мы же пытаемся ещё раз успокоить нашего виртуального собеседника:
- Вы категорически не согласны с Петром Абрамовичем? Он оскорбил вас своим недружелюбием? Ах-ах-ах! Будьте же наконец человеком разумным! Смените гнев на смайл и успокойтесь.
Реально пытаемся помочь:
- Где у нас смайл гнева? (Ищем глазами). Вот он, родненький. Та-ак, перетаскиваем сюда. Ух ты, кусается!
Нам больно, но мы смеёмся в надежде хоть как-то изменить психологическое состояние нашего неутешного визави:
- Полегчало? Вот видите! Стоп-стоп-стоп, а плакать зачем? Не-ет, так дело не пойдёт! Где у нас ревун? Вот он, поганец, аж посинел от напряжения!
Зато мы больше не плачем, верно? Что и требовалось доказать!

Делаем намеренно раскатистый выдох, как бы завершая чтение неудачной жизненной страницы, и… Странно. Что-то нас удерживает от желания поставить жирную точку в конце случившегося. Мы смотрим на кудрявую шеренгу безобразных жёлтых уродцев и думаем про себя:
- Что у нас в остатке? Не иначе, как японская галиматья - сплошные жёлтые физии.
Может, оно и ничего. Да  только непривычно. Вместо человеческих слов - пиктограмма бранится, ревёт, корчится…
Как же ловко безобидные смайлики подменили наши речевые функции! Мы добровольно отсканировали и разложили наше чувственное «я» на пиксели. Выходит, эти охристые пучеглазки и есть программные версии нашего родового генома?.. А если я захочу плакать от радости или саркастической улыбкой сразить противника в интеллектуальном споре? Как быть тогда? 

- Элементарно! - в разговор вступает свежий ярко жёлтый смайл. - Матрица день ото дня уточняется и усложняет редакцию человеческого эмоционального выплеска.
- Да, но в конце концов она может оказаться сложнее нас самих. Как тогда? – с горячностью отвечаем мы, не заметив, что ведём диалог со смайлом на равных. - Ведь мы порой сознательно ограничиваем наши социальные функции. В противном случае нам пришлось бы усложнить и без того непростую собственную жизнь! Значит...
- Как вам сказать. – притворно жеманится смайл, - тогда случится то, что случится. Более высокая цивилизация начнёт поглощать более низкую, навязывать ей свои определения, формировать под себя окружающую среду, в конечном итоге, образовав порочный круг сателлитов, - управлять и властвовать.
Смайл закончил говорить и непроизвольно встал в атакующую боксёрскую стойку. На тонких соломенных ножках он выглядел до того потешно, что, если бы не зверский направленный на человека (одного из нас) взгляд, нам бы впору и рассмеяться. Но смеяться что-то не хотелось.
«Выходит, эти безобидные с виду смайлики – самый обыкновенный рэкет, - сказал кто-то из нас, - дай палец – откусят руку, дай руку – оторвут голову...»


...Граммер полоснул ребром ладони по клавиатуре, стёр с экрана стаю желторотых неваляшек и огласил объём лаборатории странным воплем прозрения:
- А-а-а, не хочу, сволочи!
Не прошло минуты, его окружили то ли сослуживцы, то ли билайновские жёлтые пацаны с торговыми ящиками за спиной и стали наперебой рассовывать по ладоням и карманам Граммера какие-то маленькие лимонного цвета кружочки.
- На, на, он поможет. Пожалей себя, успокойся!
За короткое время лицо, руки, одежда и даже обувь Граммера покрылись тысячами жёлтых въедливых цеппелинов. Граммер попытался вздохнуть и не мог. Какой-то желторотик тужился за него, рельефно выпячивая грудь и присвистывая на выдохе.

Граммер испугался и мало-помалу начал задыхаться. Ни объяснить товарищам по работе своё состояние, ни вытащить из кармана мобильник и позвонить жене он не мог физически. Настолько плотной толпой псевдочеловечков покрылось его несчастное тело в велюровом костюме.

А товарищи смотрели на него и улыбались, ожидая естественную благодарность. Благодарность счастливчика, которого заботливые сослуживцы только что освободили от эмоциональной перегрузки простым "импортозамещением". Им было невдомёк, что Граммер, запертый «на ключ» в навязанные ему мощнейшие алгоритмы эмоциональной рецессии, постепенно перестаёт жить, вернее, быть живым при жизни. Становится невидимо мёртвым...
Последнее, что запомнила скрупулёзная немецкая память Граммера, - компьютерная лань, высекающая копытом тысячи золотых червонцев. Каждый из них, падая на землю, взрывался, как бумажная хлопушка. От страха и боли исковерканные монеты бранились друг с другом, ревели, корчились, захлёбывались собственной слюной и, неестественно вздрогнув, замирали. Неподвижные тельца тотчас куда-то исчезали. Но в реальной жизни их массовое отсутствие казалось совершенно незаметным. Ведь сверху на них падали новые клоны надчеловеческого "я" и засыпали прежних мертвецов тяжестью своих невыразительных тельц...