Чудо преображения

Прошло много дней с того полудня, когда Иннокентий впервые ощутил себя птицей.

– Птится?, – осторожно спросил у Иннокентия остановивший его полицейский патруль.
– Гусий!, – важно, и с достоинством, подтвердил тот, ответствуя.

Полицейские стояли, сражённые тем, что птица Иннокентий им ответствует. Бывало, что на вопросы им отвечали, иногда извинялись, иногда оправдывались – но никогда не ответствовали. Проникшись уважением к возвышенной птице, патруль развернулся на месте, и ушёл, неся весть о чуде своим сослуживцам. Не спросили даже о содержимом его карманов – пистолете, наркотике, и запрещённой классической литературе из школьной программы. Впрочем, Иннокентию, ставшему птицей Гусием, ничего из того, что он таскал с собой по жизни, в новом качестве было уже не нужно. Птицы не стреляют из пистолетов, поэтому он подарил оружие маленькой школьнице с ранцем, и мутным взглядом. Пять минут – и из здания школы неподалёку раздались звуки расстрела. Птицы не употребляют наркотик, поэтому он подарил запрещённое вещество в открытое окно борделя на первом этаже какого-то учреждения. Птицы не читают книг, поэтому Иннокентий вручил литературу старикам неопределённого пола и возраста, спящим на скамейке возле подъезда.

Думая о случившемся, Иннокентий не понимал только одного – как он не стал птицей Гусием раньше. Птица не знает горя, бедности, жалости, философии, морали, эросов и танатосов. Птица может не принимать участие в социальной жизни, может не иметь денег, или уважения в обществе – но может порхать и жалить, порхать и жалить. Между тем человечий идиотизм, окружавший Иннокентия, стал виден ему в его новом качестве со всей отчётливостью. Вот люди ковыряли что-то в земле, по очереди ударяя лопатами. Вот другие – тыкают пальцем в стену, и смеются. Третьи – толкают четвёртого, тот падает на пятого. Кажется, люди уже давно рехнулись, сошли с ума, умалившись в своих делах до бесконечно малых точек. И только ему, птице Гусию, ранее тоже бывшему человеком – это стало предельно ясно. Иннокентий представил себе с ужасом, как, останься он человеком – когда-нибудь оказался бы с пулей во лбу, гранатой в животе, или петлёй на шее. В тюрьме, нищете, сумасшедшем доме – но птице Гусию не страшны тюрьма и сумасшедший дом.

Но ничего не происходит низачем. Пришла осень, Иннокентий, ставший когда-то птицей Гусием, взмахнул крылами, и улетел в тёплые страны.