Беленький

               
         Как Володя Яковлев попал в Бирюсинский детский дом я не знаю. Многие события в своей жизни я начал запоминать только с лета 1943 года, Володя тогда уже в детдоме жил. Был он очень маленьким, круглолицым, курносым и абсолютно белым. Настолько был весь светлый, что получил кличку «Беленький». Она осталась за ним надолго, даже в почти взрослом возрасте это прозвище ещё проскакивало в разговоре о нём, хотя со временем он стал цветом кожи и волос больше походить на шатена.
         Очень удивлял характер Володи. Был он уже тогда в 5-6 лет добрый, мягкий, услужливый и не скандальный. Я не припомню ни одной отрицательной истории, связанной с Володей Яковлевым. Он всегда и во всём был примерным, и малышня, вроде меня, с этим, хоть и не всегда, и с трудом, но мирились. Зато его очень любили и баловали, (как могли) детдомовские пожилые воспитательницы, все, какие были в то время в детдоме. Они его звали «Белюсик» или «Белюся».

        Учиться Володя пошёл в 1944 году, т.е. на год раньше меня. Учился всегда отлично. Не помню получил ли он похвальную грамоту за первый класс, но во втором, третьем и четвёртом классах он получал годовые пятёрки и похвальные грамоты, это я знаю точно, эти грамоты я видел. Ничем, кроме учёбы, Володя в это время не выделялся (а может я плохо помню), не входил ни в какие кружки, не занимался спортом. Но очень сильно стал играть в шахматы, к нему приходили все заядлые шахматисты и шахматистки Бирюсы, и он почти всегда всех обыгрывал.

        В Бирюсе в то время была только четырёхлетняя школа, поэтому летом 1948 года несколько человек воспитанников и воспитанниц перевели в детский дом в посёлок Квиток (этот посёлок расположен на трассе «Тайшет – Лена» на 50-м км.), там была школа – семилетка. Среди переведённых был Володя Яковлев.

           Встречался я с ним после этого только на олимпиадах и слётах в Тайшете и Иркутске раза два или три. В Квитке Володя стал играть в детдомовском духовом оркестре. Помню, что один раз на олимпиаде в Тайшете он играл на своей трубе «Неаполитанский танец» и «Танец маленьких лебедей» П.И. Чайковского и получил приз.

          В 1952-м году я пошёл учиться в десятилетнюю школу-интернат в Тайшете и там встретился снова с Володей, он учился в этой школе в девятом классе, мы даже сначала попали с ним в одну комнату, но потом в этой комнате случился пожар, её закрыли на ремонт, нас, кто жил в ней, расселили по другим комнатам, мы с Володей стали жить порознь.

         Вспоминается один случай, очень характеризующий Володю. В декабре 1952 года вечером часов в 7-8 в интернат принесли телеграмму нашему интернатскому товарищу десятикласснику Могучеву Николаю от старшего брата – офицера, который сообщал, что будет проездом через станцию Тайшет ночью и хотел бы с Колей повидаться. Дело было в субботу, большинство ребят, в том числе и Николай, уехали на воскресенье домой к родителям. Телеграмму положили на подоконник на входе и все о ней постарались забыть, но Володя не забыл.

          Через какое-то время, когда я уже укладывался спать, Володя с телеграммой в руках стал предлагать мне пойти на вокзал, встретить там брата Коли, поговорить, узнать, есть ли у того какие-то поручения или просьбы, а потом всё рассказать Коле. Мне было не очень охота выходить ночью на мороз, но Володя был настойчив, и я всё же согласился. Мы пошли на вокзал, дождались поезда, встретились и поговорили (говорил, в основном, Володя, причём так, будто он всю жизнь был знаком с этим лейтенантом), взяли посылку – подарок для Коли и, уже довольные от проделанного, вернулись интернат. Коля был очень нам благодарен, хотя я в этом деле был только «попутчик». Но с того времени я стал ещё больше понимать, что делать хорошие поступки приятно и нужно.

       Ещё одно хорошее дело Володи запомнилось очень сильно. Тайшет в то время был очень криминальным городом, мы часто слышали крики о помощи и наблюдали из окон интерната по вечерам, как по улице шли раздетые, полуголые люди, а следом – два-три бандита, которые не просто грабили, а ещё и издевались: заставляли жертву петь. Было даже несколько случаев, когда воры залезали к нам в интернат, один раз - в комнату моей сестры и сильно её напугали. Выходить в такое время на улицу мы боялись.

        В сентябре-октябре 1953 года (я уже учился в 9-м, а Володя в 10-м классе) нашу Транспортную улицу, на которой стояли интернат и школа, перекопали для прокладки водопровода. Ров вдоль улицы был очень глубоким, глубже трёх метров. Однажды поздно вечером мы услыхали крики о помощи, подумали, что кричит ограбленный, и из боязни встретиться с бандитами на помощь не пошли. Крики не прекращались, становились всё жалобнее. Подумалось, что это всё не спроста, но снова никто на выручку не пошёл. Через час с лишним, когда крики стали слабеть и прерываться, Володя стал более настойчиво предлагать пойти и посмотреть. Уговаривал всю комнату ещё минут 10-15, и всё же уговорил. Несколько человек, плюс Володя и я собрались, оделись и пошли.

        Оказалось, что какой-то мужчина, возвращаясь с работы переходил по мосткам через ров, поскользнулся и упал. Попытался найти способ как выбраться, но ров был глубокий и длинный, ничего подходящего он не нашёл и стал звать на помощь. Мы разыскали какую-то лестницу, опустили её в ров и вытащили грязного и замерзшего мужика. Привели к нам в интернат. Он умылся, обогрелся и ушёл, а мы ещё долго обсуждали событие и пришли к заключению, что,если бы не Володя,мужику пришлось бы совсем плохо, мог и замёрзнуть насмерть.

          В июне 1954 года Володя закончил 10 классов и получил Аттестат зрелости. Медаль он не получил, у него в Аттестате были три или четыре четвёрки. Мы с ним опять расстались, как я думал, надолго или навсегда. Но судьба снова свела нас в мае 1956 года. Он приехал ко мне в Бирюсу и начал разговор о нашем с ним совместном поступлении в Иркутское Военное Авиационное Училище (ИВАТУ). Рассказал о себе и своей жизни за прошедшие два года. Летом 1954 года он подал заявление в Киевское Военное Высшее Авиационное Инженерное Училище (КВВАИУ), поехал поступать и не смог набрать проходные баллы, вернулся в Квиток. Работал зимой 1954-1955 помощником руководителя оркестра, летом поехал поступать в Харьковское ВАТУ, снова не поступил, и снова зиму работал в Квитке. Услыхал от кого-то, что я тоже не поступил на учёбу в 1955 году и приехал поговорить о новом, уже совместном нашем поступлении.

         Я на его предложение поступать обоим в Иркутское ВАТУ согласился, мы подали Тайшетскому военкому заявления, дождались вызова и в начале июня 1956 года отправились в Иркутск. В ИВАТУ нас поместили в лагерь набора в двух километрах от училища, мы прошли медицинскую комиссию, сдали экзамены и прошли мандатную комиссию. Нас обоих приняли и зачислили курсантами. Всё оказалось довольно просто и даже банально. Трудности пришли позднее. Учёба для меня и Володи не представляла особых забот, а вот быт был таким, что особо не позавидуешь. Мы не могли до ноября месяца переселиться в казарму из-за того, что наши предшественники лейтенанты – выпускники 1956 года в большой компании отмечали свой выпуск в ресторане «Арктика» и провели вечер очень бурно. Во время ужина с «горячительным» они поскандалили с каким-то милиционером, тот открыл стрельбу из пистолета, убил одного и ранил двоих наших выпускников. Выпуск нашей 18 роты приостановили до окончания расследования. Мы продолжили жизнь в палатках в лагере набора. Многие из нас тогда простыли и болели, но только в начале ноября, когда следствие и суд закончились, мы смогли вселиться в казарму. 

         Вначале нас планировали учить, как специалистов по горюче-смазочным материалам (ГСМ), начались занятия по химии, по свойствам ГСМ. Занятия вела инженер-подполковник Болдасова, (уже не помню её имени-отчества) женщина – офицер, впервые встреченная мной. Она поражала статью, выправкой и умением красиво носить военную форму.  Позже мы узнали, что она воевала в полку М. Расковой, имеет много боевых наград, и наше уважение к ней увеличилось. Так как Володя имел подготовку музыканта духового оркестра, его назначили ротным сигналистом, и он перешёл спать в канцелярию роты вместе с ротным старшиной и писарем. Там же, в основном, стал проводить свободное время, поэтому несколько от меня отдалился. Но учились мы с ним в одном классном отделении и были в одном строевом отделении. Володя оставался таким же добрым, внимательным, услужливым и вежливым. В шахматах он преуспел настолько, что получил первый разряд и участвовал в игре на первенство училища (не помню какое место он тогда завоевал).
    
      Учиться мне было легко, видимо, и Володе тоже. Он вскоре стал отличником. К концу первого года учёбы и я вышел в отличники. После зимней сессии второго курса нас с ним поместили в ротную книгу отличников, её учредил командир роты. Книга была большой и толстой и помещалась на точёной и резной подставке, которую, используя своё знание столярного дела, изготовил я.

     Но в феврале 1957 года Володя попал в опалу к командиру роты по случаю, непонятному для меня до сих пор. У командира роты капитана Алексея Андреевича Городяна умер кто-то из родных или из знакомых. Он заказал нашим ротным умельцам надгробие и венки. Всё было сделано и поставлено в ротной канцелярии. Была суббота, было увольнение, и принимал увольняемых сам ротный.  Я и Володя своевременно вернулись из увольнения в казарму (мы с ним вместе ходили в гости к его сестре). После доклада о прибытии и при повороте кругом на выход Володя вдруг остолбенел, потом снял шапку, перекрестился на надгробие и венки и тогда вышел. Городян на это отреагировал крайне плохо: пришёл  в  ярость,  страшно   ругался,  а  на   утреннем   построении   роты   объявил   Володьке  10 суток  ареста,  сам  отвёл его  в  комендатуру и договорился,  чтобы его поместили на гауптвахту к «соседям»  в Красные казармы, где  размещался  артиллерийский  корпус.  Был тогда такой «особо мудрый» ход у наших командиров: штрафников иногда садили к соседям, а их штрафники сидели у нас. Естественно, что отношение и сокамерников, и конвоиров, и командования гауптвахты к «чужим» было всегда иным, чем к «своим», в этом и заключалась «фишка».
      
      После «отсидки» Володю разжаловали из сигналистов, и он снова «переехал» в казарму рядом со мной. Зачем он крестился Володя мне толком не объяснил, а сам я никак не мог понять и оправдать такой его поступок. По моему соображению, он всё-таки был атеистом, и крестящимся я его не видел ни до, ни после этого события.
    
       На втором курсе нас «перенацелили» и стали учить на техников по самолётам и авиационным двигателям. Учиться стало, по-моему, ещё интереснее. Особенно мне нравились теория полёта и теория авиадвигателей. Да и сами занятия стали проходить в классах, где стояли разрезы авиадвигателей (поршневых и реактивных) и разрезы частей самолётов. А техника меня волновала с самых ранних лет, поэтому всё происходящее мне очень понравилось. Но и техниками по самолётам и двигателям мы не стали: нас снова решили перепрофилировать: решили готовить из нас электриков. В ИВАТУ до этого никогда не выпускали электриков, поэтому приехали новые преподаватели, в основном, старшие лейтенанты и капитаны, совсем не похожие на наших прежних учителей: пожилых и не особо энергичных. А эти были молодыми, бодрыми, стройными, очень способными, новая молодая кровь училища. И мы скоро почувствовали их способности. Основной движущей силой стали «три кита»: старшие лейтенанты Колыбанов и Киселёв, и капитан Ковалёв. Они были очень молодыми, но способными и деятельными. Да и остальные были не хуже.
      
       Мы с Володей горячо откликнулись на дела новых преподавателей: Володя стал большим любителем аккумуляторов и «пропадал» в лаборатории старшего лейтенанта Назарова, а я стал чертёжником в бюро старшего лейтенанта Колыбанова Сергея Сергеевича. На третьем курсе я, кажется, учился с наибольшим желанием и вдохновением: был награждён знаком (как и Володя Яковлев) «Отличник ВВС», мне выдавали персональную стипендию 500 рублей от Иркутского Обкома ВЛКСМ, моя фотография была помещена на Доску почёта училища. И Володе и мне «прочили» «красный диплом», т.е. диплом с отличием.
       
       Свой первый отпуск Володя провёл в Квитке, там у него была подруга – воспитанница детского дома Настя (фамилию я уже не помню), он с ней переписывался. Показывал её фотографию, на ней мне Настя понравилась. Во второй отпуск Володя тоже поехал в Квиток. Из отпуска приехал расстроенный и на мой вопрос о настроении ответил, что в самый последний день они с Настей поссорились. О причине я не спросил, а он не стал уточнять. Но переписку с ней не прекратил и продолжал писать ей до выпуска. 
    
      В мае 1969 года мы выехали на войсковую стажировку.   Проходить стажировку планировалось в городе Шадринске Курганской области, там тогда базировалось   Шадринское штурманское училище ВВС. К этому училищу были приданы два   бомбардировочных полка, в них мы и должны были стажироваться. По прибытии нас поселили на аэродроме в палатках, и сразу же распределили по эскадрильям в полки. Мы с Володей Яковлевым попали в один полк и в одну эскадрилью на одну и ту же должность помощника начальника группы обслуживания электрооборудования. День прибытия нам отдали на обустройство быта, а на следующий мы уже пошли с докладами по полкам и эскадрильям.   

      Нашей первой обязанностью в эскадрилье стало наведение порядка в   формулярах по авиаоборудованию самолётов. Эти формуляры обычно составляют одну из четырёх частей, которые хранятся в отдельных на каждый самолёт сумках. При замене на самолёте какого-либо агрегата, должна соответственно производиться запись об этой замене в формуляре самолёта. Но это делалось не всегда и не регулярно, поэтому накапливалось несоответствие между фактически установленным и записанным оборудованием. Вот такое несоответствие мы с Володей должны были за время стажировки устранить. Но, кроме этого, в наши обязанности ещё входила подготовка самолётов к полётам и обслуживание полётов. Сразу же в первые наши походы на работу с документацией я понял, что работать с Володей легко и удобно. Он быстро вырабатывал алгоритм, определял последовательность и порядок выполнения операций, назначал кому, что и как делать. Никаких «непоняток» почти не возникало и наша работа протекала в очень спокойной деловой обстановке. Я быстро сообразил, что Владимир — хороший организатор, и в этом вопросе полностью доверился ему. Работу с формулярами мы сделали старательно и быстро, без особых проволочек, добросовестно и оперативно и по окончании заслужили благодарность командира эскадрильи.

       После стажировки были госэкзамены, «золотой карантин» и выпуск. Всё пролетело довольно быстро, и вот мы уже офицеры! Володя получил «красный диплом» и выбрал себе местом службы НИИ вооружений в Капустином Яру. Я тоже получил диплом с отличием, но по некоторым, от меня не зависящим причинам, выбора места службы мне не предоставили. Выручил друг Лёша Улаханов. У него был красивый почерк, поэтому его назначили на выпуске оформлять направления и проездные документы выпускникам. Мне он по дружбе оформил направление в Одесский Военный округ (ОдВО). 
      
      По прибытии к новому месту службы я написал письма с моим новым адресом своим родителям и родителям своих друзей. (Мы перед прощанием с училищем и друзьями дали друг другу адреса своих родных или близких, чтобы узнать через них о новых адресах друг друга). Со всеми, кому я написал, началась переписка, но молчали Володя Яковлев и Георгий Жданов. С Володей было всё понятно, он не дал своего «верного» адреса (чтобы мы писали в Квитковский детдом, он не захотел), сказал, что сам напишет по адресам, какие мы ему дали. Мне оставалось только ждать, когда он напишет моим родителям и сообщит свой новый адрес. Несколько месяцев я ждал известий от него и дождался. Переписка с Володей Яковлевым установилась.
      
      Володя писал, что в Капустином Яру ему не всё нравится, особенно, быт. Но дома офицерского состава (ДОСы) нормальные, только душевые и ванные в них с дровяным отоплением колонок-титанов, столовая тоже неплохая, хотя питание «периодическое»: когда-то есть всё, а когда – только консервы. Очень у них развит спорт, но, в основном, в спортзале: офицеры играют в волейбол. Иногда на стадионе гоняют футбол, и это всё. Но шахматы он не забыл и вечерами «сражается». Ещё не женился: Настя ему отказала (вообще-то я ещё в училище подозревал, что так всё и закончится, хотя не очень понял кто кому из них разонравился), а на новом месте он никого «не приглядел». Позже написал, что в 1961 году будет стараться поступить в Москве в ВВИА им. Н. Е. Жуковского. Я ему тоже писал о своём быте, о делах, о женитьбе, о рождении дочери, выражал надежду, что в Академии мы возможно встретимся, я тоже хочу в 1961 году туда поступать. Переписка наша была не очень активной: у меня, да, наверное, и у Володи, свободного времени не оставалось. И ещё у меня сложилось впечатление, что Володя писать письма не очень любил, это была не его стихия. Письма у него получались короткими, похожими на служебный отчёт, без особых эмоций.
   
      В июне – июле 1961 года я написал Володе, что поступать в Академию буду не в этом году, а в будущем, ( у меня так сложилось, что командир полка предложил мне отдать право на поступление другому офицеру, с обещанием моего обязательного поступления в следующем году) он ответил, что у него есть возможность поступить сейчас. Потом от него не было никаких известий, хотя я написал ему два или три раза, и я сделал вывод, что Володя поступает и напишет, как устроится. Но он так мне ничего и не написал.
    
       А в мае 1962 года мне предложили командировку на Кубу, я отказываться от неё не хотел и поэтому сразу согласился. С этого момента никакой переписки ни с кем у меня не было до декабря 1962 года. Объяснялось это просто: надо было сохранить в строжайшей тайне начало этой нашей командировки: назревал Карибский кризис. В декабре нам разрешили писать письма и даже можно было сообщить о нашем размещении на Кубе, однако предупредили, чтобы на ответ мы сильно не рассчитывали, т.к. ещё не налажена до конца сортировка и доставка на Кубу нашей почты в таком большом количестве. Ответы на наши письма мы получили только в марте 1963 года. Тогда я и написал письма моим друзьям, но ответил только Саша Булахов Он из Иркутска никуда не уехал, моё письмо до него дошло, остальные за это время, видимо, переехали. Так я окончательно потерял связь с Лёшей Улахановым и Володей Яковлевым. После того, как я «замолчал», никто из них не захотел написать моим родителям, чтобы восстановить переписку. С Сашей Булаховым тоже никто, кроме меня, из «нашей компании» не переписывался, так мы все и потерялись друг для друга.
      
       В декабре 1971 года я после летней защиты диплома и получения высшего образования из Монголии был направлен в Иркутское ВАТУ преподавателем и вновь встретился с Булаховым. Дружба наша продолжилась уже не по переписке, а вживую. При первой же встрече Саша рассказал мне, что в сентябре 1971 года к нему приезжал Володя Яковлев, но пробыл всего несколько часов. В беседе рассказал, что служит на аэродроме «Белая» в одном из полков корпуса дальней авиации, жаловался на неустроенность личной жизни, на экономические трудности, но конкретно о цели своего приезда ничего не сказал.
      
       В начале мая 1972 года я взял отгул и рано утром выехал на электричке в посёлок Белая повидаться с Володей. Добираться до гарнизона оказалось нелегко, я даже не предполагал, что это так далеко и не очень просто, но всё же к обеду добрался. Жизнь и распорядок в авиационных частях я знал неплохо, поехал в военной форме, чтобы сойти за «своего», и решил не ходить «по начальству», а найти столовую и там расспросить офицеров о Владимире Яковлеве.
      
       План мой удался, сразу нашлись два человека, знающих его, но они меня не обрадовали. Оказалось, что полгода назад Володю за пьянство осудили судом офицерской чести и уволили за дискредитацию офицерского звания. Он ещё немного пожил в Белой и куда-то уехал. На Володю это никак не походило: он не любил спиртное, если и пил, то очень мало, и даже как-то брезгливо. Я это высказал, тогда они добавили, что Володя жил последнее время на квартире в посёлке, дали адрес этой квартиры и посоветовали поговорить с хозяйкой, может узнаю что-то больше и лучше.
      
       Пошёл искать. По пути обдумывал услышанное. Решил, что здесь что-то не так,  надо разбираться.  Вскоре нашёл эту квартиру, точнее, частный дом. На мой стук в дверь, вышла хозяйка – женщина лет 45-50. Я представился, как друг Володи, и что хочу поговорить о нём. Она пригласила войти и спросила, что я хочу услышать. Я вкратце рассказал ей откуда и как я знаю Володю. Тогда и она начала рассказывать. С Володей она познакомилась и приняла «на постой» поздней осенью 1967 года, когда он приехал в полк из Москвы из Академии имени Жуковского. В Академию он поступил в 1963 году, проучился три года, женился на москвичке, но не совсем удачно: у жены была девочка 3-х лет, совместных детей не было. За пьянство и скандалы в семье Володю отчислили из Академии и направили в авиационный гарнизон на аэродром «Белая». Приехал он без семьи, жена ехать в такую даль из Москвы не захотела. Володя хозяйке понравился: аккуратист, вежливый, спокойный и неконфликтный, по вечерам никуда особо не отлучался, если приходил поздно, извинялся и говорил, что играл в шахматы. Сказать, что он был пьяницей она не может, было несколько случаев, но он не напивался «в стельку». Приходили несколько человек его новых друзей, но тоже все аккуратные и «не шумные». В общем, ничего плохого в то время она о нём сказать не может. Я добавил, что Володю именно таким и знаю, и что он ещё был очень добрым и отзывчивым.  На это хозяйка сразу сказала, что эта доброта его и погубила.
   
     Через год Володя заручился характеристиками от начальства полка и политотдела и написал ходатайство в Академию о восстановлении на учёбу. Учился он там, видимо, отлично, как всегда в своей жизни, поэтому его решили восстановить, я даже предполагаю, что его отчисляли с возможностью восстановиться. В августе 1968 года он снова уехал в Москву.
   
    Пробыл Володя  в Москве чуть больше года и снова возвратился в Белую. Снова пришёл жить по старому адресу. Хозяйка ему в жилье не отказала. Но это был уже другой Яковлев Владимир. Месяца через два хозяйка пожалела, что пустила его жить. Володя стал часто выпивать, и в дальнейшем всё чаще и больше. В мае-июне 1970 года к Володе приехала его московская жена. С какой целью – хозяйка не знает, но по их разговорам поняла, что ей нужен развод, раздел какого-то имущества, да ещё, похоже и алименты. Хозяйке она категорически не понравилась: очень своенравная, расчётливая, корыстная и самолюбивая, а Володей командовала, как хотела, и он все её желания и капризы исполнял беспрекословно. Что уж он в ней нашёл такого исключительного, хозяйка не поняла, и для себя решила, что это она-жена одна виновата во всех Володиных злоключениях. 
      
     После отъезда жены Володя как сошёл с ума: пил уже беспробудно, на службу опаздывал или вообще не ходил, за собой следить перестал, стал неаккуратным, неопрятным, необязательным, назанимал много денег, а отдавать было нечем, он пропивал всю свою зарплату. Терпеть его бесчинства начальство не стало (или не смогло) и поставило вопрос о суде чести. В конце 1971-го или самом начале 1972 года Володя был уволен из рядов Вооружённых Сил СССР. Он ещё совсем недолго пожил в Белой, потом уехал. Хозяйке сказал, что едет в Иркутск к сестре. Как было на самом деле – хозяйка не знает. 
   
       Я уже сам домыслил, что по приезду в Москву Володя по собственному желанию или по желанию жены возобновил с ней отношения и снова пошло то же самое, за что его исключили из Академии год назад. И его снова исключили, но уже без права восстановления. В этом, скорее всего, больше была «инициатива» жены. Ведь в Белой у Володи сначала было всё хорошо, и он не сильно стремился восстанавливать отношения с ней, не звал её в Белую, да хотя и так было ясно, что из Москвы она никуда не поедет, и в Белую жить её ничем не заманишь. И Володю она совсем не любила, нужен он ей был только, как «кошелёк», как средство,  обеспечивающее ей и дочери безбедную жизнь. В Москве он, видимо, не смог удержаться от неё «на расстоянии», а ей прежняя жизнь с ним казалась прекрасной,во всяком случае, лучше,чем без него. А его офицерские деньги были совсем не лишними, вот она и «закрутила» всё снова как год назад. Противостоять жене по своей душевной доброте Володя не смог.
    
       В Иркутск я возвращался с плохим настроением и с дурными мыслями. Ехать мне предстояло почти три часа, поэтому «перебрал» всех, кого считал виновным. Сначала подумал, почему же умному, доброму, грамотному и по жизни очень хорошему человеку так не повезло. Потом первой из всех виноватых у меня была его жена.Стал мысленно составлять её "портрет", додумался, что она из семьи низкого достатка, где было много попоек и никто ни о ком, кроме себя, не думал, вот и получилась такая "особа".


     Потом стал думать о детском доме, о том, что может с родителями, которые заложили в нём такие хорошие качества, ему бы в жизни больше повезло, а в детских домах эти качества только ему вредили. Перешёл в мыслях, что может виноват и сам Володя – нельзя быть таким, чтобы тобой жена «крутила» как хотела. Я к тому времени набрался житейского опыта, насмотрелся на «подкаблучников», и ничего хорошего в этом не видел. Но, вроде,он не был безвольным, в детских домах такие не держатся, там такие просто не живут. Почему же он стал таким безвольным и бессловесным, почему не смог нормально поговорить и решить все вопросы с женой? Неужели не хватило сил и мужества быть более решительным? Может сильно любил? Но даже и в этом крайнем случае, как говорил мой командир в Житомире:"Лучше один раз перемучиться, чем маяться всю оставшуюся жизнь". Значит Володя сам виноват в том, что он не смог или не захотел разобраться в характере и поведении жены, хотя сделать это, наверное, было трудно, она «маскировалась» по всем правилам, «по полной», москвички это умеют. 
      
     Она ведь была, скорее всего, москвичкой. Москвичи, меня всегда поражали своими особенными свойствами: большим кругозором, большой информативностью, особым житейским практическим подходом в жизненных вопросах и каким-то острым чутьём и цепкой хваткой в вопросах собственной выгоды. Впервые я «пересёкся» с москвичами, когда ещё был в лейтенантских погонах, по прибытии из училища: у меня около года в подчинении был ефрейтор Илья Тихомиров. Его друг Вадим Глазов был сержантом-механиком самолёта. Оба были из Москвы, там родились, там учились и оттуда были призваны служить. Они первые «раскрыли мне глаза»: я до этого даже подумать не мог, насколько москвичи во всех вопросах выше любого «не москвича». На Кубе тоже были несколько офицеров - москвичей и из Подмосковья, и снова я удивлялся их способностям. В Житомире командир части Сергей Васильевич Филатов был коренной москвич, и также постоянно меня удивлял. Например, он всем вновь прибывшим офицерам приказывал: – Через три месяца доложишь, где будешь учиться. На вопрос: – Для чего? – отвечал: – Чтобы голова была занята наукой, а не пьянками и бабами!
      
      Встречались в моей жизни и ленинградцы, тоже очень эрудированные и «подкованные», но без такой житейской особой хватки, как москвичи. Особенно запомнились два солдата-механика, которые прибыли в моё подчинение в Монголию в марте 1969 года. Со второго курса Ленинградского политехнического института оба добровольно ушли служить срочную, решили отдать долг Родине, как они сами говорили. Были они эрудированными, активными, грамотными, технически подготовленными. Я уже летом стал доверять им любую работу, потом даже и не проверял, зная, что всё будет выполнено с высоким качеством. В некоторых вопросах службы и работы я им доверял больше, чем моим двум офицерам и трём прапорщикам. Часто с ними беседовал "на отвлечённые темы" о их жизни в Ленинграде, их родителях,друзьях, подругах. Память о себе они оставили большую и хорошую, и я очень жалел, что потерял с ними связь после их демобилизации, хотя несколькими письмами мы обменялись.
   
        Под конец пути стал обвинять себя: если бы я поехал в Белую хотя бы в январе-феврале, сразу как переехал в Иркутск, возможно бы ещё застал Володю там. Может как-то, хотя бы морально, помог ему, облегчил бы его такое несправедливое, по моему мнению, очень нехорошее и тяжёлое окончание службы. В общем «навинтил» себя, очень даже сильно, да ещё был голодным (мы с Володиной хозяйкой попили чаю, но за весь день этого было конечно же мало). Пока ехал в автобусе с вокзала домой в училище надумал зайти в ресторан. По пути как раз был «Алмаз» (его все почему-то звали «Стеклорез», на «Алмаз» он, видимо, не тянул), зашёл, заказал ужин, заказал водки, и,с голоду или от избытка плохих чувств напился так, что остаток вечера помню с трудом. Помню, что ко мне подсели какие-то две женщины, я им начал рассказывать про Володю, угощал их водкой, потом –провал в памяти. Но до дому я всё же, хоть и с трудом, добрался. Приехал без копейки в кармане, хорошо ещё, что документы сохранил.
      
        Через неделю смог снова выбрать свободное время и поехал искать сестру Володи. Знал я о ней немного: только где живёт и где работает, ни фамилии по мужу, ни других каких-то данных о ней у меня не было.  Была ещё одна примета: они с мужем были глухонемые, почему так, я у Володи не спрашивал.
       
      Поиски сестры результатов никаких не принесли. Дом, где она жила с мужем, снесли. Я пошёл по соседям, они сказали, что переселение было в два района: «Юбилейный» и «Солнечный». Оба района за городом, оба очень большие, поэтому этот путь поиска я на время прекратил и решил искать на работе: они с мужем оба работали во время нашей с Володей учёбы в ИВАТУ на чаеразвесочной фабрике.  В отделе кадров фабрики меня не поняли и приняли очень формально. Им нужны были фамилия, имя, отчество, год рождения и т.д. Таких «анкетных» данных у меня не было, и я стал «давить» на человечность и гуманизм, на их простое доброе участие и помощь в моих поисках. Дело сдвинулось, но у них на фабрике работало около 12 человек глухонемых, из них четыре семьи.  Ещё кадровики сказали, что в Иркутске был специальный детский дом для глухонемых, и их трудоустраивали по особым разнарядкам горисполкома, поэтому возможно, что о тех, кого я разыскиваю, могли в горисполкоме знать больше. Я их внимательно выслушал, но допустил ошибку: попросил записать адреса только семейных, а лучше было бы всех. Я понял, что ошибся только тогда, когда сходил по этим адресам. Ещё один момент я сообразил не сразу: разговаривать во время визитов я с ними не мог. Но в первой же семье мне подсказали, что для них лучше читать мои вопросы и отвечать они тоже будут письменно, поэтому я дома стал заготавливать записки с вопросами. Ещё появилось такое неудобство: ходить по адресам я мог только в воскресения, (в рабочее время у меня не получалось), но наступило лето, и я чаще приходил к закрытым квартирам.  В общем, только в сентябре-октябре понял, что с моими такими скудными данными сестру Володи я не найду и постепенно прекратил поиски.
      
        Долго я не мог смириться, что не разыскал Володю, долго переживал за него, за его несостоявшуюся судьбу: ведь он, по моему разумению, мог достичь гораздо большего, чем прозябание в пьяном угаре. У него были задатки, намного превышающие обычные. Было большое желание написать об этом в газету, обратиться на радио, чтобы всё же отыскать Володю, но вскоре у меня самого начались неприятности в семье и, как это всегда водится, всё сразу отразилось на службе. Это передвинуло мои мысли о Володе на задний план. 
         
       Постепенно время сгладило мои переживания, но ещё долго мучили вопросы. Во-первых, почему Володя прервал переписку со мной и не попытался её возобновить. Я сначала думал, что он обиделся, когда я долго не писал (не мог написать) ему с Кубы, но постепенно пришёл к выводу, что ему из Москвы просто было не о чем и нечего  писать: женитьба вывела его из привычного, хорошего, нормального ритма жизни, а взамен дала плохое подобие семьи. И это не потому, что я хотел оправдать себя, это, мне кажется, действительно именно так. А восстановить переписку он мог легко и просто: адрес моих родителей ему не надо было запоминать, этот адрес в его голове был заложен с детства,- адрес Бирюсинского детского дома, где он начинал помнить себя.
    
       И второй вопрос: почему хорошего, доброго, умного, талантливого человека вычеркнула из общественной, во многом полезной всем жизни, женщина, никакой особой, по существу, ценности не представляющая? Она, по моей оценке, скорее всего, не очень хотела работать, даже детей рожать от мужа не захотела,(сказать, что не могла, нельзя, ведь одна дочь у неё была), а прожить жизнь в вечном празднике и руководить мужем как куклой хотела даже очень.
      
     В офицерской среде во время всей моей службы такой случай был не единственный. Знаю десятки примеров, когда женщины, сами не лучшего поведения, для собственного оправдания, или от мнимой обиды, или из мести шли жаловаться на вполне приличных, иногда даже примерных, мужей командованию, а чаще – в политотдел. И в политотделе (там, где ум, честь и совесть) даже не разбирались, но всегда сурово наказывали, точнее, жестоко карали офицера. После разборок в политотделе на карьере обвиняемого можно было ставить крест.
    
     И ещё: почему Володя не смог всё исправить, когда поехал в Академию во второй раз? Не захотел? Одного первого раза ему было мало? На все эти вопросы я ответа не находил, как ни старался. Очень было жаль Володю, жаль, что он так безответственно обошёлся со своей жизнью, у него были все возможности прожить её совсем по-другому, более полно, достойно и с пользой.   
               
            Май-июнь 2019 года.
                г. Пермь.