Миша

У меня сохранились два старых выцветших любительских фото. Посреди красивой лесной естественной аллеи, осенью, стоит в неловкой позе очень высокий и худой юноша. Он смотрит куда-то вдаль, будто мечтает. На нём светлый плащ до колен, руки – в карманах. Этот плащ и сейчас, спустя 37 лет, висит у меня в шкафу. Этот молодой человек – я, мне на этом снимке – 20 лет.
На другом фото – та же аллея, то же место. Но человек совершенно другой, будто намеренно контрастный первому. Он тоже высокий, но крепкого телосложения, стоит твёрдо, смотрит прямо в объектив, взгляд у него острый, пристальный, раздвоенный подбородок, маленькие глаза. Этот человек кажется на несколько лет старше.
На самом деле это мой лучший друг Миша. И старше меня он был только на полгода.
Снимок сделан в молдавских Кодрах, у села Кэприяны. Мы с Мишей были там несколько раз.

Мы познакомились в колхозе. Оба не знали, куда пойти после школы, подали документы в училище – и вместе поехали в колхоз. Компания в нашей группе подобралась жуткая. Мы с Мишей сразу выделили друг друга: нам было о чём поговорить, мы проводили вместе всё свободное время.
Миша и тогда уже выглядел гораздо старше своих лет.
Как-то в спальне кучка мерзавцев приставала к одному хорошему парню, у которого, к тому же, болел живот. Миша заступился за него, сказал им: «Оставьте его – переходите на меня».
Получилась драка: против Миши – 11 или 12 человек, причём, с их стороны в ход пошли железные пруты, выломанные из кроватей, стулья и пр. подручные средства. Миша дрался исключительно руками.
Сражение закончилось вничью. После чего нас всех вывели на линейку и затем заставили бегать вокруг корпуса в качестве наказания. И пока мы бегали,  Миша рассказал мне о событиях (меня в тот момент в спальне не было: я задержался в столовой). Говорил он тихо, но было видно, что он сильно взволнован.
Ночью мы ушли из спальни и до утра бродили по селу. Возле магазина, часа в три ночи, к нам подошёл здоровенный шкаф (так Миша его назвал) с двумя адьютантами. Миша спокойно объяснил, кто мы такие и что тут делаем, и они ушли.
Утром мы решили, что не туда попали. Собрали свои вещи и ушли. «Они ещё пойдут нас провожать», - сказал Миша, но его прогноз не сбылся. Миша по дороге дурачился: бросал камни в дорожные знаки (один из них при этом повернулся ребром к дороге), срывал горох и ел его пригоршнями. Потом мы нашли остановку, поели, что Бог послал, и тут обнаружилось, что Миша не только немножко хулиган, но и чуть-чуть чревоугодник: у меня были только сухое печенье и яблоки, больше мама мне ничего не дала – Мишу такой скудный рацион не устроил, и он спросил, нет ли чего-нибудь получше.
Так мы закончили обучение в училище, так и не начав его. Миша потом какое-то время поработал на заводе и ушёл в армию. Я был на его проводах.
А когда он вернулся, началось золотое время нашей дружбы.

Хотя Миша родился в молдавском селе и был потомком многих поколений крестьян, он оказался очень сложным человеком.
Тонкий, деликатный, чрезвычайно добрый, он в то же время привык первенствовать в отношениях с людьми. У него были психологические и педагогические способности: он умел понять человека, почувствовать его, умел поставить себя, заслужить авторитет, обладал прекрасным чувством такта, замечательно владел собой. Однако был при этом человеком ранимым, особо чувствительным. Знали об этом немногие: только его близкие люди.
Внешность у него была обманчивая: солидный, внушительный, каменное лицо, всегда уверенное и спокойное выражение. Он напоминал героя Джека Лондона.
На самом же деле был очень привязчивым человеком. Ко мне он сильно привязался, а я – к нему. У нас было много общего: мы любили книги, интересовались людьми, нам было о чём поговорить – оба были филологически одарёнными и оба потом учились на филфаке (только Миша – на молдавском филфаке). Во многих же других отношениях мы оказались полной противоположностью друг другу и прекрасно дополняли друг друга.
Миша любил заботиться и опекать. Когда мы вместе куда-то шли в холодную и сырую погоду, он спрашивал, надел ли я шарф. Свои деньги мы соединяли, выходя из дома. Впрочем, это на 90% всегда были его деньги: у него и отец, и мама хорошо зарабатывали – у меня была только мама.
Близкие люди часто называют друг друга необычно, неправильно. Моя мама звала меня «Димой», «Димочкой», хотя я Вадим (и имя это она сама мне и дала). Миша называл меня «Владик» (хотя Владик – это Владислав).
Миша говорил по-русски не совсем правильно, но намного интересней большинства русских. Он был одарённый в этом смысле человек. Некоторые его выражения я помню до сих пор (например, «плевать с большой горы»).
Миша был физически очень сильный, с прекрасной реакцией, имел звание мастера спорта по боксу. Умел разговаривать с людьми, даже незнакомыми, мгновенно найти к ним подход: его все слушали и все с ним считались.
Поэтому с ним можно было всюду ходить, куда я сам пойти вряд ли решился бы.
Правда, он был деспотичным: ему не приходило в голову, что не всё, нравящееся ему, обязательно должно нравиться и мне.
Помню, мы как-то гуляли за городом. Набрели на стену невысоких, но чрезвычайно густых колючих зарослей, отгораживавших одно поле от другого. Обойти их не получилось: они тянулись, сколько хватало глаз. И Миша решил пролезть под ними.
И мы полезли. Колючки больно царапали кожу, хватали за одежду. Ползти пришлось буквально по-пластунски. А заросли всё не кончались. В глубине их уже невозможно стало понять, туда ли мы движемся или нет – а, может быть, крутимся на месте. Мише это приключение очень понравилось, и мой несколько растерянный вид его забавлял. В конце концов, мы таки вылезли с другой стороны, но ползали под этими колючками, наверное, полчаса. Миша был страшно доволен.
Он любил рыбалку, а я нет, но ходил с ним за компанию. Я рыбу не ловил, но помогал ему. Он был азартный и считал пойманных рыбок. Сняв очередную жертву с крючка, он клал её на траву. Я тут же брал рыбку и отпускал её в воду. Миша делал вид, что не замечает этого.
Так, благодаря моей помощи, в озере оставалось достаточно много рыбы, и Миша имел все шансы поймать как можно больше.
Так что, и в этом отношении мы хорошо дополняли друг друга.

Мы оба, единственные дети, были одинокими в детстве. Потому так сильно привязались друг к другу.
Однако Миша, уверенный в себе, общительный, с лидерскими качествами, умный и проницательный, сознававший свои преимущества, – не догадывался, что у него есть внутренние проблемы. Я же понимал, что он одинокий и ранимый человек.
Самолюбивый и гордый, он не любил показывать свои слабости, да они и не проявлялись явно до поры до времени.
Его мама и папа казались идеальный семьёй. Никаких ссор. Мама Мишу прекрасно обслуживала. Материально его родители процветали. Однако на самом деле за этим внешним благополучием скрывалась пустота.
Родители Миши не любили друг друга.
Они оба родились в селе, мечтали вырваться из своей среды, подняться над ней. Были способные, энергичные. Поэтому Георгий Иванович (так звали Мишиного отца) сделал предложение девушке с необычным именем Олимпия. Но потом оказалось, что она ему не близка.
Однако к тому времени, когда он это понял, у них уже был налажен быт, они жили в столице, Кишинёве, у Георгия Ивановича была престижная высокооплачиваемая работа. Рос сын. И Мишиному отцу не пришло в голову что-то менять.
Работу свою – он тоже не любил.
Миша их единственный ребёнок. Но – не было любви родителей друг другу, не было братьев и сестёр. Ему позволяли делать всё, что ему хотелось.
Добрый, умный, но неправильно воспитанный, он сам, конечно, не осознавал своих проблем.
Он не понимал, что одинок. Кроме меня, у него, в сущности, не было близких людей.
А потом появилась девушка, Радика. Мише тогда было примерно 22 года.
Первую его девушку звали Рая, и он её не любил по-настоящему. Это была яркая, умная, энергичная девушка, но с деспотическими наклонностями. Она хотела первенствовать в их отношениях, что с Мишей было невозможно. И они расстались. Он спокойно пережил это.
А вот к Радике он чрезвычайно привязался.
У меня сохранилось фото Миши с Радикой. Он сидит на стуле, а она стоит сзади и, наклонившись, обнимает его. Миша выглядит очень необычно для себя.
У Лермонтова есть картина «Ребёнок, тянущийся к матери». Вот там у маленького мальчика такое лицо.
Он ведь был лишён любви в детстве. Отсюда такая огромная привязанность к этой девочке.
Но привязанность – это не любовь, хотя их часто путают. Природа привязанности эгоистическая, а любовь бескорыстна. Привязанность вызвана недостатком человеческого тепла, а любовь – его избытком. Привязанность – это зависимость, а любящий не зависит от любимой.
Эта девочка стала водоразделом его жизни.
Я хорошо знал Радику. Помню, мы (я, Миша и Радика) идём зимой по заснеженному склону холма, за городом, - кататься на лыжах. Миша – рядом с нами, веселящимися детьми, похож на доброго учителя.
Он нашёл близкого человека, – или ему казалось, что нашёл.
Душа его, одинокая с детства, изголодалась по близкой душе. И ему было так хорошо с ней: он был счастлив, он поверил, что его одиночество кончилось.

За селом Кэприяны тянется девственный лес – молдавские Кодры. Однажды я даже видел там двух ланей. Мы с Мишей иногда ездили туда.
Как-то я взял с собой трёх своих воспитанников из фотокружка, в том числе, Сашу Лаевского. Саша был мальчик умный, интересный, активный, но очень избалованный и то что называется «трудный». Когда мы уже собирались уходить, он на что-то обиделся (на какой-то мой запрет) и решил вернуться домой самостоятельно. Увёл с собой и двух других кружковцев.
Миша не вмешивался и довольно равнодушно отнёсся к происходящему. Это, конечно, были не его дети, а мои. Но потом, вспоминая эту сцену, я подумал: почему он так повёл себя?
Он с детства привык всё делать для себя, для своего удовольствия, так, как сам решил. Родители ему это всегда позволяли. И эта привычка закрепилась навсегда.
Сашу с приятелями я тогда догнал и договорился с ними: мы вернулись в город вместе. Но в тот момент мы с Мишей оказались не вместе.
В начале «перестройки» в Кишинёве начались митинги. Они обычно проходили в Центре, на площади Победы.
Как-то мы с Мишей пошли на такое сборище. Митинг был молдавский: «русских» туда не пускали. Вокруг площади стояло оцепление из здоровенных мужиков, сцепившихся локтями. Меня тоже сначала не хотели пускать, но Миша, молдаванин, умевший убедить кого угодно в чём угодно, их, конечно, уболтал: уверил их, что я «хороший», хоть и «русский». И меня пропустили.
Но на площади он протолкался куда-то вперёд и исчез. Я очутился один в плотной толпе, очень напоминавшей палату для буйно помешанных. К счастью, на трибуне я заметил своего знакомого, Юру Рошку, и пробрался к нему. А потом и вовсе ушёл оттуда. А Миша так там и остался.
Но тогда я не придал никакого значения этому случаю.

Миша был очень увлекающимся человеком.
Например, своей любовью к фотографии я обязан ему. Правда, он это дело быстро бросил, не достигнув в нём больших высот. Я же стал членом фотоклуба, участвовал в международных выставках художественной фотографии. Миша любил певчих птиц, сам их ловил, делал «заподки» (западни), даже вносил какие-то усовершенствования в их конструкцию. Особенно любил чижиков, интересно рассказывал о них, об их нравах: он был наблюдательным.
Потом он увлёкся рыбками, купил аквариумы. Корм он обычно не покупал, а находил в прудах за городом.
Совершенно одинокий в детстве, он умел занять себя, заполнить своё время этими увлечениями.
Увлекался он и книгами.
Как-то он заболел: простудился. Физические сильные люди часто тяжело переносят такие заболевания. Когда я пришёл, Миша лежал. Я спросил, не скучно ли ему. Он сказал, что ему никогда не бывает скучно, что, если есть книги, то этого достаточно.

Однажды я стоял на остановке у своего дома, ждал троллейбуса. Подъехал не мой номер, и вдруг в окне я увидел Мишу. Он стоял ко мне почти спиной. Мне ужасно захотелось вскочить в этот троллейбус. Но людей было много, троллейбус набит битком. Водитель закрыл двери, не дождавшись, пока все сядут, и уехал. Миша так меня и не заметил.
Как странно сейчас вспоминать этот, вроде бы совершенно незначительный, эпизод, когда его уже нет на Земле. Как трудно поверить, что его уже нет на Земле.

Я не знаю, из-за чего они расстались с Радикой. Миша ничего мне не рассказывал, а я его не спрашивал.
Он был очень гордый. Он не любил показывать свои слабости.
Этот разрыв с инфантильной и даже не особенно красивой девочкой оказался роковым для него.
Благодаря их близости он поверил, не на сознательном уровне, а подсознательно, что его одиночество кончилось. Что теперь они всегда будут вместе.
Но такая сильная привязанность, такая зависимость мужчины от близкой женщины – кончается плохо. В каком-то древнем манускрипте сказано: «Жену свою любите, но не давайте ей власти над собой». К сожалению, женщины, особенно, незрелые, почувствовав свою власть над мужчиной, склонны вести себя безумно и разрушать собственное счастье.
Радика, видимо, почувствовала, что Миша зависит от неё. И они потеряли друг друга. Навсегда.

А потом у него начался роман с третьей его девушкой, Ленуцей.
В институте Миша руководил Литературным клубом (хотя сам не писал ни прозы, ни стихов, но был отличным организатором). Там я и увидел впервые Ленуцу. Ей было 18 или 19 лет. Она только что поступила в институт. Приехала из села. Писала стихи.
Милая, нежная, очень живая девочка, совсем юная – такой она тогда была.
Вскоре она расцвела – и вот тогда Миша увлёкся ею. А когда закончил институт, ему предложили остаться на кафедре, учиться в аспирантуре. И он решил, что пора жениться. Сделал предложение, и она согласилась.
Но вскоре выяснилось, что он её не любит.
Разрыв с Радикой стал для него, одинокого с детства,  огромной болью, ужасным разочарованием. И он подсознательно уже боялся настоящей сильной привязанности, боялся безоглядно отдать своё сердце.
Покорить Ленуцу труда ему не составило. Он вообще нравился девушкам. У него уже был опыт: он на 5 лет старше неё. Миша был авторитетным: преподавал, перед ним открывалась отличная карьера. Его отец играл в Академическом театре, имел большие связи, семья очень благополучная. Она понимала, что войти в эту семью совсем не плохо.
Когда они сыграли свадьбу, Ленуца была уже на последних сроках беременности. И вскоре у них родился сын.
И только тут обнаружилось, что Миша не любит жену. Он просто решил, что пора жениться, завести свою семью. Для него это было чем-то совершенно обязательным.
Но его отец свою жену не любил. Мы все в детстве впитываем в себя как нормативные ценности и нормы поведения наших родителей. И Миша подсознательно считал, что это нормально – не любить жену. Надо обеспечивать её, быть преданным семье, заботиться о детях. Этого достаточно.
Ленуца сначала пыталась бунтовать, но по-детски.
Я видел, что происходит.
Однажды мы с Ленуцей говорили об этом. Она была достаточно откровенна: ей не с кем было больше поговорить.
Как-то ночью я пошёл к Мише на дачу. Пришёл в три часа ночи, разбудил его – и мы проговорили до утра. Я сказал ему: «У вас с Ленуцей ещё ничего не началось». Миша слушал, даже соглашался.
Но он тогда уже сильно изменился. Стал какой-то вялый, равнодушный, апатичный. Совсем не такой, каким был раньше.
Потом он стал меняться и физически. Растолстел. Сзади стал похож на переодетую толстую женщину. «Хочется срезать этот живот», - говорил он. Но ничего не делал, чтобы от него избавиться.
Ему было только 26-27 лет. Но он уже казался каким-то потухшим, усталым и жил по инерции, - в точности как его отец.
Георгий Иванович терпеть не мог свою работу, но всю жизнь тянул лямку – ради семьи. Работа для него была только средством, чтобы обеспечить семью.
И Миша ушёл из института, где перед ним открывались прекрасные перспективы, бросил работу, соответствовавшую его призванию и способностям, интересую и трудную, – и ушёл на какие-то курсы молдавского языка.
Это было ему неинтересно, но там, видимо, лучше платили.
И скоро у них с Ленуцей родился второй ребёнок, девочка – Думитрица.
Миша тогда уже совсем отпустил вожжи, был уже совсем другой, не такой, как раньше. Я не узнавал его.
Кончалась осень. Я ходил за город - фотографировать осенние пейзажи. А Миша сказал, что и не заметил, была ли осень. Меня это поразило.

Как-то я пришёл к Мише: мы собирались куда-то идти. Его мама с Ленуцей убирали в квартире: у Ленуцы был довольно-таки несчастный вид. Когда мы вышли, я спросил у Миши, почему Ленуца не идёт с нами. Он удивился: она должна работать по дому. «А зачем тогда нужна жена?» - сказал он. «Жена нужна, чтобы её любить», - ответил я. Но он промолчал.
У меня появилось ощущение какой-то безнадёжности: я чувствовал, что мне не сдвинуть его с места – он таким останется навсегда.
Я был слабым. А слабые легко теряют веру. Я потерял веру в него, в то, что ему ещё можно помочь.

На самом деле Миша вполне мог полюбить Ленуцу, если бы не история с Радикой, если бы не боль расставания с ней. Она была инфантильной и эгоистичной девочкой, но он отдал ей своё сердце – навсегда.
А на Ленуцу смотрел только как на средство для создания семьи. Семья же была для него чем-то священным.
Ленуца поняла, что любви тут нет. Но что ей было делать? Вернуться с ребёнком в своё село? И она смирилась. Любви нет, но её устроили на хорошую работу, она породнилась с семьёй, входившей в молдавскую элиту, у неё дети, муж, который ей нравился и обеспечивал семью.
И так они прожили 30 лет. Он относился как к средству к ней, а она к нему. И оба были в каком-то смысле довольны друг другом.
Впрочем, ведь большинство браков таковы.
Он прожил жизнь с чужой, неблизкой ему женщиной, хотя и умной, красивой, хорошей и доброй. Но нужна ему была – Радика. Хотя она не была ни умной, ни доброй, ни даже особенно красивой.
«Любят ни за что и несмотря ни на что».

 «В детстве у меня не было детства».
Это сказал Чехов, но это и про меня тоже.
У Миши, на первый взгляд, всё было иначе. Активный, уверенный в себе, сильный человек, лидер.
Но на самом деле общее было – одиночество. Отсутствие любви.
Моя мама была типичным творческим человеком: она с головой погружалась в свою работу – а меня фактически не замечала, хотя и усиленно заботилась обо мне.
А потом я полюбил. И тоже, как и Миша, неудачно. Одинокие люди бросаются в любовь, как в омут, безрассудно, без всякого расчёта. Они ранимы. И слишком многого ждут для себя. Моя избранница, Лена, была тоже инфантильной и эгоистичной. И это закономерно кончилось разрывом.
И я как будто ослеп, обезумел от боли.
Миша совершенно равнодушно отнёсся к моей личной трагедии, хотя я проявлял глубочайшее неравнодушие к нему, к Ленуце, их отношениям, пытался что-то сделать для них, пусть у меня и не получалось.
Миша был свидетелем на нашей свадьбе. Моим лучшим другом. Но ему было именно «плевать с большой горы».
И я, ослеплённый болью, не знавший, что делать, у кого просить помощи, видя его равнодушие, сказал ему, что больше не хочу с ним общаться.
Он ответил, что каждый вправе это сам решать.
Но, конечно, его это тоже больно ранило. Он на самом деле был ко мне чрезвычайно привязан, я был ему очень нужен.
Он не понимал, почему я так повёл себя. И не понял до конца жизни.
Когда они с Радикой потеряли друг друга, я тоже не пытался им помочь. Ему это казалось естественным. И таким же естественным представлялось то, что мои отношения с моей Леной были исключительно и только моим делом.
Он не пытался нам помочь – так же, как в своё время не пытался помочь мне вернуть Сашу Лаевского (которому тогда было 10 лет), решившего идти в город самостоятельно.
Он не понимал, что творится у меня в душе. Не понимал и того, что происходит в нём самом.
Так мы потеряли друг друга. Навсегда.

Единственным человеком, упрекнувшим меня в том, что я бросил своего лучшего друга, оказалась моя мама. Незадолго до своей смерти она сказала о Мише: "Он был добрый. Я его любила! А ты его просто прогнал!"
Как важно было бы для меня, если бы она сказала это тогда. Но прошло больше 20 лет. Что можно было сделать?

Друзья познаются в беде.
Друг – тот, кому я нужен, кому я должен помочь.
Странно. Я ведь был умный, тонкий человек, прочёл сотни книг. Я знал, что «мы навсегда в ответе за тех, кого приручили».
Почему же я бросил друга, которого любил, который любил меня? Как я мог это сделать?

Вскоре после нашего разрыва с Мишей я уехал в Россию.
В России я жил плохо, меня травили, несколько раз увольняли с работы, я так и не женился. Моя мама умерла.
Прошло 30 лет.
15 мая 2019 г. я получил письмо от незнакомой женщины, Людмилы. Она писала: «Вадим, извините, Вы меня не знаете. Меня попросили передать, что сегодня, в 6 утра, умер Ваш друг Михай Унгуряну. С уважением, Людмила».
Людмила оказалась близкой женщиной последнего друга Миши, Игоря. Игорь работал с Мишей в Агентстве интеллектуальной собственности Республики Молдова. Это учреждение выдаёт патенты на изобретения (аналог Роспатента). Оказывается, Миша окончил курсы и проработал там 15 лет.

Людмила прислала мне фото: Миша на даче, с Игорем. Игорь – простой добрый человек, он стоит, положив руку Мише на плечо. Миша сидит. Я его не сразу узнал. Мрачное, жёлчное, какое-то брезгливое выражение лица. Он кажется совсем старым, бесконечно усталым. Неужели это он?

У Миши была изобретательская жилка. Но всё-таки меня удивило, что он работал в этом агентстве. Но потом я подумал и понял, что ничего странного тут нет. Его отец относился к своей работе лишь как к средству для того, чтобы обеспечить семью. И Миша перенял это от отца.
Эта работа престижная, видимо, прилично оплачиваемая. Не слишком трудная. И она его устраивала.
Работал он с желанием, но всё-таки это не его, конечно. Не этим он должен был заниматься.
Жену он не любил, но был привязан к семье, детям. И свою роль видел в том, чтобы обеспечивать семью. Это придавало его жизни смысл.
Но потом в Агентстве начались сокращения. Пошли подковёрные интриги, люди нервничали. Миша, как пишет Людмила, был внешне спокоен и уверен в себе, говорил: "Моя мама учила директрису: меня не сократят". Но его сократили.
Игорь очень переживал за него, позвонил Людмиле: по её словам, он буквально кричал: «Люда! Михая сократили!»
На самом деле эта работа была последним, что ещё как-то удерживало его в этой жизни.
Миша был очень гордым, самолюбивым человеком. То, что он работает, зарабатывает, было для него чрезвычайно важно.
И, конечно, его уверенность и спокойствие были напускными. Он всегда не любил показывать свои чувства, свои слабости.
Это сокращение его добило. Ему было уже 57 лет. Он никогда не заботился о своём здоровье, любил вкусно и сытно поесть, имел изрядный лишний вес. Болел сахарным диабетом.
Но умер не от этого.
После сокращения из Агентства (он должен был ещё проработать какое-то время) ему оставалось только оформлять инвалидность (на пенсию в Молдове выходят в 63 года). Это для него было страшно унизительно и обидно.
Дети выросли: Кэлин давно женился, у него уже был сын, Думитрица за год до этого вышла замуж. Всё, ради чего он жил, кончилось, - оставалась только эта работа.
Да, был друг Игорь, дача, рыбалка. Они ездили на озёра, если был улов, отправлялись к Мише на дачу, там Мишина мама жарила пойманную рыбу и, если её было мало, Игорь отдавал и свою часть Мише.
Дача, рыбалка. Вот и всё, что ему оставалось.
За всю жизнь у него были два по-настоящему близких человека: Радика и я. Но он потерял их давным-давно, в молодости, и прожил долгие 30 лет совсем одиноким.
Без близкой души, без сочувствия, понимания. Как живут почти все современные люди.
Всё лучшее осталось позади, где-то далеко-далеко.
И жизнь его стала как тоненький, мелеющий ручеёк. А когда его сократили, она совсем кончилась, жить стало нечем.

Месяца за два до своей смерти Миша вдруг стал вспоминать людей, о которых, казалось, давно забыл.
Как-то они ужинали с Ленуцей, и он вдруг спросил: «А интересно, что сейчас делает Владик? Где он?» Что она могла ответить? «Да, интересно!» - сказала Ленуца. По её словам, она даже вздрогнула, когда Миша вдруг вспомнил обо мне.
Нет, у него не было никакого сознательного предчувствия конца. Он собирался жить. Они с Игорем планировали возобновить посещение бассейна: у Миши болели ноги, вода снимала боль.
Накануне Миша позвонил Игорю: он (Миша) был на больничном – сказал, что собирается выходить на работу, хотя чувствует себя плохо.
Рано утром 15 мая, в 6 часов, Ленуца проснулась: Миша звал её. Она бросилась в его комнату. «Нет воздуха. Ленуца, я не могу дышать! Приглашай сюда всех, всех!» - так он сказал. Ленуца вызвала «Скорую». Приехали три машины, но сделать ничего не смогли: у него оторвался тромб.
«Нет воздуха. Я не могу дышать». Эти слова можно понять и иначе. Нечем жить, незачем жить. Нет воздуха, нельзя дышать.
Игорь был Мише хорошим другом, он добрый человек. Он уж точно никогда не поступил бы так, как поступил тогда я. Но всё-таки мы с Мишей были по-настоящему близкими людьми, а Игорь жалел друга, понимал, Миша, конечно, был к нему очень привязан – но вряд ли была у них такая близость, как когда-то у нас.

Миша очень гордился своими детьми. Последнее его хорошее фото – со свадьбы Думитрицы: он ведёт дочь, держа её за руку, – и на этом фото он такой, каким я его помню: бесконечно добрый. Это было его главное качество.
Но жизнь он прожил в точности так, как его отец.
А я – в точности так, как моя мама.
Чтобы человек прожил свою собственную жизнь, ему нужно помочь. Нам никто не помог. И никому никто никогда сейчас не помогает.
Мы двигались по жизни в соответствии с заложенной в нас программой. Мы идентифицировали себя со своими родителями и повторили их путь до мелочей.
Но, значит, это была не наша жизнь, – чужая.
Мы были одинокими в детстве. И это одиночество в решающий момент нашей жизни подставило нам ножку, погубило нас.
Мы были нужны друг другу. Но потеряли друг друга.

Случайный незнакомый человек сообщил мне о смерти лучшего друга.
Это ужасно. Это трагично.
Но кому до этого дело? Миша был благополучный человек: жил в хорошей квартире, имел престижную работу, дачу, деньги, вырастил детей, хорошо их устроил. Кто посочувствует ему?
Как-то Игорь спросил его: а у тебя был друг? И Миша рассказал ему обо мне. Игорь спросил, где я живу. Миша сказал, что не знает: то ли в России, то ли в Израиле.
Между тем, уже давно началась эпоха Интернет. Найти меня в сети было проще простого: нужно было набрать моё имя в поисковой программе. И Людмила нашла меня. А Миша нет. Ему это не пришло в голову.
Я пытался его найти в сети, и не раз, – и не нашёл. Я толком не знаю молдавского языка: я как-то неправильно набирал его имя. Не проявил достаточной настойчивости.
И опоздал. Навсегда. Весточка о моём лучшем и единственном друге долетела до меня спустя 30 лет, – в тот день, когда он умер.
В жизни есть много страшного, плохого. Наверное, страшнее всего для человека, когда он ощущает себя подонком. Я это чувство знаю. Я предал своего друга. У меня было 30 лет на то, чтобы опомниться, найти его, извиниться. Миша любил меня: для него было бы большой радостью, если бы я написал ему или позвонил. Но я не сделал этого. Мне нет оправдания.
В жизни я научился только работать с детьми и писать. А дружить – так и не научился.

Миша. Какой это был великолепный человек, в юности, в молодости. Какие огромные возможности для развития были в нём заложены. Как много он мог бы сделать. И вот его нет. Итог его жизни: он вырастил двоих детей. Построил дачу. Посадил там деревья. Вот и всё или почти всё.
Если бы его воспитали в детстве. Если бы в молодости кто-то помог разобраться в себе. Но "люди растут без садовника".

Ленуца написала, что Миша говорил: всё, что не успел сделать в этой жизни, он сделает в другой жизни.
Вот только вряд ли для нас, несостоявшихся людей, предусмотрена какая-то другая жизнь. Скорей всего, если и есть она, то только для тех, кто в этой жизни сумел исполниться, состояться.

На одном из сохранившихся у меня фото Миша ловит рыбу. Он очень любил рыбалку. И на этом снимке он выглядит счастливым. Я помню его таким.
«Владик», - так он называл меня.
Мы всё-таки были тогда счастливы, пусть и недолго.
Мы жили в эпоху одиночества, в эпоху одиноких.
Мы потеряли друг друга.
Одиночество победило. А мы проиграли игру своей жизни.
Одиночество порождает эгоизм. А эгоизм порождает одиночество, неизбежно рвёт человеческие связи.
И так одиночество воспроизводит само себя.
Миша умер. Я тоже чувствую себя мёртвым, как будто моя жизнь уже кончилась.
Мы должны были прожить её вместе.
А когда близкие люди не вместе, они умирают.
Прощай, дорогой друг. Я скоро пойду за тобой.