Гранитное небо

фшшшшик... что-то, чуть слышно, проскользнуло по полу, рядом с моим диваном, пронеслось шелестя и остановилось.
Это ветер наверное, распахнул окно, играя со шторами.
Я скатился на бок, свесив голову пробежался взглядом по комнате и сразу его увидел.

Крошечный — с монету.
Жёлтый, осенний...

Осенний? Какой осенний, если за окном май?
Но лист, уже лежащий на моей ладони был однозначно жёлтым. Он противоречил всему своей янтарной желтизной, потому что был слишком мал, словно только вчера распустился, вылез из треснувшей почки и потянулся к солнцу.

***
Мне навстречу шли люди. Час ранний — толпятся на остановках, проходят мимо... Сумрачные, утренние, непроснувшиеся.
Да и проснёшься ли тут, когда день выдался пасмурным и прохладным — морось.
Подняв воротник, пошёл быстрее сквозь пелену тумана промозглого дня.

Я увидел их. Не хотел, но увидел. Они были повсюду - мелкие жёлтые вкрапления в кронах деревьев. Весенних деревьев, чёрт побери, — их там не должно быть.
Но они были.

Холодно. Те, кто шёл рядом или навстречу тоже не радовались — конец весны и так похолодало. Ежились, застёгивали куртки на ходу, влезали в машины, — спешили куда-то.
Мне тоже наверное надо было просто поехать на работу, а не вылетать на улицу с непонятной тревогой в душе. Только я упрямо шёл дальше, не понимая что мне надо, что я ищу.

Жёлтые листья? Ну есть кое-где. Не осыпались же они за ночь, и я не пробираюсь сквозь осенний листопад. Ну мало ли что, — закидоны климата: аномальная зима, аномальное лето, да всё сейчас аномальное. Уже какой год лето жарче обычного, а зимой льют дожди, и если уж выпадает снег, то тут же тает на глазах. Ну и что? Немного пожелтели некоторые — не проблема. Экологи разберутся, а я-то чего так всполошился.

Но ноги несли дальше, и я не мог остановиться.
Чего-то не было, не хватало. Чего-то, — что я ещё не понял, а только почувствовал, коснувшись рано состарившегося листа.

Свернув за угол попал под руку ветру. А он-то откуда взялся? Взялся, и уже подгоняет меня, раздувая рукава, толкая в спину.
Нырнул под раскидистые, зелёные ветки, — тропинка сквозной аллеи. Тут спокойнее и тише. Ветер отстал: здесь ему было не развернуться и он ещё шелестел печально где-то вверху, раскачивал деревья, но не так громко, не завывая.
Теперь я шёл в относительной тишине...

Тишине! Вот именно. Я остановился, как вкопанный. Вот чего не было в этом весеннем утреннем городе. Вот, что я почувствовал в голом свисте нахального ветра. Не было ни одного чириканья, карканья, трели... ничего и никого: не было птиц. Они, словно вымерли или где-то спрятались и не вылетели сегодня на ветки, на крыши, на подоконники.

Я искал, озирался по сторонам, прислушиваясь — ни звука. Что ни одного увальня голубя? Так не бывает. Их же тут всегда тьма. Но факты упрямая вещь - я не видел ни одного: ни на улицах, ни на скамейках, ни на ветках.

Я шёл всё быстрее, озираясь по сторонам. Ну нет! Ни голубей, ни ворон косящих глазом; ни одного взъерошенного воробья, ни этих, как их там, — с длинными хвостами или чёрно-белых, желто-зелёных.
Бред. Только звук проснувшегося города, голоса людей, скрип тормозов; всё что угодно, кроме птиц.

Мимо опять шли угрюмые, деловитые, усталые с утра. Я что один заметил? И что? Хватать всех за руки с криком: "Вы птичек не видели? Эй, амиго, посмотри все птицы исчезли! Прислушайся - никто не поёт!".

Но я молчал под унылым небом и наконец поднял глаза вверх

Они были

Это не точки, что странно протыкают серость небес — это птицы. Вон они клином, кругом, галкой...
Но как же они смогли подняться так высоко? Так, как могут наверное только орлы, а не городские пичуги. Куда они летят?

***
Они не летели. Точки мельтешили на месте, будто содрогаясь в тревоге. Чуть перемещались, словно не знали что им делать или, потому что увидели - некуда лететь - только вверх, только выше...
А выше не пускала тусклая серость.

Не помню сколько стоял, растирая затекавшую шею, кружа на месте с задранной вверх головой. Не помню, как первые капли скользили по лицу и сбегали вниз; как ветер, налетая с ходу, гнул верхушки тонких стволов.
Я ничего не замечал кроме асфальтового полотна, разрисованного углём.

Наверное, на меня оглядывались, удивляясь. Мне было безразлично всё, кроме того, что происходило вверху. Оттуда молниями лилась в мои вены их тревога. Их — птиц, превратившихся в микроскопические точки. Они перемещались, кружили, соединялись, разбегались и снова сливались, пульсируя и мигая.

И этому не было ни конца ни края.

А потом, в считанные доли секунд, тугая серость прорвалась. Окружив, оплетая каждую точку яркими бликами, сверкнув золотом, — она чуть раздвинулась, и в миг всё исчезло, погасло, оставив холодный серый оттенок и ничего больше.

Кто-то великий и милосердный открыл небо.

Открыл для свободных, крылатых. Для верных, летающих стаями, пьющих из родника, поющих на заре . Для вольных, строящих гнёзда, доверчиво слетающих на землю. Для не устающих парить, играть, греться на солнце, внимать дождю. Для выстраивающихся клином, улетающих через тысячу морей и возвращающихся всегда домой с любой чужбины.
Для верных, воспетых нами. Для вырывающихся из силков и не любящих жить в неволе. Для беззащитных и смешных, стучащихся клювами в стёкла бетонных домов. Для тех, кто даже не очень умея летать, рождался для неба, и всегда о нём знал.

Кто-то милосердный, добрый и вездесущий, услышав боль маленьких сердец открыл небо, и смахнул солнечными бликами туда, где никогда весной не обожжёт осенним огнём ни один лист, ни одну травинку, ни один цветок.

Дождь сыпался из гранитного неба мне на плечи...