Пушкин, Бродский и айфон

Публикация в журнале "Маладосць"\ Минск, №6-2019\

 Фауст: Мне скучно, бес.
 Мефистофель; Что делать, Фауст? Таков вам положен предел,
 Его ж никто не преступает.
 Вся тварь разумная скучает:
 Иной от лени, тот от дел…
        А вы давно перечитывали пушкинскую «Сцену из Фауста»? Я недавно набрела на любопытные комментарии молодых людей под текстом Александра Сергеевича, естественно, на интернет-сайте.
Один юноша пишет, что у Фауста не было айфона, а так бы не было причин скучать. Дескать, им конкретно это не грозит и потому не актуально. Оставим пока возражения по поводу того, что это совершеннейшее произведение не столько о скучающем человеке, сколько о томлении духа вообще. Но даже если рассуждать об этом аспекте, я не могу согласиться.
Разве не пытаемся мы в своём непрестанном сёрфинге по интернет-ресурсам — каждый по-своему —справиться со своим одиночеством, тщеславием, неприкаянностью? И разве это хитроумное устройство в наших руках не похоже на личного карманного беса, потакающего нашим капризам, беспрестанно подсовывающего новое, чтобы мы, не дай Бог, не заскучали или не задумались глубоко?!
И соблазнит нас посулами, и корабль утопит, виртуальный поначалу…
Кстати, обратите внимание, с какой лёгкостью Фауст отдаёт приказ Мефистофелю—как будто в игру играет. Да и то сказать: он не видит лиц этих людей, не знает их судеб (дистанция подобна виртуальности), а главное, позволяет своему искусителю манипулировать собой.
Но все удовлетворённые соблазны оказываются очередной иллюзией полноты бытия и счастья. И для нас, сидящих у экранов ноутбуков, тоже. Сколько же параллелей возникает у современного человека, понимающего эту развёрнутую метафору, да ещё в жанровой обёртке концептуального фэнтэзи (ну, почти)!
Вот и Иосиф Бродский, обращаясь к выпускникам Дармутского колледжа в 1989 году, описывает «психологическую Сахару» скуки достоверно и детально, именно по Пушкину, как непреодолимый предел: «Известная под несколькими псевдонимами-тоска, томление, безразличие, хандра, сплин, тягомотина, апатия, подавленность, вялость, сонливость, опустошенность, уныние и т.д., скука - сложное явление и, в общем и целом, продукт повторения. В таком случае, казалось бы, лучшим лекарством от нее должны быть постоянная изобретательность и оригинальность. То есть на что вы, юные и дерзкие, и рассчитывали. Увы, жизнь не даст вам такой возможности, ибо главное в жизненной механике - как раз повторение» \И. Бродский «Похвала  скуке»\
И вот что важно, на мой взгляд, у Бродского: он утверждает, что «консервированные восторги», связанные с техническими новинками, не спасут от скуки.
И оба гения подсказывают выход. Бродский прямо называет один из способов: стать Художником, ибо творческое (творящее) сознание, несмотря на сопутствующие ему тоску неудовлетворённости и, очень часто, житейскую неустроенность, уменьшает скуку.
А у Пушкина проговаривается бес: он-де не скучает, потому что надо постоянно изобретать формы зла—некогда, а вот у человека такой уж удел.
Доволен будь
Ты доказательством рассудка.
В своем альбоме запиши:
Fastidium est quies - скука
Отдохновение души.
Указание на отдохновение души, как отмечает Фёдор Гайда, «может спровоцировать мысль о необходимости «работы души»» \http://pravoslavie.ru/79798.html\, как способа избавления от умственной скуки.
Перечитайте, друзья! Или прослушайте в исполнении неподражаемого Иннокентия Смоктуновского. Вот уж кто мастерски мог изобразить не только интонацию Мефистофеля, но и нашего эго. А в «Сценах из Фауста» они, кажется, совпадают.
А вообще, Пушкин оттого и Пушкин, что на все времена, даже если мы не отдаём себе в этом отчёта. Такова привилегия гениев. Оставим за пределами нашего экспромта известные поэтические формулы Александра Сергеевича, давно ставшие афоризмами, типа «блажен, кто смолоду был молод», а также этические императивы и тонкости переживания любви, дружбы и красоты природы. Попытаюсь сказать лишь о том, чем близок великий поэт именно мне. Ведь удивительно, что до сих пор почти каждая строчка отзывается, и удивительно то, ка;к отзывается.
Казалось бы, хрестоматийный глянец давно должен был возвести китайскую стену между поэтом, жившим почти два века назад, и нами, чьи «лица пользователей» застыли в иронии ко всему и вся. Ан нет! Так почему?
—Его голос интимен, СОРАЗМЕРЕН современному человеку, как Парфенон был соразмерен древнему греку: ни пафоса, ни запутанных лабиринтов-экскурсов в непонятное, его культурные коды не требуют дешифровки, они удобочитаемы, а чувственный опыт — незабываем.
—Пушкин — это улыбка, это летящий росчерк рисунков, обаяние лёгкости, внутренней свободы, это не только «солнце русской поэзии», но и «сукин сын». Его влюбчивость, но и способность нежно любить, его слабости, но и
ответственность перед своим даром, позволяют представить поэта таким живым, подвижным, импровизирующим (как джазмен в слове?), что никогда он не ассоциируется с величественным, высокомерным, застывшим, как постамент, гением. Он рядом, очень близкий.
Да, я читала, что эта лёгкость, возможно, была кажущейся, что даже записку станционному смотрителю он однажды написал сначала «на черновик». Но такова сила его образа.
Пушкин, конечно же, подобен Моцарту в своём вдохновении, его дар как благодать. И мне близка точка зрения поэта и критика Игоря Меломеда по поводу недописанных стихов Александра Сергеевича: он просто не хотел завершать их без вдохновения. И это так по-пушкински!
—А роковой выбор между бесчестием и смертью? В век обесценивающихся моральных понятий это дорогого стоит.
Дуэльные пистолеты— не дань традициям, о, нет, они символ нравственного максимализма любимого поэта. Только так и не иначе он и мог поступить, сообразно нашим представлениям о нём.
— Пушкин как ориентир? Для меня, бесспорно—да. Неосознанный, ненавязчивый, словно незыблемый кирпичик в фундаменте моего гуманизма.
И когда за плечами груз прожитого, ещё более ясными, пронзительными, простыми и суровыми в своей правде становятся его «я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!» («Элегия») или почти буддистское «на свете счастья нет, но есть покой и воля («Пора, мой друг, пора»).
А когда я слышу, что, якобы, это стечение обстоятельств, что Пушкин был возведен в ранг духовного лидера, что
вокруг были не менее достойные, мне хочется воскликнуть: оставьте мне дорогого Александра Сергеевича, оставьте— как неизменную величину в моем микрокосме!