Свинг царя Соломона

Музыкальная драма в ритме джаза в двух действиях.

Великой всепобеждающей силе искуства и невероятной стойкости духа творческих людей, находивших в себе мужество не только создавать уникальные шедевры в невероятных  условиях холокоста, но и способных дарить последнюю надежду и желание жить людям, стоящим на краю гибели, посвящается...

   

Действующие лица и исполнители:
Давид Ман, в прошлом Дитфрид Манн, 54 года, саксофонист, руководитель джазового коллектива.
Авигаиль Ман, 42 года,  жена Давида, пианистка.
Авива Ман, 18 лет,  дочь Давида и Авигаиль,  джазовая певица.
Себастьян Шлоссер, 32 года, комендант гетто, гитарист.
Михель Ворончак, 50 лет, скрипач.
Самвел Симонян, 29 лет, барабанщик.
Степан Кравчук, 55 лет, клоун.
Александр Пономарёв, 56 лет, клоун.
Игаль Злотник, 36 лет, танцор, руководитель подполья.
Людвиг Браун, 41 год, заместитель коменданта гетто.
Соломон Шлоссер, 64 года, известный джазовый музыкант.
Ева Шлоссер, 30 лет, дочь Соломона и Авивы, джазовая певица.
Авива Шлоссер, 50 лет, агент Массада.
Яков, 43 года, полицай.
Сотрудники Моссада, два человека, примерно 30 лет.



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Картина первая.
   
   1973 год. Мемориальный комплекс Яд Вашем в Иерусалиме. Звучит клезмерская мелодия в джазовой обработке, в которой слышны: цыганские, армянские, украинские, русские мотивы. На экране сменяются витрины с экспонатами музея. На сцене появляются все актёры в постановочном танце, символизирующем победу света над тьмой. В итоге на авансцене остаются Соломон Шлоссер и Ева Шлоссер.
Ева Шлоссер. "Папочка, зачем ты привёз меня в этот Яд Вашем?  У нас завтра ответственный концерт в посольстве, а мы даже не отдохнули с дороги и совсем ничего не репетировали. Здесь такая угнетающая атмосфера. Я не могу поверить, что все эти ужасы совершили немцы. У меня не укладывается это в голове. Скажи мне, что это неправда. Тётя Ингрид говорила, что ты воевал на восточном фронте, а у нас дома нет ни одной твоей награды и, даже, никаких фотографий. Почему ты мне никогда ничего не рассказывал мне об этом?"
Соломон Шлоссер. "Да, дочка. Как бы не было страшно в это поверить, но это всё действительно сделали немцы и их союзники. Я никогда ничего тебе не рассказывал об этом потому, что хотел забыть, вычеркнуть этот               
страшный период жизни из своей памяти. Потому что вот уже тридцать лет мне каждую минуту, каждую секунду стыдно за то, что я родился немцем. Потому, что я хотел уберечь тебя от тех страшных событий, о которых ты ничего не знаешь. Но невозможно вычеркнуть из памяти одельные её страницы. Разве только, если совсем потерять её. Поэтому, видимо, пришло твоё время узнать правду, от которой я уберегал тебя всё это время. "
   На экране сменаются экспозиции музея в соответствии с текстом..
Ева Шлоссер. "Я тебя не понимаю. Ты говоришь какие-то странные вещи. Какую ещё правду я не знаю?  У меня ощущение, что я сплю и вижу страшный сон, который через мгновенье закончится. Ну, скажи, скажи мне что это сон, умоляю тебя!"
Соломон Шлоссер. "Нет, дочка. К сожалению это не сон. Я бы многое отдал за то чтобы это было сном."
 Звучит музыка.
Ева Шлоссер. (Поёт)
                Может быть не было катастрофы?
                Может быть не было холокоста?
                А  геноцид евреев Европы -
                Плод чьей-то страшной выдумки просто?
                Может быть не рыдали мамы?
                Может быть не кричали дети?
                Может это отрывок из драмы,
                Замешанной на плохом сюжете?
Соломон Шлоссер. (Уже в фашистском кителе и фуражке. Дочь испуганно отходит от него)
                ACHTUNG!
                Всем жидам собраться на площади!
                Подготовиться основательно!
                У кого коровы и лощади,
                Привести с собой обязательно!
                ACHTUNG! ACHTUNG! ACHTUNG!
Ева Шлоссер. Может быть не стонали на нарах
                Те, кто зверски истерзан в клочья?
                Может это приснилось в кошмарах,
                Тем, кто плохо выспался ночью?
                Может быть не свистели пули?
                Может быть не дымили печи?
                Может просто ветра задули
                В темноте забытые свечи?
Соломон Шлоссер.
                ACHTUNG!
                Деньги, золото, украшения,
                Вещи ценные взять с собой!
                Кто не выполнит распоряжение,
                Попрощается с головой!
                ACHTUNG! ACHTUNG! ACHTUNG!
Ева Шлоссер. Может жёлтые звёзды Давида
                Те, что на полосатых робах,
                Это просто костюмы для вида,
                На голливудских пробах?
                Может сумки и абажуры
                Не из человечьей кожи?
                Может вид новой культуры
                Чем-то на авангард похожой?
Соломон Шлоссер.
                ACHTUNG!
                Кто без спроса присвоет имущество
                Или дом, что оставил жид,
                Испытает наше могущество
                И на месте будет убит!
                ACHTUNG! ACHTUNG! ACHTUNG!
Ева Шлоссер. Может скрипки, туфли, меноры,
                Одинокий аккордеон,
                Забыли бездарные режиссёры,
                В спешке снимая новый сезон?
                Может быть не было концлагерей?
                Может это такой рукотворный рай,
                Что бы усвоил каждый еврей
                То что АРБАЙТ МАХТ ФРАЙ?
   Появляется изображение центрального входа Освенцима.
Соломон Шлоссер.
                ACHTUNG! ACHTUNG! ACHTUNG!
   В этот момент за их спиной звучит песня, которую Соломон последний раз слышал тридцать лет назад в гетто, где служил комендантом. Ему кажется до боли знакомым голос певицы. На заднем плане высвечивается зкран со  сценой, на которой поёт Авива Шлоссер.
Авива Шлоссер.  ( Поёт.)  На ветках листва заблестела,
                С туманом играет прибой.
                Росою трава пропотела,
                Где мы повстречались с тобой.
                Зачем же так поздно пришла ты,
                За что искупала тоской?
                Нет тягостней в жизни утраты,
                Чем встреча с холодной зимой.
                Девочка-осень,
                Молниеносен
                Был наш медовый роман.
                Девочка-осень,
                Зиму попросим
                Не обжигать наших ран.
   Соломон уже в гражданском костюме, завороженно всматривается в даль. Хватает дочь за руку.
Соломон Шлоссер. "Не может быть!  Пойдём скорее! Это невероятно! Это она, это точно она! Я не мог ошибиться! Я не спутаю этот голос ни с одним другим голосом в мире! "
Ева Шлоссер. "Что с тобой, папочка? Тебе нельзя так волноваться перед концертом. Кто такя она?  Чей это голос? Может ты мне хоть что-то объснишь? "
Соломон Шлоссер. "Пойдём скорее, девочка моя. Это снято после войны. Значит она жива. Это невероятно. Мы должны непременно выяснить всё об этой певице. Скоро ты всё узнаешь. Тебя ждут большие потрясения. Готова ли ты к ним? "
Ева Шлоссер. "После того что я увидела сегодня, кажется  я уже  готова ко всему"
. (Они уходят. Затемнение. Затем появляется та же самая сцена тридцать лет назад. На ней джазоввая группа Давида Мана: Сам Давид с саксофоном, Авигаиль за фортепиано, Михель со скрипкой, Самвель за барабанами и Авива, поющая ту же самую песню.
Авива Ман. (Поёт) В суровую стужу и вьюгу
                Я буду в тиши тосковать.
                Тебя, золотую подругу,
                В мечтах дорогих обнимать.
                Но верю, тропинкой лесною
                Я встречу тебя на пути.
                Причём непременно весною,
                Ведь вы с ней похожи почти.
                Девочка-осень,
                Молниеносен
                Был наш медовый роман.
                Девочка-осень,
                Зиму попросим
                Не обжигать наших ран.
   Зрительские овации, крики «браво», цветы от подставных лиц из зала. Артисты уходят в гримёрку.

Картина вторая.

Давид Ман. (Обнимая за талию супругу) : "Ну что, друзья мои. Последний концерт. Завтра домой. Как же я соскучился по нашему маленькому уютному дому."
Авигаиль Ман: Начинается. Не гневи Б-га, Давид. В этот раз у  нас таки да  были хорошие гастроли, и за месяц мы заработали больше, чем ты зарабатываешь за полгода в городском саду или филармонии.p
Давид Ман. Ну конечно, ещё бы они были плохими. Мы столько денег потратили на новые инструменты.
Авигаиль Ман. И правильно сделали.  У нас на Молдаванке говорят: «Не ищите где сэкономить, ищите где заработать.
Авива Ман. А я согласна с папочкой, поскорее бы домой. Искупаться в нормальной ванной, а не в корыте. Поесть нормальной, человеческой еды. Я уже смотреть не могу на чёрный хлеб, молоко и картошку. Здесь даже радио и газет нет. И как только люди живут в этой глуши?
Самвел Симонян. Ну почему же в глуши? Сегодня воскресенье. Через два часа, в клубе где мы лабали, будут танцы. Имею честь пригласить вас на бал, моя принцесса.
Михель Ворончак. Ты забыл чем закончился твой бал в Ужгороде? Если бы не местный барон Лойза, на счастье оказавшийся троюродным братом Михеля, остались бы мы без барабанщика, а великий армянский народ без одного из своих наглых сынов, решивших доказать целому табару что армянский дудук звучит красивее цыганской скрипки.
Самвел Симонян. Да что ты знаешь про армянский дудук? (Звучит дудук) Когда начинает играть дудук, сначала ты слышишь красоту гор, а потом уже саму музыку и твои глаза омывают слёзы очищения. Его звук не может передать ни один другой инструмент в мире, потому что он подарен нашему народу самим Б-гом! Настоящий дудук сделан из абрикосогого дерева, плоды которого впервые привез в европу из армении сам Александр Македонский. А ты знаешь символом чего является абрикос?  Абрикос – символ самодостаточности, а звук  дудука – звук души моего народа! А ты пытаешься сравнить его с какой-то скрипкой.
Давид Ман. Не ссорьтесь, друзья мои. Самвел, а тебе пора оставить в прошлом свои уголовные штучки. Ты уже давно не в колонии для беспризорников, ты музыкант коллектива Давида Мана. И запомни, в музыке нет второстепенных инструментов. Звучание любого инструмента, это прежде всего звучание души того, кто на нём играет.
Михель Ворончак. К сожалению у некоторых людей отсутствует душ, зато присутствует нецензурное выражение лица. А люди именно с таким лицом часто попадают за решётку.
Самвел Симонян. Запомни, Михель. Легче тебе посадить свою печень, чем меня. 
Авива Ман. Как с вами скучно. Пойду-ка я лучше спать. А то от ваших разговоров мне захотелось абрикосов. И пусть поскорее наступит завтра.
Михель Волончак. Бойся своих желаний, дочка.
Авигаиль Ман. Правильно, доченька. Пойдём, я постелю тебе постель. Ничего нового из спора этих шлемазлов ты не услышишь. Даже когда твой отец целует меня, у него перед глазами не мои губы, а мундштук саксофона. (Уходят)
Давид Ман. (Передразнивая жену) Пойдём, я постелю тебе постель. Девочке 18 лет. Могла бы сама научиться стелить себе постель. Или когда она выйдет замуж, ты тоже будешь приходить к ней домой и стелить им с мужем постель?
Авигаиль Ман. (Из за кулис) Какой замуж? Какая постель, дефективный?  Она ещё совсем ребёнок и не готова к замужеству. Или же тебе не терпится спать в одной постеле с бабушкой?
Давид Ман. Diese Frau hat keine Schande, kein Gewissen. (У этой женщины нет не стыда, не совести.
Авигаиль Ман. Давид, я всё слышу.  Или ты забыл что твой варварский язык похож на идиш?
Самвел Симонян. Дядя Давид, ты собираешься выдать Авиву замуж?
Давид Ман. С какой целью интересуетесь, молодой человек? Кажется я давно не настраивал барабанные палочки посредством вашей задницы. (Самвел смеясь убегает со сцены, Давид в след за ним. На сцене остаётся Михель, который берёт в руки старую цыганскую скрипку, начинает наигрывать мелодию, которая постепенно переростает в трагическую и сменяется грохотом танков. Софиты тревожно мерцают и сцена постепенно затемняется. Наступает утро. За окном слышен лязг гусениц. Постепенно появляются участники джазового коллектива.
Авигаиль Ман. (Обращаясь к мужу смотрящему в окно) Давид, что там за шум? Местные колхозники решили устроить парад всех трактаров и комбайнов в честь нашего отъезда в Одессу?
Давид Ман. Боюсь теперь мы долго не попадём  в Одессу, дорогая. Мне слишком хорошо знакомы эти трактора. Это не парад, это война. (Авигаиль подходит к окну. В комнате появляются Михель, Самвел и Авива)
Авива Ман. Когда закончится этот кошмар? Почему на улице такой шум? Они все с ума посходили в этой глуши? Сейчас я устрою такой геволт, что им мало не покажется!
Самвел Симонян (Преграждая дорогу Авиве) Не ходи туда, не надо.
Авива Ман. Ты что, мой папа? Дай мне пройти!
Михель Ворончак. На этот раз он прав, дочка. Не ходи. Тебя там не поймут.
Авива Ман. Да что, чёрт побери, происходит? Мне кто-нибудь объяснит?
Давид Ман. (Обнимая дочь) Это война, девочка. Когда-то я сбежал от неё, наивно полагая что от всех проблем в жизни можно легко убежать. Но сегодня понял, как я заблуждался в своих суждениях.
Авигаиль Ман. Ша, Давид. Не сгущай краски. Мы простые музыканты. Не интересуемся политикой. В конце концов немцы культурная нация. Ты думаешь нам не дадут уехать? Может нужно кому-то заплатить?
Давид Ман. О чём ты говоришь, Авигаиль? Ты хочешь предложить деньги людям, которые привыкли всё забирать сами и уже ограбили собственный народ и половину Европы? Когда к власти приходят бескультурные политики, понятия культура и политика становятся несовместимыми. Ты что-нибудь слышала об окончательном решении еврейского вопроса? (В это время из зала в помещение врывается избитый парень в порванной одежде)
Игаль Злотник. (Быстро оглядывая всех по очереди и обращаясь к Давиду) Ради всего святого, спрячьте меня от этих варваров. Это не люди, это звери в человеческом обличии.
Давид Ман. (Обращаясь к Авигаиль) Вот тебе первое подтверждение о культурной нации. Надеюсь вопросов на эту тему больше не возникнет.
Авигаиль Ман (Подойдя к Игалю) Как вас зовут, юноша и что с вами стряслось?
Игаль Злотник. Меня зовут Игаль Злотник. Вчера ночью фашисты ворвались в наше местечко, всем евреям приказали собраться на центральной площади. Мой отец был старшиной кагала и спросил офицера почему нельзя подождать до утра, ведь на дворе ночь и в каждом доме маленькие дети? Офицер ничего не ответил, вытащил пистолет и застрелил отца. А потом, потом они расстреляли всю мою семью. Не пощадили никого.  Мне каким-то чудом удалось убежать. Убежать  для того, чтобы отомстить этим подонкам за всё.  (Авива приносит Игалю ковшик с водой, он жадно пьёт)
Авигаиль Ман. (Прикрыв рот ладонью, со слезами в глазах) Бедный мальчик.
Михель Ворончак. Полезай на чердак, мы тебя спрячем.
Самвел Симонян. Но ведь немцы могут устроить шмон и у нас будут проблемы из за этого беглеца.
Михель Ворончак. (Обращаясь к Самвелу) Ты ничего не говорил, а я ничего не слышал. (Обращаясь к Игалю) Полезай, сынок. Он просто неудачно пошутил.
Самвел Симонян. Хорошо, пусть остаётся. Нема базара. Пайки на всех хватит. Самвел крысой никогда не был.
Давид Ман. Вот и ладненько. Полезай, сынок.
Игаль Злотник. Спасибо вам, добрые люди. (Уходит)
Авигаиль Ман. Храни нас всех, Всевышний. (В это время в помещение из зала врывается немецкий офицер в форме СС с автоматом в руках).
Людвиг Браун. (На ломаном русском языке) Сюда случайно не забегал преступник, которого мы преследуем всю ночь?
Самвел Симонян. О, а вот и новое начальство пожаловало.
Давил Ман. (На немецком языке) Wo haben Sie Manieren gelernt, Herr Offizier? Oder ist es jetzt in Berlin in Mode, vor Frauen eine Waffe zu schwenken? (Где вас учили манерам, господин офицер? Или в Берлине сейчас модно размахивать автоматом в присутствии дам?
Людвиг Браун. (Ошарашенно) Что делает немец с чистейшим берлинским произношением в этой русской глуши? (Постепенно осматривает присутствующих) Это ваши друзья?
Давид Ман. Это моя семья и музыканты моего  коллектива. А по поводу того, что я здесь делаю, логичнее было бы задать это вопрос вам, штурмбанфюрер.
Людвиг Браун. О, вы даже разбираетесь в званиях? И какую музыку играет ваш сомнительный коллектив?
Давид Ман. Мы играем джаз.
Людвиг Браун. Всё ясно. А вы знаете что на территории великого Рейха джаз обьявлен вне закона? У великой немецкой нации есть свои великие композиторы. Нам не пристало слушать жидовско-негритянскую музыку, написанную людьми третьего сорта. (Шёпотом) Хотя я и сам грешен, когда-то посещал вечеринки Swingjugend.
Давид Ман. Я слишком хорошо знаю что происходит на территории великого Рейха. (В это время на улице раздаются выстрелы)
Людвиг Браун. Мы ещё обязательно встретимся. Честь имею. (Убегает)
Михель Ворончак. (Звучит клейзмерская джазовая мелодия) Какие страшные формы нынче приняла  честь. Неужели всё это происходит в середине двадцатого века? И это нация, которая дала миру Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Вагнера? Какая сила затмила их разум? Какая мать родила их? Каким ядом было отравлено молоко её? Ответь мне, Создатель! Что ждёт нас впереди? Если мы в чём-то виноваты перед тобой, спроси с нас по всей строгости закона небесного! Но за что должны страдать дети наши? Ответь, Создатель! (Все постепенно выходят на авнсцену, и кладут руки на плечи друг другу).
Давид Ман. Судя по всему нас ждут большие испытания, но мы должны достойно встретить их. Наша сила в нашем единстве и вере в торжество разума над безумием, торжество света над тьмой, торжество жизни над смертью! (Все поют)
                С неба льются потоки густые,
                Затопило поля сентябрём.
                Обмани аргументы пустые,
                Научись танцевать под дождём.
                Спят в руинах хрустальные замки,
                Всё усыпано битым стеклом.
                Не робей, просто выйди за рамки
                И уйди по стеклу босиком.
                Всё пылает вокруг и дымится,
                Всюду пепел пустых величин.
                Над пожаром не стоит глумиться
                И гореть без особых причин.
                Ветер с корнем срывает устои,
                Руша хрупких надежд корпуса.
                Обуздай его крепкой рукою
                И наполни мечтой паруса.
                Сжато неимоверно пространство,
                Всюду клаустрофобии плен.
                Проруби тишину постоянства
                Проходя через замкнутость стен.
                Не стесняйся кого-то обидеть
                Тем, что ты не такой как они.
                Их плебейский удел ненавидеть
                Тех, кто им зажигает огни. (Затемнение)

Картина третья.

   Центральная площадь. Давид, Самвел и Михель стоят возле большого обьявления. Параллельно, на фоне тревожной мелодии, звучит голос из репродуктора.
Голос. Внимание! Внимание! Обращение ко всем евреям! С целью заселения мало-населённых районов Украины,  все евреи проживающие в городе, и те евреи, которые не имеют постоянного места жительства, обязаны в среду, 15 июля 1941 года, в пять часов утра по берлинскому времени явиться на центральную площадь. Взять с собой документы, деньги и ценные вещи, а также тёплую одежду и бельё. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян!  Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян!
Давид Ман. Друзья мои, пока не поздно, уходите из этого страшного ада. В крайнем случае вы можете присоединиться к партизанам, которые скрываются в местных лесах.
Михель Ворончак. А как же ты, Давид? Ведь ты же немец. Ты тоже можешь уйти с нами.
Самвел Симонян. Дядя Давид. И правда. Пойдём с нами.
Давид Ман. (Звучит джазовая мелодия) Я перестал быть немцем в тот самый  момент, когда двадцать лет назад приехал с концертом в Одессу и впервые увидел свою Авигаиль. Услышал как она играет на рояле. Впервые прикоснулся к её нежной коже. Ощутил неповторимый запах её тела. С того момента дорога в прежний, привычный мир была навсегда закрыта для меня, и я решил не возврвщаться на родину, в Германию. Но её ортодоксальная семья была категорически против наших отношений. Тогда  я решился на невероятный поступок. Я принял иудаизм. Мы поженились. У нас родилась Авива. Мы зажили счастливой семейной жизнью. Казалось что нашему счастью не будет конца. Но нет ничего вечного под луной. В СССР начались репрессии, особенно по отношению к иностранцам. В Германии же, наоборот, к власти пришли демократы, да и экономика была на подъёме, и мы приняли решение вернуться на мою историческую родину. Я уехал прощупать почву и подготовить условия для переезда жены и дочери. Моя семья была рада моему возвращению. Мне предложили работу рукодителя джазового оркестра. Так в мою жизнь впервые вошёл джаз. Но в Германии к власти пришли нацисты во главе с Гитлером и нашим планам было не дано осуществиться. Повсюду начались еврейские погромы. Джаз стал вне закона. Мой дядя работал в министерстве культуры и благодаря этому ему удалось организовать мои гастроли в Советской России. Я вновь вернулся в Одессу к своей семье. Так неужели вы думаете что после всего этого я оставлю свою Авигаиль в лапах этих выродков? Я останусь вместе с ней. Это даже не подлежит обсуждению. Посему оставит человек отца своего и мать, и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Так гласит святое писание.
Михель Ворончак. Давид, ты добрый человек, поверь, я видел в жизни много разных людей. Когда-то в Германии, когда перед Берлинской Олимпиадой всю нашу семью отправили в лагерь, ты спас меня, протянул мне руку помощи и дал работу, а потом взял с собой на гастроли в Советский Союз и  спас мне жизнь. С тех пор ты стал моим братом, а твоя семья, стала моей семьёй. Мы, цыгане, помним добро и никогда не оставляем в беде близких людей. Поэтому я остаюсь с вами. Один еврейский мудрец сказал: «Если не я для себя, то кто для меня? Если я только для себя, то что я? Если не теперь, то когда же?»
Давид Ман. Ты читаешь еврейских мудрецов?
Михель Ворончак. А ты думал, что я только играю на скрипке, курю трубку и пью вино? (Они обнимаются)
Самвел Симонян. Дядя Давид, Михель. Мы, армяне, хорошо знаем, что такое горе. Вся моя семья была уничтожена во время генацида армян. В 16 году, когда мне было четыре года, меня чудом спасла соседка турчанка, выдав за своего сына. Потом ей с большим трудом удалось разыскать моих родственников и передать меня им. Правда позже я убежал от них, но это не важно.  У зла, как и у добродетели, нет национальности. Я усвоил этот урок на всю оставшуюся жизнь. Поэтому я тоже остаюсь с вами. (Обнимает их)
   Все трое возвращаются домой. Их встречают: Авигаиль и Авива, накрывающие стол к обеду, и Игаль, подметающий пол.
Авигаиль Ман. О, наши звёзды вернулись после дневного моциона. Шо слышно в нашем сумасшедшем доме? Красная Армия ещё не вернулась?
Давид Ман. Судя по всему Красная Армия вернётся не скоро. В следующую среду всем евреям приказано с вещами собраться на площади. Чует моё сердце, что эти выродки что-то задумали.
Авива Ман. Только евреям? А что будет с остальными?
Михель Ворончак. Нет больше остальных, Авива. Мы все теперь евреи, запомни дочка и будем вместе до конца, что бы не ждало нас впереди.
Игаль Злотник. Давид, друзья мои. Возьмите меня в свой коллектив!
Самвел Симонян. Ты музыкант, или просто фраер?
Игаль Злотник. Нет, не музыкант, но я хорошо танцую.
Авива Ман. Хорошо танцует очень большое количество людей. Чтобы стать членом нашего коллектива нужно не просто хорошо танцевать, нужно танцевать так, как это не делает никто другой на свете.
Игаль Злотник. Михель, я могу вас попросить помочь мне? (Михель берёт в руки скрипку. Игаль начинает танцевать. Михель начинает подигрывать ему. После завершения танца все присутствующие начинают аплодировать)
Давид Ман. А ты настоящий талант, сынок. (Давид обводит всех взглядом) Ну, что скажете?
Авигаиль Ман. Мне нравится. По моему это как-то разбавит нашу однообразную музыкальную программу.
Михель Ворончак. Не имею возражений.
Самвел Симонян. Если только он не будет так нагло пялить зенки на мою Авиву.
   Все недоуменно смотрят на Самвела.
Авива Ман. На мою? Разве я давала тебе повод?
Самвел Симонян. С сегодняшнего дня я еврей. Век воли не видать. Поэтому имею полное право жениться на тебе. Дядя Давид, скажи ей что это правда!
Авигаиль Ман. Ага.  Так ты говоришь, что стал евреем? Но тогда почему ты ходишь с непокрытой головой, не произносишь брахот перед обедом, не соблюдаешь субботу? А может быть тебе сегодня сделали обрезание? Если нет, я могу прямо сейчас исправить это недоразумение. (Берёт большой нож и направляется к Самвелу. Все начинают смеятся. Авива останавливает её)
Авива Ман. Большинство за, (обращаясь к Самвелу) так что твой голос всё равно ничего не решает. (Берёт за руку Игаля) Пойдём, мы подберём тебе какой-нибудь достойный костюм для твоего номера. (Уходят. Самвел с завистью смотрит им в след)
Авигаиль Ман. И в кого она такая уродилась?
Давид Ман. И ты ещё спрашиваешь? Вспомни себя в её годы. Ты забыла как перед концертом насыпала мне в саксофон зубной порошок и как только я начал играть,  все зрители в первом ряду стали похожи на белых лебедей. Я думал что дело закончится международным скандалом и меня навсегда выгонят из города. Слава Богу, директор театра вовремя догодался в чём дело.
Авигаиль Ман. Но согласись, если бы я тогда этого не сделала, ты бы никогда не обратил на меня внимание. Ведь столько красоток пытались кокетничать и флиртовать с тобой. А ты из всех выбрал именно меня.
Давид Ман. (Обнимая жену) Глупенькая. Я, с самого начала, как только увидел тебя в зале филармонии, ни на кого другого уже не смотрел. (Они начинают танцевать медленный танец под джазовый свинг, на фоне звучащего отрывка из Песни Царя Соломона).
Мужской голос. Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских. Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя. Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях. Золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блёстками.
Женский голос. Доколе царь был за столом своим, народ мой издавал благовоние своё. Мировый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает. Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня  в виноградниках Енгедских.
Мужской голос. О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.
Женский голос. О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень.
Мужской голос. Кровли домов наших – кедры.
Женский голос. Потолки наши – кипарисы. (Затемнение)

Картина четвёртая.
   
   Территория гетто. Пропускной пункт. За столом сидит Комендант гетто Себастьян Шлоссер. С одной стороны стола стоит полицай-еврей Яков с автоматом на шее, что-то записывающий в большую тетрадь, с другой стороны стола стоит заместитель Себастьяна, Людвиг Браун с плёткой в руках. На фоне слышен шум толпы и лай собак. В очереди стоят: Давид Ман, Авигаиль Ман, Авива Ман, Михель Ворончак, Самвел Симонян, Игаль Злотник.
Яков. Давид Ман, Авигаиль Ман, Авива Ман, Михель Ворончак, Самвел Симонян, Игаль Злотник. Музыкальная группа исполняющая джаз. Все евреи.
Людвиг Браун. (Подойдя к Давиду,  на ломаном русском) А, господин музыкант. Так вы оказывается еврей. По вашему берлинскому произношению этого не скажешь. (Подходит к Авигаиль и Авиве) А это, я понимаю,  ваши жена и дочь. (Рукоятью плётки поворачивает лицо Авивы к себе) У вас хорошие гены.
Давид Ман. Не могу сказать того же о ваших генах, господин офицер, судя по вашим манерам общения с женщинами.
Людвиг Браун. (Замахиваясь плёткой на Давида) Сейчас я научу тебя хорошим манерам, жидовская морда! (Его руку перехватывает Михель) Ты посмел поднять руку на офицера великого Рейха, грязная свинья?! (Яков передёргивает затвор автомата)
Самвел Симонян. (Людвигу) Не делай волны, начальник, можешь захлебнуться.
Себастьян Шлоссер. (Вскакивая с места и стреляя в воздух из пистолета) Немедленно прекратить! Людвиг, возьми себя в руки! Ты не в Мюнхенской пивнушке!
Людвиг Браун. Прости, Себастьян. Эти свиньи не понимают цивилизованного обращения.
Себастьян Шлоссер. Я сказал хватит! (Подходит к Давиду, но его взгляд направлен на Авиву) Скажите, господин Ман, а мы не могли ни где с вами раньше встречаться?
Давид Ман. Конечно могли, если вы с семьёй когда-нибудь проводили лето в Одессе, господин штандартенфюрер, то вы должны были бывать на моих концертах в гор саду.
Людвиг Браун. Я же говорю что он над нами издевается.
Себастьян Шлоссер. Мы с семьёй проводили лето в Любике, на берегу Балтийского моря. У нас там было фамильное имение.  Так вы играете джаз?
Давид Ман. Так точно. По большей части свинг.
Себастьян Шлоссер. (Подойдя к Михелю) Ворончак. Довольно странная фамилия для еврея. Больше напоминает цыганскую.
Михель Ворончак. Какая есть, господин штандартенфюрер. А разве для нынешней власти есть разница между евреями, цыганами, армянями, русскими или казахами? Все мы для вас скоты, люди третьего сорта. 
Себастьян Шлоссер. (Обращаясь к полицаю и смотря на Авиву) Яков, посели этих музыкантов в помещение клуба. Это мой личный приказ.  У меня на них особые планы.
Яков. Слушаюсь, господин штандартенфюрер.
Людвиг Браун. Не слушаюсь, а хайль Гитлер, жидовская морда. Ещё одно замечание и окажешься по ту сторону Гетто. Там многие твои сородичи ждут встречи с тобой.
Яков. Слушаюсь, господин штандартенфюрере, хайль Гитлер.
Людвиг Браун. (Плюёт в сторону Якова) Тьфу, judischen Schwein.  (Жидовская свинья) (Затемнение)
   Переселенцы входят в помещение деревенского клуба. Там уже сидят двое мужчин: Степан Кравчук и Александр Пономарёв.
Александр Пономарёв. А мы уже было подумали, что будем одни в этой обители мельпомены.
Степан Кравчук. Ага, раскатал губу. Это же немцы, скупой народ. У них каждый квадратный метр расписан. Я чувствовал, что к нам кого-то подселят. Не прошло и трёх часов.
Самвел Симонян. Это шо за пассажиры у нас на хате нарисовались? Чьих будете, господа хорошие? Прописаться бы не мешало для порядка.
Степан Кравчук. (Самвелу) А ты шо, паспортистка? (Хватает Самвела между ног) Нет, судя по первичным признакам скорее плохой танцор. (Достаёт из сапога нож) Так я могу сделать хорошим.
Самвел Симонян. Да шо же это моё хозяйство никому покоя не даёт? (Все смеются)
Давид Ман. Позвольте представиться. Давид Ман. Руководитель джазового коллектива. А это наши участники: Авигаиль, Авива, Михей, Самвел, Игаль.
Александр Пономарёв. Очень приятно. Александр Пономарёв и Степан Кравчук. Клоуны.
Авигаиль Ман. Вы не очень похожи на евреев. Как вы оказались в еврейском гетто?
Александр Пономарёв. Что вам сказать, дорогая моя. Как известно бьют не по паспорту, а по морде.
Авигаиль Ман. Меня терзают смутные сомнения. Вы случайно не из Одессы?
Степан Кравчук. Или. Улица Подбельского 25.
Авигаиль Ман. Одесский цирк.
Александр Пономарёв. Собственной персоной.
Авива Ман. Ну, теперь понятно, как эти шлемазлы оказались в еврейском гетто. Сам Бог велел. 
Игаль Злотник. У меня есть идея, друзья. А что если нам организовать кабаре?
Давид Ман. Кабаре? В еврейском гетто? Где каждый день для любого из нас может оказаться последним? У вас всё в порядке с головой, молодой человек?
Авигайль Ман. Подожди, Давид. Пусть озвучит свою идею. Продолжай, парень.   
Игаль Злотник. Задача врага сделать из нас безвольных рабов, превратить в стадо, готовое по первому желанию пастуха безропотно отправиться на бойню. Но мы способны доказать всем и впервую очередь себе, что можно уничтожить нашу плоть, но не возможно уничтожить нашу душу. Вы правы, Давид. Каждый день здесь для любого из нас может оказаться последним. Но люди, которые будут приходить к нам в кабаре, будут даже в этот последний день чувствовать себя людьми, а не безвольным стадом. Я вижу в этом нашу миссию. Да и представители партизанского подполья одобрили эту идею.
Самвел Симонян. Представители подполья? У тебя есть с ними связь?
Игаль Злотник. Не пытайся узнать больше, чем тебе положено.
Михель Ворончак. А что, мне нравится его идея. Как говорится: «Гулять так гулять!»
Давид Ман. Ну что ж, помирать так с музыкой!
Авигаиль Ман. А у нас, в Одессе, еще говорят: «Вы хочите песен? Их есть у меня!»
Александр Пономарёв. Кажется мы оказались в нужном месте, в нужное время. (Обращается к Степану) Что скажешь, Стёпка?
Степан Кравчук. Или. А шо я тебе всегда говорил? Чудны дела твои, Господи. (Затемнение)
   Зал клуба превращённый в кабаре. На сцене музыканты с  инструментами. Выходит Давид Ман в качестве распорядителя. У него в руке фашистская листовка.
Давид Ман. (Звучит джазовая мелодия) Друзья мои. Сегодня я случайно застал одного молодого юношу из приличной еврейской семьи, который внимательно читал эту фашистскую листовку. Тогда я подошёл к нему и спросил: «Вейзмир, как тебе не стыдно читать эти глупости? Что бы сказали твои родители, если бы они были живы, да покоятся они с миром? И что вы думаете он мне ответил? Дядя Давид, сказал он мне. Во всех наших книгах написано, что мы несчастный народ, нас всю жизнь притесняют, уничтожают, преследуют и пытаются истребить. Разве вам от этого не становится грустно на душе? И я задумался. А юноша продолжил. А в этой фашистской листовке написано, что мы самые богатые, самые хитрые и управляем всем миром. И мне впервые в жизни было нечем ему возразить. И тогда я просто рассмеялся. Ведь смех это единственное оружие, которое никогда не отнять у народа. (Музыканты переходят на песню. Игаль танцует)
                Село солнце за пустыней,
                Небо в дымке тёмносиней,
                На песке синайском стынет
                След от ног босых.
                Моисей глядит устало,
                Ждёт дорог еще немало,
                Сколько небо их послало,
                Столько будет их.
                И под сенью эвкалипта,
                Те, кто вышел из Египта,
                Ужин, завершив нехитрый,
                Шутят и поют.
                Звонкий смех несётся в небо,
                Здесь смешались быль и небыль,
                Но они по прежнему живут.

                Пронеслись века,
                Утекла река,
                Но хранит народ завет святой –
                Что бы не стряслось,
                Грусть-печаль отбрось,
                Научись смеятся над бедой!

                Если в доме нету хлеба,
                Тучами покрылось небо,
                На страдания нет потребы,
                Трудно нас сломить.
                В сердце есть Хава нагила,
                У неё большая сила,
                Даже если ждёт могила
                Продолжаем жить.
                Разбросало всех по свету,
                Краше делаем планету,
                Свято следуем завету
                И верны творцу.
                Беспощадны жизни зубы,
                Но улыбкой красим губы,
                Хоть течёт слезинка по лицу.

                Пронеслись века,
                Утекла река,
                Но хранит народ завет святой –
                Что бы не стряслось,
                Грусть-печаль отбрось,
                Научись смеяться над судьбой!
               
                ЗАНАВЕС.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина первая

    1973 год. Мемориальный комплекс Яд Вашем в Иерусалиме. Звучит клезмерская мелодия в джазовой обработке, в которой слышы: цыганские, армянские, украинсуие, русские мотивы. На экране сменяются витрины с экспонатами музея. На сцене появляются все актёры в постановочном танце, символизирующем победу света над тьмой. В итоге на сцене остаются Соломон Шлоссер и Ева Шлоссер.
Соломон Шлоссер. Я не понимаю почему все эти люди так странно себя ведут. Они явно что-то не договаривают.
Ева Шлоссер. Не преувеличивай, папочка. Чиновники всех стран ведут себя абсолютно одинаково.
Соломон Шлоссер. Но я явно чувствую, что они что-то знают про Авиву. У меня даже сложилось впечатление, что они заранее знали и обо мне. И даже ожидали моего прихода. Всё это очень странно. Какая-то мистика. Я бы даже сказал сюрреализм.
Ева Шлоссер. Сегодня я поняла, что вся наша жизнь сплошной сюрреализм. Я только не понимаю, кто такая эта Авива, из за которой ты устроил весь этот переполох и, какое отношение она имеет к нашей семье?
Соломон Шлоссер. Потерпи, дочка. Скоро ты всё узнаешь и, надеюсь, поймёшь. (Смотрит на часы) Мне сказали немного подождать в приёмной, но их немного длится уже второй час.
Авива Шлоссер. Да, здесь явно не знакомы с немецкой пунктуальностью. (В это время открывается дверь и в помещение входит Авива Шлоссер. Соломон и Авива смотрят друг на друга. Соломон очень взволнован. Авива переводит взгляд на Еву, затем опять на Соломона)
Авива Шлоссер. Ну, здравствуй, Соломон. (Соломон подходит к Авиве) Авива, я не могу поверить. Это ты? Я снова вижу тебя? Это невероятно! Это какое-то чудо! (Они обнимают друг друга).
Авива Шлоссер. Любое чудо имеет логическое объяснение, тебе ли этого не знать, Соломон. (Они подходят к Еве) А вы, девушка, как я понимаю Ева. Очень приятно. Меня зовут Авива. (Протягивает ей руку)
Ева Шлоссер. Очень приятно. (Протягивает руку) Ева Шлоссер.
Соломон Шлоссер. Ева, эта женщина... (Авива прерывает его)
Авива Шлоссер. ...Эта женщина, с которой твой отец не виделся ровно тридцать лет. Но он практически не изменился за эти годы. (Звучит песня. Авива и Соломон танцуют. Ева удивлённо смотрит на них)
                На ветках листва заблестела,
                С туманом играет прибой.
                Росою трава пропотела,
                Где мы повстречались с тобой.
                Зачем же так поздно пришла ты?
                За что искупала тоской?
                Нет тягостней в жизни утраты,
                Чем встреча с холодной зимой.

                Девочка-осень,
                Молниеносен
                Был наш медовый роман.
                Девочка-осень,
                Зиму попросим
                Не обжигать наших ран. (Затемнение)
   Сцена кабаре в гетто. На сцене музыканты и Авива Ман, поющая второй куплет той же песни.
Авива Ман.              В суровую стужу и вьюгу
                Я буду в тиши тосковать.
                Тебя, золотую подругу
                В мечтах дорогих обнимать.
                Но верю, тропинкой лесною
                Я встречу тебя на пути.
                Причём непременно весною,
                Ведь вы с ней похожи почти.

                Девочка-осень,
                Молниеносен
                Был наш медовый роман.
                Девочка-осень,
                Зиму попросим
                Не обжигать наших ран.
   Звучат аплодисменты и крики браво. На сцену выходит Давид Ман.
Давид Ман. (Играет джазовая композиция) Недавно моя восемнадцатилетняя дочь спросила меня: «Папочка, что такое любовь?» Поначалу я задумался, а потом ответил: «Девочка моя, я могу обьяснить тебе что такое любовь, только с точки зрения мужчины. Ведь мужчины и женщины чувствуют её по разному. Вот например, мне всегда нравились белокурые стройные женщины с тонкой талией, в длинных вечерних платьях с заманчивым разрезом и глубоким декольте,  от которых исходил изысканный аромат дорогих французских духов, так вот, любовь со мной случилась именно тогда, когда я встретил твою маму и забыл про девушек, которые мне нравились. А теперь задай этот же вопрос маме.» И знаете что ответила мне моя восемнадцатилетняя дочь? Она сказала что уже обращалась к маме с этим вопросом. И мама сказала ей, что любовь это такое чувство, которое сначала даёт человеку крылья, а потом взамен ломает ноги. (В это время раздаётся крик Александра Пономарёва из зрительоного зала).
Александр Пономарёв. Давид, друзья! У нас в зале враг. (Он выводит из зала на сцену комендата гетто, который переодет в одежду узника, с жёлтой звездой на груди) Он сидел за самым крайним столиком у входа, но я обратил внимание на его холёные руки.
Игаль Злотник. Его нельзя отпускать. Иначе нам всем крышка.
Себастьян Шлоссер. Если вы убьёте меня, у вас будут серьёзные проблемы. Да и других обитателей гетто вряд ли пощадят, за убийство офицера моего ранга.
Михель Ворончак. Он прав, друзья мои. Мы не можем его трогать.
Степан Кравчук. Но он же сдаст нас в ту же секунду, как окажется в кругу своих.
Себастьян Шлоссер. Я не выдам вас, поверьте. До войны я тоже был музыкантом и тоже люблю джаз. Я просто хотел послушать, как вы играете. К тому же я могу придать вашему кабаре легальный статус.
Авигаиль Ман. Чудны дела твои, Господи. Собака, охраняющая стадо, просит о милости у овец, которых она охраняет.
Давид Ман. (Обращаясь к Себастьяну) У меня было много учеников, Себастьян. Но ты один из немногих, кого я запомнил. У тебя был особый дар и абсолютный слух. Я считал тебя своей гордостью. Но когда я увидел тебя здесь, в этой чёрной форме моему разочарованию не было предела. Ты опозорил своего учителя. Ты можешь расстрелять меня за эти слова, только пощади этих невинных людей. Они не виноваты в том, что не родились немцами и в их жилах не течёт арийская кровь.
Себастьян Шлоссер. Дядя Дитфрид? Так значит я не ошибся, это действительно ты. Когда ты неожиданно исчез из Германии, все говорили что ты сгинул в сталинских застенках и, когда началась война, я поклялся что отомщу за тебя. Ведь ты был моим лучшим учителем, и я любил тебя как отца. Но ты жив. У тебя семья и свой оркестр. Я ничего не понимаю. Как ты всё это обьяснишь?
Давид Ман. (Обращаясь к Александру) Отпусти его, Саша. Он нас не выдаст. (Александр недоверчиво отпускает Себастьяна).
Степан Кравчук. Поверить немцу, всё равно что назвать себя малоумным.
Давид Ман. Стёпа, я тоже немец. По твоему мне тоже нельзя верить?
Степан Кравчук. Давид, вы уже определитесь, вы еврей или немец? Или же вас всё таки зовут дядя Дитфрид?
Самвел Симонян. Заткнись, Степан. Ты ничего не знаешь о жизни дяди Давида, поэтому лучше прикрой свой пищеблок!
Степан Кравчук. Как скажете. Хозяин-барин. Надеюсь вы знаете, что делаете. Степан умывает руки. Всё тихо и ша.
Давид Ман. Себастьян и Игаль. Пойдёмте во двор. Нам нужно кое что прояснить и обсудить. (Звучит джазовая композиция. Затемнение)

Картина вторая.

   Помещение кабаре. Авива Ман вытерает пыль с инструментов напевая свою песню. В этот момент неожиданно входит Себастьян Шлоссер.
Себастьян Шлоссер. Фрау Авива. У вас очень красивый голос. Я никогда в жизни не слышал ничего подобного. Вы достойны петь на лучших сценах мира.
Авива Ман. А меня никогда в жизни не называли фрау. Попрошу вас больше никогда этого не делать. Мне режут слух немецкие слова. А что касается еврейки, поющей на лучших сценах мира, подумайте как отнесётся к этой идее ваш великий фюрер. На сколько я знаю у него относительно нас несколько иные планы.
Себастьян Шлоссер. Не все немцы думают так же как фюрер. К тому же вы и сами наполовину немка.
Авива Ман. Спасибо, я знакома со своей родословной. Моя мать еврейка, а евреи никогда не были больны идеей мирового господства и уничтожения всех тех, кто не вписывается в стандарты исключительной рассы.
Себастьян Шлоссер. А разве теория избранности евреев как народа не сродни идее мирового господства?
Авива Ман. Как вы можете сравнивать идеи фашизма с идеями иудаизма? Евреи не участвовали ни в каких выборах, и их никто никуда не избирал. Их просто назначили. Назначили нести свет и учение монотеизма другим народам, погрязшим в язычестве. Назначили быть в ответе за всё плохое, что происходит в этом несовершенном мире. У еврейского народа нет никаких привелегий перед другими народами. Есть только многократно увеличенная ответственность. А вы сами провозгласили себя высшей рассой и уничтожаете всех тех, кто не соответствует вашим стандартам. Не возможно стать арийцем, если ты был неправильно зачат и, следовательно, неправильно родился. Стать евреем же может каждый, кто готов принять тору и соблюдать заповеди...
Себастьян Шлоссер. Всё, сдаюсь. Вы обезаружили меня, милая фрау. (Авива злобно посмотрела на него) Простие, милая барышня.
Авива Ман. Я вам не милая.
Себастьян Шлоссер. Вы такая колючая ко всем мужчинам или исключительно ко мне?
Авива Ман. Я такая колючая ко всем, кто носит немецкую форму и несёт горе и смерть людям.
Себастьян Шлоссер. Не все, кто носит немецкую форму, разделяют идеологию фашизма. 
Авива Ман. Тогда почему вы здесь? Что заставляет вас творить все те ужасы, которые вы творите на нашей земле?
 Себастьян Шлоссер. Авива, вы ничего не знаете обо мне. Я лично никого не убил и никогда не участвовал ни в каких карательных операциях. Я из древнего аристакратического рода и по тадиции должен был надеть офицерскую форму. Хотя сам всю жизнь хотел заниматься исключительно музыкой. Мой отец настоял на том, чтобы я сделал военную карьеру, и вот я здесь.
Авива Шлоссер. Отец рассказывал, что вы подавали большие надежды. Он считал вас своим лучшим учеником.
Себастьян Шлоссер. Кстати, а где ваш отец?
Авива Ман. Они с дядей Михелем и Самвелом отправились на поиск продуктов. С наступлением холодов становится всё труднее обеспечить себе пропитание.
Себастьян Шлоссер. Я постараюсь вам чем-нибудь помочь.
Авива Ман. Простите, что набросилась на вас.
Себастьян Шлоссер. Я не держу на вас зла и понимаю причину вашего гнева. Вы во многом правы. (В это время в помещение входят: Давид, Михель и Самвел с мешком с продуктами).
Давид Ман. Здравствуй, Себастьян. Ты ко мне?
Самвел Симонян. Судя по всему он к нашей Авиве. (Обращаясь к Авиве) Я прав, Авивочка?
Авива Ман. Даже если это и так, то тебя это никак не касается, Самвельчик.
Самвел Симонян. Конечно, это меня никак не касается. Я же пустое место. Дешёвый фраер. А господин Себастьян представитель новой власти. К тому же он умеет оказывать знаки внимания молоденьким девушкам, да и форма вертухая СС ему очень идёт. Хайль Гитлер, господин Шлоссер (вскидывает правую руку)
Давид Ман. Прекрати поясничать, Самвел!
Себастьян Шлоссер. Не надо, герр Давид. Я сам. (Подходит к Самвелу) Кажется, вы много себе позволяете, юноша. Извольте извиниться перед фрау Авивой.
Самвел Симонян. (Передразнивая Себастьяна) Извольте извиниться перед фрау Авивой. А если не извинюсь, вы меня  расстреляете, отправите в карцер или сразу в газовую камеру? Ведь это всё, на что способны сыны великой Германии! Ой, нет, ещё вы способны соблазнять и насиловать молоденьких девушек. (Обращается к Авиве) Надеюсь тебе понравилось? (Авива даёт пощёчину Самвелу)
Михель Ворончак. (Хлопая в ладоши) Молодец, дочка. (Встаёт между Самвелом и Авивой) А в следующий раз это сделаю я. Моя рука куда тяжелее. Возьми-ка лучше мешок и отнеси в сарай. (Самвел берёт мешок и уходит. Входят Игаль и Авигаиль)
Авигаиль Ман. Что за шум? Вас слышно даже на улице.
Михель Ворончак. Никакого шума. Самвел пытался повторить танец Игаля, но поскользнулся и упал.
Авигаиль Ман. Ну ну. Вам удалось что-нибудь достать из продуктов? 
Давид Ман. Да, немного подсолнечного масла, картошки и муки. Самвел унес всё в сарай.
Авигаиль Ман. Азохен вей на мою голову. Пойду помогу ему. Авива, пойдём со мной, нечего торчать в мужской компании. (Авигаиль и Авива уходят)
Себастьян Шлоссер. Господа, хорошо, что я вас застал. Дело в том, что командование приказало составить списки трудоспособных лиц для отправки в лагерь. На этот раз мне удалось обойти ваши имена, но будьте осторожны. Мой заместитель, Людвиг, явно что-то подозревает. Он не оставит вас в покое.
Игаль Злотник. Господин Шлоссер. А когда планируется отправка эшелона в лагерь?
Себастьян Шлоссер. Примерно через неделю. Я позже сообщу вам точную дату и время.
Игаль Злотник. И еще было бы не плохо знать количество охраны и их распределение по вагонам.
Себастьян Шлоссер. Сообщу всё, что буду знать.
Давид Ман. Спасибо, Себастьян.
Себастьян Шлоссер. Не стоит благодарности, герр Давид. Мне пора. (Уходит)
Михель Ворончак. Что ты задумал, Игаль?
Игаль Злотник. Мы попытаемся сорвать отправку эшелона в лагерь. Вы же понимаете, что для основной массы людей это маршрут в один конец.
Давид Ман. Кто это мы?
Игаль Злотник. Мы, это активисты подполья и местный партизанский отряд.
Давид Ман. Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт в своих действиях.
Игаль Злотник. Мы отдаём себе отчёт, Давид. Именно поэтому я здесь. Но мне потребуется ваша помощь.
Давид Ман. Что мы должны делать?
Игаль Злотник. В день, на который будет назначена отправка эшелона, мы должны устроить концерт для фрицев и тем самым не дать им шанса оказать помощь своим.
Михель Ворончак. Ну ладно чёрт с нами. Но ты подумал какому риску ты подвергаешь жизни наших женщин?
Игаль Злотник. В эшелоне, который эти изверги собираются отправить в лагерь, будут десятки женщин, детей, молодых парней и их жизни будут подвергнуты куда большему риску. Подумайте об этом.
Михель Ворончак. Лично меня агитировать не нужно. Я согласен. Но, думаю, мы должны получить личное согласие каждого участника предстоящего концерта.
Игаль Злотник. Безусловно мы спросим лично каждого. (Затемнение)
   Репетиция концерта. На сцене Авигаиль, Авива, Давид, Михель, Самвел, Игаль, Александр и Степан.
Степан Кравчук. Вот уж никогда не думал, что буду развлекать фашистов. Если бы об этом узнали у нас на Молдованке, там бы три дня плевались.
Александр Пономарёв. Ой, я тебя умоляю. Не преувеличивай. После того как ты развлекал мою тёщу у неё на юбилее, ты можешь смело развлекать даже дьявола в аду, прости меня Г-поди.
Степан Кравчук. Да шо твоя тёща? Ты забыл как однажды, в двадцать девятом году, мы выступали на дне рождения у начальника Киевского ГПУ, Семёна Израилевича Западного?
Александр Пономарёв. Как же, забудешь такое. После того, что мы там увидели, нас, как лишних свидетелей, должны были расстрелять на месте без суда и следствия. Ах, Семён Израилевич, пусть земля ему будет пухом.
Давид Ман. Он что, умер?
Степан Кравчук. Расстреляли на месте без суда и следствия.
Давид Ман. На собственном дне рождения в двадцать девятом?
Степан Кравчук. Ну что вы. В тридцать восьмом, во внутренней тюрьме НКВД в Хабаровске.
Авигаиль Ман. Может мы оставим наши творческие воспоминания на после концерта и уже таки начнём репетицию?
Самвел Симонян. (Сидя за ударной установкой) Да, давайте уже начинать. (Выдаёт небольшое соло на барабанах)
   На сцене появляется Себастьян.
Себастьян Шлоссер. Здравствуйте, господа.
Самвел Симонян. Всех господ перебили в семнадцатом году. У нас товарищи. (Михель злобно смотрит на Самвела)
Себастьян Шлоссер. Эшелон должен отправиться после завтра, в 8 часов вечера, со станции Березовица. В составе будет семь вагонов. Первый, вагон охраны, остальные шесть с узниками. В каждом вагоне по два вооруженных охранника, в головном начальник эшелона и два помошника.
Игаль Злотник. Спасибо, Себастьян. (Жмёт ему руку) Значит мы должны начать концерт ровно в шесть. Авива, афиши готовы?
Авива Ман. Афиши были готовы ещё вчера, осталось только проставить дату и время.
Игаль Злотник. Отлично. Займись этим немедленно, потом развесь на территории гетто. А вы, Себастьян, оповестите своих.
Себастьян Шлоссер. Авива, это не очень безопасно. Позвольте я помогу вам.
Авива Ман. Как вам будет угодно, господин Шлоссер. (Вместе уходят)
Авигаиль Ман. (Смотря им в след) Ох, чует моё сердце, не доведёт эта помощь до добра нашу девочку. (Звучит та же самая мелодия, что и в конце третьей картины первого такта. Затемнение)
   На сцене Себастьян и Авива.
Авива Ман. Ну всё, все афиши развешены. Спасибо за помощь, господин Шлоссер. Мне пора возвращаться домой.
Себастьян Шлоссер. Постойте, Авива. Разрешите, я провожу вас.
Авива Ман. Нас и так очень часто видят вместе. Подумайте, как это выглядит со стороны. Комендант гетто и еврейская девушка узница.
Себастьян Шлоссер. (Берёт Авиву за руку) Мне всё равно как это выглядит со стороны.
Авива Ман. Неужели? И как давно?
Себастьян Шлоссер. С той самой минуты, когда впервые увидел тебя, Авива.
Авива Ман. А мы уже на ты? Но я не могу называть на ты немецкого офицера. К тому же мне режут слух немецкие имена. Можно я буду называть тебя Соломоном?
Себастьян Шлоссер. Почему Соломоном?
Авива Ман. Когда-то давно у евреев был царь Соломон. Он безумно полюбил простую крестьянку Суломиту, которая стерегла виноград и посвятил ей свою песнь песней.
Себастьян Шлоссер. Тебе можно всё, моя принцесса. (Обнимаются и танцуют медленный танец, на фоне звучащего отрывка из песни царя Соломона)
Мужской голос. Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских. Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя. Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях. Золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блёстками.
Женский голос. Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние своё. Мировый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает. Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня  в виноградниках Енгедских.
Мужской голос. О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.
Женский голос. О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень.
Мужской голос. Кровли домов наших – кедры.
Женский голос. Потолки наши – кипарисы. (Затемнение)

Картина третья.

   Сцена кабаре. Появляется Давид Ман.
Давид Ман. Господа. Вы знаете основную суть всех еврейских праздников? Не знаете? Ну так я вам расскажу. Основная суть всех еврейских праздников – нас сильно притесняли, но мы преодолели всех врагов! Давайте покушаем! А так как я очень сильно люблю покушать, я очень сильно полюбил еврейские праздники. Особенно сильно я полюбил субботу, потому что этот праздник повторяется каждую неделю. Вы только представьте себе. В пятницу вечером, как только на небе зажигается первая звезда, моя Авигаиль зажигает в доме свечи. В это время наша Авива несет на стол нежнейший паштет со шкварками, фаршмак, холодец, прозрачный как слеза младенца бульон с мацой и королеву стола, фаршированную рыбу. Потом я читаю субботнюю молитву, разрезаю накрытые  белой салфеткой как фатой невесты золотые косы халы, разливаю по бокалам кошерное вино и начинается блаженство. (Из зала подставные лица в форме полицаев и СС выкрикивают грязные фразы типа: «жидовская морда», «грязная свинья», «хватит болтать, музыку давай» и громко смеются)
   Все музыканты начинают играть свинговую композицию, Авива и Игаль танцуют и поют.
Авива Ман.        Зажёг Всевышний в небе первую звезду
                И мама тоже зажигает в доме свечи,
                Несёт на стол из кухни свежую еду
                И начинает свой отсчёт субботний вечер.
Игаль Злотник.  Паштет со шкварками, фаршмак и холодец,
                Бульон с мацой и фаршированная рыба.
                Читает стоя «Амиду» седой отец:
                «Спасибо, Господи! За всё тебе спасибо!»
Авива и Игаль.  И вторят дети за столом:
                «Шабат шалом! Шабат шалом!»
                Согрет теплом еврейский дом!
                Шабат шалом! Шабат шалом!
Игаль Злотник. Бокал кошерный ожидает свой кидуш,
                Укрыла хала косы свежие салфеткой
                И во дворе надевши серьги спелых груш
                Стучится дерево в окно зелёной веткой.
Авива Ман.       А после трапезы, украинский рельеф
                Украсит песня благородного местечка
                И хаты белые, немного захмелев,
                Прольют на небо дыма белые колечки.
Авива и Игаль. И будет слышно за столом:
                «Шабат шалом! Шабат шалом!»
                Храни , Господь еврейский дом!
                Шабат шалом! Шабат шалом!
   Аплодисменты и выкрики из зала, в том числе на немецком языке: «Bis» (Бис), «Gut singen, judishe Schnauze» (Хорошо поёт, жидовская свинья), «Bravo» (Браво).   Появляется Давид.
Давид Ман. Господа. Сегодня ночью мне приснился странный сон, в котором разговаривали два осла. Один осёл говорит другому: «Я хочу чтобы моя жена мне изменила.» «Зачем тебе это?» - спрашивает его другой осёл. «Тогда я стану похож на благородного оленя» - ответил осёл. Странный сон, не правда ли?  Все мы знаем как тяжела доля солдата доблестной немецкой армии, воюющего на восточном фронте. (Выкрик ихз зала: «Du hust recht, Jude» (Ты прав, жид), смех) И пока доблестные солдаты Вермахта освобождают Европу, дома их ждут с победой верные белокурые подруги. (Выкрик из зала: «Ja, ja, sit warten mit einem Sieg auf uns! (Да, да, нас ждут с победой!)) Но к сожалению бывают и исключения.
   Те же музыканты. Авива поёт. Александр и Степан показывают пантомиму.
Авива Ман. Блондинка Гретхен проважала на войну
                Лихого Карла в чёрной форме офицера.
                Изображая благоверную жену
                В слезах шептала про отечество и веру.
                Штандартенфюрер отрешённо крикнул: « Хайль!»
                И натянув фуражку с черепом на череп
                Промолвил: «Жди с победой!» и умчался в даль,
                Благоразумен и вполне самоуверен.
                Тоскуя Гретхен Карла ждёт
                И горький шнапс с соседом пьёт.
                Танцует польку и фокстрот
                И ест с салями бутерброд.

                Воюет Карл на востоке третий год,
                У Клар и Сар ворует вещи и кораллы.
                А Гретхен пишет, что его с победой ждёт
                Их замечательный сынишка годовалый.
                В недоумении Гестапо и СС:
                «Когда же Гретхен забеременеть успела?»
                А Гретхен пишет: «Это чудо из чудес!
                Я ниже пояса на твой портрет смотрела!»

                Тоскуя Гретхен Карла ждёт
                И ест с салями бутерброд.
                Нельзя ей польку и фокстрот,
                У Гретхен вновь растёт живот.
   В это время раздаются взрывы и автоматные очереди. Слышен звук боя. Немцы и полицаи с криками и шумомом выбегают из зрительного зала. Затемнение. Звук боя постепенно трансформируется в крики и стоны рожающей Авивы. Затем крик новорождённого ребёнка. Загорается свет. Помещение дома артистов в гетто. На сцене Себастьян, Авигаиль и Давид.
Себастьян Шлоссер. Фрау Авигаиль, как там Авива, как ребёнок?
Авигаиль Ман. Как ребёнок? Авива сама ещё ребёнок. Будь ты проклят, рыжий чёрт. (Со слезами одной рукой обнимает Себастьяна и плачет у него на плече.)
Давид Ман. Авигаиль, ну зачем ты так? Что случилось, то случилось. Нужно принять это с достоинством.
Авигаиль Ман. Принять с достоинством? А ты подумал, что будет со всеми нами, когда об этом ребёнке узнают его сослуживцы?
Себастьян Шлоссер. Не волнуятесь. Я сделаю всё возможное чтобы защитить вас. А ребёнка я тайно вывезу в Германию к моим родственникам. Я уверен, что война скоро закончится, и всё у нас будет хорошо.
Авигаиль Ман. Хорошо у нас уже никогда не будет. И чем мы так прогневили Всевышнего, что он посылает нам такие испытания?
Давид Ман. А что, возможно это разумное решение. Но как ты перевезёшь ребёнка через линию фронта и как обьяснишь его появление?
Себастьян Шлоссер. Не волнуйтесь, герр Давид. Я всё продумал. Неподалёку от нас расположен госпиталь для немецких солдат. Начальник госпиталя мой бывший одноклассник. Он оформил мне документы на девочку, как будто её родители, сотрудники госпиталя, погибли во время обстрела, и я сопровождаю её в германский приют.
Давид Ман. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, парень. Береги её. Это единственное, что у нас осталось.
Авигаиль Ман. Храни вас Всевышний. (Рыдает. Давид уводит Авигаиль со сцены. Выходит Авива с ребёнком на руках)
Авива Ман. Соломон. Это девочка. Посмотри какая она красивая. Похожа на тебя. У неё такие же золотые волосы и голубые глаза. Я назвала её Евой. Она появилась на свет среди хаоса и безумия, но так же чиста и невинна, как сад Эдема. Береги её пуще собственной жизни. Ведь она плод нашей любви. Я верю, что ты воспитаешь её достойным человеком и когда-нибудь расскажешь ей всю правду. Я верю, Соломон. (Передаёт ему ребёнка)
Себастьян Шлоссер. Любовь моя. Я умоляю тебя, не говори так. Мы воспитаем её вместе и вместе ей всё расскажем. Верь мне. Я только отвезу её к своим родным и сразу вернусь. Просто ей сейчас опасно здесь оставаться. Так будет лучше для всех.
Авива Ман. Я всё понимаю, любимый. Езжай с Б-гом. Прощай.
   Авива и Себастьян качают ребёнка и поют.
Авива Ман.                Как глаза ослепляет луч,
                Как замок открывает ключ,
                Как близнец с близнецом – точь в точь,
                Я совпала с тобой в ту ночь.
Себастьян Шлоссер.  Как слеза омывает глаз,
                Как оркестр, что играет джаз,
                Как стекло с высоты, звеня
                Ты обрушилась на меня.
Авива Ман.               Как трава сквозь цементный пол,
                Как патрон, тот что загнан в ствол,
                Как утопия в пьяный мозг
                Я растаяла словно воск.
Себастьян Шлоссер. Как судилище без вранья,
                Как пожарище без огня,
                Как без веры - нет смысла жить,
                Обречён я тебя любить.
Авива Ман.                Как певец, что окончил песнь,
                Как продукт, что разъела плесень,
                Как у нищего – не отнять,
                Нам друг друга не потерять. (Затемнение)
   Помещение кабаре. Инструменты разбросаны по сцене. На сцене Людвиг Браун и полицай Яков.
Людвиг Браун. Немедленно приведи сюда всю жидовскую команду. Я хочу лично запихнуть это поганое стадо в вагон, который отвезёт их на бойню. Там им самое место. Я очень долго ждал момента, когда этот сентиментальный маменькин сынок Шлоссер уедет, и я смогу сделать то, что нужно было сделать давно.
Яков. Но, господин Браун, герр Шлоссер перед отьездом приказал обходить этот дом стороной.
Людвиг Браун. Выполняй приказ, жидовская морда, иначе отправишься в лагерь вместе с ними. С этим ублюдком Шлоссером я как-нибудь сам разберусь.
Яков. Хайль Гитлер! (Уходит и под дулом автомата выводит Авигаиль, Давида, Авиву, Самвела, Михея, Игаля, Александра и Степана)
Яков. Стоять смирно перед господином шнурмбанфюрером!
Людвиг Браун. Ну что, господа артисты. Ваш Б-г отвернулся от вас? По личному распоряжению Рейхсфюрера СС Гимлера все жидовские артисты, художники, писатели и музыканты, подлежат отправке в специально созданный для них лагерь Терезин.
Давид Ман. Вы пытаетесь показать миру, что являетесь цивилизованной нацией? После тех преступлений, которые вы уже совершили, вам это вряд-ли удасться сделать.
Людвиг Браун. Не тебе, господин бывший немец, рассуждать о цивилизованности нашей нации. Ты предал её в тот самый момент, когда связал свою жизнь с жидовкой и, тем самым, навсегда запятнал свою арийскую кровь.
Михель Волончак. На сколько мне известно, термин ариец в переводе с санскрита означает «достойный, уважаемый, благородный». Так вот, исходя из этого, именно Давид и есть истинный ариец. А вот вас, господин штурмбанфюрер, арийцем назвать нельзя никак.
Людвиг Браун. Заткнись, цыганское отродье! Ты думаешь, я не знаю кто ты и как здесь оказался, выдав себя за еврея? Но ничего, если тебе удалось улизнуть от нас в тридцать шестом, то сейчас я не дам тебе такой возможности.
Михель Волончак. Да, я хорошо запомнил вас, герр Браун, в ту самую ночь, когда вы руководили отправкой моей семьи в лагерь, предварительно подвергнув всех мужчин насильственной стерилизации, только потому, что мой брат был одним из лучших боксёров Германии. Ваше лживое руководство не могло позволить цыгану представлять на Олимпийских Играх великий Рейх, поэтому моей семье предстояло сгинуть с этой земли навсегда. Меня спасло только то, что я вернулся домой позже обычного, и соседи успели предупредить об опасности. Но я всё видел с улицы в окно и никогда не забуду той ночи. Не забуду слёз моей матери и маленьких племянников, крика отца и братьев. Я так же поклялся, что никогда не забуду твоего подлого фашистского лица и когда-нибудь обязательно отомщу за свою семью. (Вытаскивает из сапога нож и бросается на Людвига, но только ранит его в руку. Людвиг успевает выхватить пистолет и стреляет в Михея. Михей падает. Все подскакивают к нему. Женщины плачут. Яков отгоняет всех в сторону автоматом.  Людвиг в бешенстве)
Людвиг Браун. (Обхватив раненую руку) Мерзкое цыганское отродье. Ты посмел поднять руку на немецкого офицера?!  Умри как собака, вслед за всей своей вонючей семьёй! Они давно заждались тебя! (Стреляет в Михея. Все вскрикивают) Кто-то хочет составить ему компанию? Я вас спрашиваю, жидовские морды?! Яков! Закрой всех в подвале, а завтра утром лично сопроводи на станцию и посади в эшелон. Пусть играют последний марш своим соплеменникам, отправляющимся в газовые камеры. А труп этой собаки сбрось в прорубь. (Показывает на Михея) И возьми побольше охраны. Надеюсь, я больше никогда не увижу ваши мерзкие рожи. (Плюёт, смеётся и уходит)
Яков. Хайль Гитлер, герр Браун. (Обращаясь к узникам) Ну, вы всё слышали? Шагом марш по одному. И чтобы я не нервничал.
Авигаиль Ман. У человека не имеющего сердца, не может быть нервов. Видимо, когда твоя еврейская мать рожала тебя, Всевышний отвлёкся на какое-то важное дело и, поэтому, не успел вложить в тебя душу. Будь ты проклят вместе со своими хозяевами, ничтожество. (Плюёт ему в лицо)
Яков. Заткнись, сука! Я убью тебя! (Передёргивает затвор автомата. Авигаиль закрывают: Давид, Самвел и Игаль)
Самвел Симонян. Стреляй, подонок. Кого-то ты возможно и убьёшь, но подумай, что сделают с тобой остальные.
Игаль Злотник. Нам ведь нечего терять.
Яков. (Утирая лицо) Быстро в подвал! Я сказал в подвал! (Затемнение. Звучит запись песни «Девочка-осень» с голосом Авивы)


Картина четвёртая.
   Помещение джазового кафе. За столиком сидят: Соломон Шлоссер, Авива Шлоссер и Ева Шлоссер. Продолжает звучать песня «Девочка-осень.
Авива Шлоссер. Первым погиб дядя Михей, ещё там, в гетто. Его застрелил Браун. Это было ужасно. И всё же это было ничто, по сравнению с тем, что ожидало нас впереди. По дороге в лагерь при попытке к бегству, погибли Самвел, Александр и Степан. До Терезина удалось добраться только мне, маме, папе и Игалю. Фашисты специально создали образцово-показательный концлагерь, в котором помимо бараков и крематория, имелись школа, больница, клуб и театр. В Терезин время от времени возили журналистов и представителей международной общественности, чтобы опровергнуть сообщения о массовом уничтожении евреев в нацистской Германии.
Ева Шлоссер. Я не могу поверить. Как можно было пережить всё это и не сойти с ума?
Соломон Шлоссер. Слушай, дочка. Ты говорила что готова ко всему. Поэтому слушай. Очень внимательно слушай.
Ева Шлоссер. Хорошо, папочка. 
Авива Шлоссер. Дорогим гостям показывали детские утренники и спектакли, в концлагере имелся и собственный оркестр. Поэтому туда систематически свозили людей исскуства. Среди них оказался Андре бен Закен, молодой талантливый пианист из Марокко. Как оказалось, он был незаконнорождённым сыном марокканского короля. Знали об этом и фашисты. Через Андре они расчитывали оказывать давление на марокканские власти, поэтому он находился в лагере на особом положении и являлся руководителем оркестра. Как раз в тот самый момент им нужна была певица. Андре случайно узнал обо мне, так я стала певицей этого самого оркестра.
Соломон Шлоссер. А что стало с родителями и Игалем?
Авива Шлоссер. Игаль пытался создать подпольную группу и организовать восстание, но среди них оказался предатель. Всех подозреваемых схватили и повесили на главной площади лвгеря. Среди них был и Игаль.
Соломон Шлоссер. А родители?
Авива Шлоссер. Андре влюбился в меня без памяти и пытался добиться перевода отца в оркестр, но руководство лагеря узнало, что он немец, добровольно ставший евреем, и этот факт очень сильно взбесил их.
Соломон Шлоссер. Но как они узнали?
Авива Шлоссер. Как я позже выяснила, это было делом рук Брауна. Однажды они привели родителей на свою ночную пирушку и начали смеяться и унижать их. Отец не выдержал и набросился на коменданта лагеря и начал душить. Его забили насмерть ногами и прикладами автоматов. Это всё произошло на глазах у матери, которая от увиденного сошла с ума. Через несколько дней её отправили в газовую камеру. (Ева заплакала)
Соломон Шлоссер. Бедные дядя Давид и тётя Авигаиль.
Ева Шлоссер. (Со слезами) Папа, ты знал всех этих людей?
Соломон Шлоссер. Я слишком хорошо знал всех этих людей, дочка. (Обращаясь к Авиве) Оставив нашу девочку у родственников в Германии, я тут же вернулся обратно, но уже никого не застал. Почти все обитатели гетто были отправленны в различные лагеря, Советская Армия была уже в сотне киллометров от того места, и Людвиг Браун сбежал, опасаясь возмездия. Я застал только полицая Якова, который и рассказал мне обо всём что произошло.
Ева Шлоссер. Папа, но о какой девочке ты говорил? Кого ты оставил у родственников в Германии, и какое отношение ты имеешь ко всей этой истории?
Соломон Шлоссер. Я имею к этой истории самое прямое отношение. Впрочем так же как и ты, девочка. Во время войны я был комендантом того самого гетто, где полюбил одну необыкновенную девушку по имени Авива. Наши чувства были взаимны и, через некоторое время, у нас родилась чудная малышка, которую Авива назвала Евой. Но новорождённому ребёнку было опасно оставаться в гетто, и мы решили отправить её в Германию...
Ева Шлоссер. (Встаёт из за стола) Подожди. Ты хочешь сказать что малышка Ева... (Со слезами на глазах закрывает рукой рот) Что Авива...
Авива Шлоссер. ... твоя мама. (Обнимает Еву)
Ева Шлоссер. Но как? Почему ты мне никогда ничего не рассказывал? Я имела право всё знать!
Авива Шлоссер. Не суди своего отца, дочка. Иногда правда бывает настолько тяжёлой, что способна задавить любого своим невероятным весом. Справиться с этой тяжестью может только хорошо подготовленный человек. Просто раньше было не время.
Ева Шлоссер. Значит Давид и Авигаиль мои дедушка и бабушка?
Соломон Шлоссер. И ты можешь ими гордиться.
Ева Шлоссер. (Авиве)Но как вам... Ой, прости. Я ещё не привыкла. Как тебе удалось спастись из этого ужасного лагеря?
Авива Шлоссер. Как я уже говорила, Андре был безумно в меня влюблён и предложил стать его женой. Это был единственный вариант, чтобы спастись и отомстить, и я приняла его предложение. К концу сорок четвёртого года большинство немцев уже понимало, что война проиграна. Многие думали о том, как избежать возмездия за совершённые преступления. Андре удалось договориться с одним из руководителей лагеря. Мы получали свободу, а он миллион швейцарских франков, новый паспорт и возможность спрятаться в одной из северо африканских стран. Так я оказалась в Марокко, а в середине пятидесятых мы уехали в Израиль.
Соломон Шлоссер. Но почему ты не давала о себе знать? Почему не пыталась найти нас?
Авива Шлоссер. С того самого момента, как ты увез Еву в Германию, в моей жизни не было секунды, чтобы я не думала о вас. Получая новые документы, я даже взяла твою фамилию. Так что я тоже Шлоссер.
Ева Шлоссер. А как к этому отнесся твой муж, Андре?
Авива Шлоссер. Андре очень сильно любил меня и поэтому никогда не задавал лишних вопросов. Это было одним из условий нашего брака. (Соломону) На- сколько я знаю, ты теперь тоже не Себастьян, а Соломон.
Соломон Шлоссер. Это говорит о том, что я тоже не на секунду не забывал тебя. (Соломон и Авива берутся за руки) Но почему ты говоришь об Андре в прошедшем времени?
Авива Шлоссер. Потому, что он погиб. Андре был агентом Моссада и участвовал в операции по уничтожению террористической группы «Чёрный сентябрь».
Ева Шлоссер. Это те бандиты, которые убили одинадцать израильских спортсменов на мюнхенской олимпиаде?
Авива Шлоссер. Да, дочка. И в этой истории тоже оказался замешан наш старый знакомый Людвиг Браун.
Соломон Шлоссер. Людвиг? Этот подонок до сих пор жив? Я с удовольствием всадил бы всю обойму в его поганую голову.
Авива Шлоссер. Очень скоро тебе предоставится такая возможность.
Соломон Шлоссер. Что ты имеешь в виду?
Авива Шлоссер. Не спеши. Всё по порядку. В середине пятидесятых, сразу после переезда в Израиль, мы с Андре попали на работу в Моссад. Как бывшим узникам концлагеря, пережившим холокост, нам предложили принять участие в работе отдела по поиску нацистских преступников. Мы проделали большую работу в этом направлении. Параллельно я искала и вас с Евой. Однажды мне в руки попала фотография Людвига Брауна. Он сильно изменился, да и звали его уже Генрих Гофман. Но я сразу узнала его. По нашим данным он был связан с арабскими террористами, которые готовили какую-то акцию на олимпиаде. Но на тот момент мы не обладали конкретной информацией. Я и двое наших сотрудников под видом журналистов отправились в Мюнхен в составе израильской делегации. Там, четвёртого сентября, я впервые увидела вас с Евой. Вы играли в оркестре, в представлении «Скрипач на крыше», на котором присутствовала вся израильская делегация.
Ева Шлоссер. Но мочему ты не подошла к нам тогда?
Авива Шлоссер. Я не могла этого сделать при свидетелях. К сожалению таковы издержки моей работы. Я собиралась навестить вас тем же вечером в гостинице, но вы знаете, что случилось в тот вечер.
Соломон Шлоссер. Да, это было ужасно. Одинадцать спортсменов, цвет израильской нации, погибли в один день. И всё только потому, что кому-то захотелось чтобы весь мир жил по их законам и правилам. История имеет свойство повторяться.
Авива Шлоссер. Как я уже говорила ранее, к этой истории был причастен наш старый знакомый, Людвиг Браун. Он являлся одним из координаторов теракта. Тогда нам не удалось добраться до него, так как мне с коллегами было приказано срочно вернуться в Израиль.
Ева Шлоссер. И что, это ничтожество так и остался безнаказанным и продолжает дышать с нами одним воздухом?
Авива Шлоссер. Поверь, девочка. Ему осталось недолго. Дело в том, что наша с вами встреча произошла не случайно.
Соломон Шлоссер. Ты заранее знала, что мы будем в Иерусалиме?
Авива Шлоссер. Скажу тебе больше. Именно я организовала ваш гастрольный тур в Израиль. И кафе, в котором мы с вами находимся, тоже пренадлежит мне. Если вы заметили, кроме нас с вами, в зале больше нет ни одного посетителя.
Ева Шлоссер. Да, действительно, как-то странно.
Авива Шлоссер. Ничего странного. Приготовся, Соломон. Тебя ожидает большой сюрприз. (Авива берёт рацию и начинает говорить) Рафаэль, как у вас дела? Всё идёт по плану?
Голос из рации. Так точно, гверет Авива.
Авива Шлоссер. Хорошо, Рафаэль. Можете войти.
Голос из рации. Слушаюсь, гверет Авива. (На сцену выходят двое сотрудников Моссада и вывозят человека в инвалидной коляске.
Аваива Шлоссер. Отличная работа, парни. Через какое время он придёт в себя?
Агент Моссада. Через пять минут, гверет Авива.
Авива Шлоссер. Спасибо, Рафаэль. Можете быть свободны. (Агенты уходят. Авива подходит к инвалидной коляске. Обращаясь к Соломону) Подойди сюда Соломон. У меня есть для тебя уникальный подарок из Германии. Правда он немного потерял товарный вид, в связи с определёнными трудностями при доставке, но, думаю, тебе всё равно понравится.
Соломон Шлоссер. (Подходит к инвалидной коляске) Нет. Не может быть. Это немыслимо. Но как тебе это удалось?
Авива Шлоссер. Ты забыл где я работаю? Он твой. Поступай с ним как считаешь нужным. Помнится ты собирался всадить обойму в его поганую голову. Что же. Как говорили у нас в Одессе: «Любой каприз, за ваши деньги». (Протягивает Соломону пистолет)
Ева Шлоссер. (Подбегая к родителям) Папочка, ты же не сделаешь это?! Мама, зачем ты дала ему пистолет?! Вы же не будете уподобляться убийцам. Его должны судить по закону.
Соломон Шлоссер. К сожалению, в последнее время суды стали слишком либеральны.
Людвиг Браун. (Приходя в себя и открывая глаза) Где я? Почему я в этом кресле? Откуда эти наручники? Это какой-то розыгрыш? Кто вы? Я вас не знаю.
Соломон Шлоссер. Посмотри внимательно, Людвиг. У тебя всегда была хорошая память. Однажды ты выиграл у меня ящик французского коньяка, перечислив на память даты рождения всех солдат своего подразделения.  Что стало с тобой за эти годы?
Людвиг Браун. Это не возможно. Себастьян? Но как ты нашёл меня? Я думал, что тебя давно нет на этом свете.
Соломон Шлоссер. Это не я нашёл тебя. Это она, Авива Ман нашла тебя. Или её ты тоже забыл?
Людвиг Браун. Авива? Разве она не погибла в Терезине?
Авива Шлоссер. Ты очень этого хотел, я знаю. Именно поэтому ты уничтожил всех, кто был мне дорог. Но видимо Всевышний сохранил меня специально для нашей встречи. Хотя и затянул её очень надолго. Но лучше поздно, чем никогда, правда, Людвиг? Или тебе больше нравится чтобы тебя перед смертью называли Генрихом?
Людвиг Браун. Перед смертью? (Смеётся) Вы не представляете что вас ждёт, когда мои друзья найдут меня. А они меня уже наверняка ищут.
Авива Шлоссер. Возможно они нашли бы тебя в Германии, но что касается Израиля, здесь их руки коротки.
Людвиг Браун. Израиля? Вы оба бредите? (Авива включает приёмник израильского радио. Людвиг иеняется в лице)
Людвиг Браун. Проклятые сволочи! Небеса покарают вас! Будьте вы все прокляты!
Соломон Шлоссер. Вспомнил про небеса, ничтожество? Ты отправил туда столько невинных душ, что вряд ли для тебя найдётся в них место. (Целится в Брауна из пистолета. Он начинает плакать)
Ева Шлоссер. Папочка, прошу тебя, не делай этого! (Соломон опускает пистолет)
Соломон Шлоссер. Наверное ты права, дочка. Я не хочу пачкать свои руки, его грязной кровью. Пускай сделает это сам. (Кладёт на стол пистолет, отстёгивает один наручник от кресла и подвозит его к столу. Обращаясь к Авиве и Еве) Пойдёмте отсюда. Думаю хоть раз в своей поганой жизни он совершит достойный поступок. (Уходят со сцены. Звучит музыка. Слышен дикий рёв Брауна. Затемнение. Раздаётся пистолетный выстрел.)
   Сцена джазового клуба. На заднике надпись «27 января 2003 » Джазовый оркестр. На сцене стоит Ева, которой уже шестьдесят лет.
Ева Шлоссер. Друзья мои. Я рада приветствовать вас на открытии нашего  джазового клуба, имени Давида и Авигаиль Ман. Мне особенно приятно, что его открытие приурочено ко дню памяти жертв холокоста. Вся моя семья имеет непосредственное отношение к этой катастрофе. Именно поэтому мы должны помнить нашу историю и хранить её в поколениях. Мы должны помнить имена тех, кто зная о своей участи, несмотря ни на что, давал возможность окружающим, до последней минуты чувствовать себя людьми. Пока мы их помним, они живы. И самое главное – у зла, как и у добродетели, нет национальности, рассы или религии. (Звучит печальная мелодия. Она начинает перечислять имена. Каждый названный высвечивается на сцене прожектором) Давид Ман, Авигаиль Ман, Михель Волончак, Самвел Симонян, Игаль Злотник, Александр Пономарёв, Степан Кравчук, Соломон Шлоссер, Авива Шлоссер, Андре бен Закен. Сегодня мир поставлен на колени перед угрозой мирового терроризма и, если мы не будем ничего делать, нас ждёт новая страшная катастрофа.
   Звучит джазовая песня в исполнении оркестра и всех участников спектакля:
                Шагают шахиды, их поступь слышна
                В Иерусалиме и Ракке.
                На поясе кнопка, в глазах пелена
                В Норвегии, Польше, Ираке.
                Винтовка и бомба, машина и нож
                В Нью-Йорке, Париже и Каннах.
                Обещанный рай и приказ: «Уничтожь!»
                В кровавых сердцах, как в капканах.

                Субботний день, полуденное небо
                В разводах белоснежных облаков
                И воздух, как лечебное плацебо,
                Эффектней самых лучших докторов.
                Гуляют пары, веселятся дети,
                Старушка кормит рыжего кота
                И кажется на целом белом свете
                Не кончится вся эта суета.
                Вдруг скрип колёс, как реквием
                прощальный,
                Сошёлся целый мир в один удар.
                Тела в крови и над толпой печальной
                Несётся в небо: «Вуалла Акбар!»
                Шагают шахиды, их крики слышны
                В Стоггольме, Каире, Саиаре.
                Идут, подрывая закон тишины
                В пьянящем животном угаре.
                В Антверпене, Лондоне и на Бали,
                В Москве, Петербурге, Рамалле,
                Нет в мире подлунном подлунном кусочка
                земли,
                Где подлый их лик не познали.

                Большие сумки, чемоданы, лица,
                Аэропорт, огромный, как казан.
                Кто уезжает, кто пришёл проститься,
                Кто прилетел домой из дальних стран.
                - Венеция не город, просто чудо...
                - Смотри за сыном, я схожу в буфет...
                - Родной, не забывай, звони оттуда...
                - Передавай родителям привет...
                Вдруг громкий взрыв и милая картинка
                Мгновенно превращается в кошмар.
                Стекает с глаз последняя слезинка,
                Нессётся в небо: «Вуалла Акбар!»

                Шагают шахиды, им нету преград,
                На этой прискорбной дороге.
                Фальшивых речей безобразный каскад
                О рае, о вере, о Б-ге.
                Нет разницы в целом кого убивать:
                Евреев, христьян, правоверных.
                Какие идеи привила им мать?
                В каких казематах пещерных?

                Напев муллы звеняший острой бритвой
                В Семирамиды сказочных садах.
                Мечети купол, строгий как антиква,
                Ряд правоверных в белых куфиях
                Благочестиво обратившись к Мекке,
                К саджаду бархатистому припав,
                Слова молитвы, опуская веки
                В поклонах повторяет как устав.
                Вдруг серый дым и яростное пламя –
                Мечети стены охватил пожар.
                Зелёное в огне пылает знамя,
                Несётся в небо: «Вуалла Акбар!»

                Шагают шахиды, их чёрную рать
                Достойно в ООН защищают,
                С высоких трибун продолжают вещать
                О том, как бедняги страдают.
                Но только защитникам знать не дано
                Что колокол, с видом печальным
                По ним же самим уж трезвонит давно
                Стозвоном своим поминальным.

                Им обещали вечное блаженство
                И юных гурий девственный отряд,
                Как только мировое совершенство
                Провозгласит Единый Халифат.
                Им всем внушили, что они герои,
                За веры беззаветные борцы,
                Распределили в райские покои,
                В Джанната белоснежные дворцы.
                А мы застыли, как рабы в пустыне,
                Политкорректность и идиотизм
                Внушают нам политики пустые,
                Пока хоронит мир либерализм.
               
                ЗАНАВЕС.


© Copyright: Ян Юфит, 2019
Свидетельство о публикации №219070100157