Пасынок. Альтернативная история. Глава 15

Жара, донимавшая природу последние несколько дней, сменилась обычной для мая прохладой и дождём. Обратно в город они шли веселее. Баба Нюра собрала им в дорогу  узелок со всякой домашней снедью, и Гусаров нёс его за плечами, нанизав на длинную палку.

Этери была довольна «вылазкой» - целых пять картин были скатаны в рулон и аккуратно обвязаны чистым полотном. Тетрадь стихов с надписью «Общая» была завёрнута в старую газету и лежала за пазухой. Оставалось всё это богатство отсканировать и оцифровать.

Гусаров чувствовал себя неплохо, даже шутил временами и рассказывал обо всём, что попадалось на глаза. Птичка ли пролетит, зверёк ли пробежит – обо всём он знает: где живёт, чем питается, с кем дружбу водит, кого боится. Попадётся муравейник на пути, и об этом он всё расскажет. Даже говор у него становился другим – напевным, ласковым. Глаза начинали хитро щуриться, и зажигался в них какой-то огонёк («чертовщинка» - подсказала программа).

- Вот ты думаешь, насекомые как насекомые, ползают себе, всё, что ни встретят, в муравейник несут? Ан, нет! Иерархия у них строжайшая, у людей такой нет! Вот смотри: это рабочие муравьи, а это солдаты. Они даже не похожи друг на друга, вроде как разного вида.

Он сыпанул хлебные крошки из кармана на муравьиную тропу. Муравьишки остановились, пощупали их усиками, и, решив, что опасности нет и крошки съедобны, подхватили их и понесли в муравейник.

Этери присела к муравейнику, наблюдала, слушая в пол-уха. И казалось ей, что это её родной кластер в двести этажей кипит жизнью. И люди-муравьишки бегают каждый по своим делам, суетятся, взволнованные важностью своей работы. А всего-то: планета, лес, муравейник…Вот так и она – старается, суетится, будто от выполнения программы зависит жизнь всей планеты.

Последнюю фразу она сказала вслух. Гусаров встрепенулся, с энтузиазмом подхватил:
- А то как же! Вот уничтожь этот муравейник и какой-то участок леса останется без защиты, вредители расплодятся, деревья начнут сохнуть! А уничтожь все муравейники в лесу, и всё! Лесу конец! Планете конец! Всё в этой жизни связано со всем.
- А с тобой? Что связано с тобой? – глядя снизу вверх спросила серьёзно Этери.

- Со мной? – Гусаров замялся, даже смутился как будто, - Не знаю… тоже, наверное, связано что-то. Только не так очевидно. Я же всё-таки больше муравья.
Помолчал задумчиво, потом стал тихо читать:

Стихи мои, грехи мои святые,
Плодливые, как гибельный микроб…
Почуяв смерти признаки простые,
Я для стихов собью особый гроб.

И сей сундук учтиво и галантно
Потомок мой достанет из земли…
И вдруг - сквозь жесть и холод эсперанто -
Потомку в сердце грянут журавли!

И дрогнет мир от этой чистой песни,
И дрогну я в своем покойном сне…
Моя задача выполнена с честью:
Потомок плачет.
Может, обо мне…

- Может, я человечность в людях должен разбудить?
Он помолчал ещё, потом совсем другим тоном спросил:
- Ну что, отдохнула? Тогда двигаем дальше.

Всю дорогу Этери задавала себе вопрос: действительно ли её работа так уж нужна человечеству? Она никогда не знала о результатах своих …Она задумалась: как же называется её работа? Изыскания?  Вот что она делала до сих пор? Искала рукописи в Александрийской библиотеке, в библиотеке Ашурбанипала , излазила вдоль и поперёк Папскую библиотеку, библиотеку Цельса, виллу папирусов. А для чего? Для кого? Что стало итогом её поисков? Да она не помнит даже, что именно она искала и находила. Сразу же по возвращении вся память подвергалась сканированию, дефрагментации и очистке. Такова процедура. Ей говорили: «Ты лучшая! Ты так много сделала для Союза Корпораций!». Но, что конкретно она сделала?  Странно, ей никогда не приходило в голову этим интересоваться! Но, ведь и Гусаров не знает – что конкретно он сделал для своей Страны. А вот про муравьёв знает точно – берегут лес, природу. Она загорелась целью: «Вот вернусь и обязательно спрошу у Дари - для чего все эти рукописи, чем они улучшили жизнь людей?». И вдруг всплыли в памяти глаза её куратора, ставшие  на пару секунд холодными и чужими. Что она спросила тогда? Что спросила? Нет, не вспомнить.

В город решили идти, когда стемнеет.
- Мало ли что взбредёт в голову участковому. Он обычно ходит с проверками по вечерам, когда люди с работы придут. Чтобы застать. Добропорядочные граждане в это время телевизор смотрят, программу «Время». Все дома. А мы пойдём попозже. После него. А сейчас я покажу тебе одно место.

Они поднялись на небольшой холм, поросший молодыми деревьями. В общем-то, обычный холм. Но, когда из-за облаков выглянуло солнце, то рощица напротив холма вся засеребрилась, засияла, наполняя округу каким-то невероятным светом. Этери удивлённо замерла, а Гусаров засмеялся, довольный произведённым эффектом.
На вершине холма лежало старое, с облезшей корой, бревно. А перед бревном лежали намокшие угли старого, давно погасшего костра.

- Это моё убежище, - объяснил Гусаров, - Когда сильно достанет всё, прихожу сюда отдохнуть душой. Но, только когда ночи тёплые. Когда умру, хотел бы лежать здесь, да только кто ж меня здесь похоронит.
- Чего это ты о смерти? Рано ещё тебе, - задумчиво проговорила Этери, - Живи.
- Один господь знает, когда рано, когда в самый раз. Но врачи мне отмеряли не больше полугода.

Он ловко и умело разложил костёр. Огонь нехотя облизывал сырые дрова, будто пробовал их на вкус. Стало уютнее и теплее. Поленья просыхали и переставали дымить, вкусно потрескивая. Зрелище завораживало. Этери протянула руки к огню – тепло.

« Странно, - подумала она, - Это на подсознательном уровне, наверное. Человек тянется к теплу» . Открытый огонь она впервые увидела ещё в первое своё погружение. Тогда она сидела с кочевниками в пустыне. И, как только зажгли огонь, она протянула к нему ладони.

Гусаров нанизал кусочки сала на прут и начал поджаривать над огнём.
- Я сейчас захлебнусь слюной, - засмеялась Этери.
Потом они пили чай с какими-то веточками, пахнувший лесом, хвоей, космосом.
- Ты, как будто всегда жила на природе, - усмехнулся Гусаров, - И не скажешь, что городская. Небось, сбегали из детдома? Я вот с братом любил сбегать в такие «походы». Мать ругалась, иногда и поколачивала нас. А мы всё равно сбегали. Хлеба краюху возьмём, соли в тряпицу – целый пир.

Этери усмехнулась, подумала: «Где я только не была. Тебе и не снилось». А вслух сказала: «Бывало».

В действительности, никто и никогда не сбегал из интерната. У них на это просто не было времени. Да и некуда было бежать. На сотый этаж, на крышу? Да и надобности не было. Их и так учили всему: как добыть пищу, как развести огонь, как отбиться от диких животных. Но это было обыденно, просто учёба.  И только во время погружения всё обретало смысл, вкус, запах. Почти всегда работа была связана с риском. Но, они возвращались. Почти всегда возвращались. Иногда приходили известия, что тот или иной темпоральщик не вышел из времени. Но, их и к этому готовили. Это был заложенный риск. Они даже проходили инструктажи, как вести себя, если что-то пошло не так.

Начинало смеркаться. Небо кое-где очистилось и в прорехи стали видны первые, ещё бледные звёзды. Этери хорошо знала звёздное небо. Ориентирование по звёздам входило в программу обучения. Она начала называть видимые звёзды. Гусаров удивлённо посмотрел на неё.

- Неплохо, совсем неплохо. Любила астрономию в школе?
- Да, учитель был хороший. Даже астрономом хотела стать. Да как-то не пришлось.
- Какие твои годы, станешь ещё.
- Да нет, как профессия астрономия меня не прельщает. У тебя есть стихи о звёздах? Почитай, пожалуйста, - попросила Этери.
Она была хорошим психологом. Чем можно «зацепить» самолюбие поэта? Похвалить при нём другого поэта или попросить почитать что-нибудь своё.
Гусаров задумался, а потом начал читать:

 Там, где райские комплексы высились,
 в черном небе, левее луны,
 две звезды неожиданно сблизились,
 как предвестье любви и войны.
 
 Все Джульетты в предчувствии замерли,
 донжуаны вскрутили усы...
 Две звезды, как на страшном экзамене,
 две таких ненаглядных красы!
 
 Обыватель прихлебывал с блюдца
 и хрипел дочерям и жене:
 "Если звезды внезапно сольются, -
 то любовь существует вполне..."
 
 Только звезды влюбленных измучили,
 только злость донжуанов взяла...
 Только свистнули звездные лучики
 и звезда от звезды отошла.
 
 "Вот наука влюбленным и глупеньким,
 закололи чижа без ножа!"
 И над блюдечком нежно-голубеньким
 хохотал развеселый ханжа.
 
 Разлетелись! Им больше не встретиться.
 И, вплетаясь в любовный мотив,
 у созвездия Малой Медведицы
 нежно грохнул космический взрыв.

- У тебя такие необычные стихи, - задумчиво сказала Этери, - «Нежно грохнул космический взрыв» - вроде так не может быть, но как точно! И…красиво!

Этери жалела, что у неё с собой нет видеокамеры. Какое могло получиться видео!
Чай был допит, но уходить от костра не хотелось и Этери подбрасывала  и подбрасывала дрова в костёр. Костёр трещал тихонько и размеренно. Было уютно.

«Как хорошо молчать, - подумалось Этери». Раньше она не замечала, что молчание может быть так многозначительно и наполнено каким-то сакральным смыслом. В него вмещалось всё: от рождения вселенной до взрыва сверхновой, от возможности познания всех законов мира до невозможности познания самого себя. Она смотрела на Гусарова и ей казалось, что он думает о том же. Но, вдруг он начал читать:

Моя звезда работает исправно,
моя родная личная звезда...
Она зажглась сравнительно недавно,
зажглась внезапно... Думал - навсегда...

Но остывает в сумраке холодном,
и вдруг погаснет в нынешнем году...
...Пустыня - льву,
                лес - птицам беззаботным,-
а мне - зажгите
               новую звезду!

Он останавливался на несколько секунд и начинал читать следующее стихотворение.

Мир тоскует в транзисторном лепете,
люди песни поют не свои...
А в Стране дураков стонут лебеди,
плачут камни и ржут соловьи.

Мир таскает одежды тяжелые,
мир в капроне от зноя зачах...
А в Стране дураков ходят голые,
чтоб кинжалы не прятать в плащах.

Мир поклоны кладет дяде Якову,
если голос у Яшки - гроза...
А в Стране дураков всякий всякому
правду-матушку режет в глаза.

Мир в угрозах и денежном шелесте
рвет любовь у законной жены...
А в Стране дураков бабьи прелести
не дороже простой ветчины.

В вашем мире начальники старшие
даже в песнях почтения ждут...
А в Стране дураков даже маршалы
даже улицы даже метут.

В общем, так, - попрощайтесь с сестричкой,
отряхните коросту долгов,-
и с последней ночной электричкой
приезжайте в Страну дураков!

Этери смотрела на него во все глаза и вдруг поймала себя на том, что видит в нем что-то совершенно новое: блеск в глазах, и какую-то одержимость. Лицо его совершенно изменилось. Серая кожа приобрела нормальный оттенок, глубокие носогубные складки почти разгладились, морщины стали совсем незаметны. Он выглядел совершенно здоровым и совсем не старым человеком.

Вместе с тем у Этери появилось и росло чувство сожаления и жалости. Сожаления о том, что это скоро закончится и жалости к этому, не такому уж пропащему человеку. Совсем скоро его не станет. И на многие годы стихи его будут читать только те, у кого останется несколько страниц рукописного текста. Их будут переписывать, передавать друг другу. Но…в будничной суете и заботах о хлебе насущном, забывать об их существовании, убирать рукописные листочки куда-нибудь подальше для сохранности, чтобы не потерялись и, в конце концов, забывать, куда положили.

А Гусаров всё читал и читал…Этери уже не вслушивалась в смысл, она слушала музыку слова, его ритм и настроение. И, вместе с блеском глаз и жестами Гусарова, стихи рождали в ней совершенно непонятное и доселе неиспытанное чувство. Она вдруг почувствовала, что она не просто темпоральщик, историк, она – человек! У неё защипало в носу и сдавило горло. На глазах появилась влага, картинка стала расплываться. «Я плачу?! – удивилась и испугалась она, - Я плачу. Но, почему?». Она не плакала никогда в жизни, ощущение это было ново и испугало её. Впрочем, нет, она плакала однажды… когда-то очень, очень давно. Но по какому поводу, она не могла вспомнить.

Гусаров вдруг перестал читать и удивлённо спросил:
- Ты что, плачешь? Вот те раз! Да у тебя душа есть!
И тут её прорвало, она зарыдала. Ей было жаль Гусарова, жаль себя, жаль весь этот мир…

Гусаров гладил её по голове, как ребёнка, что-то говорил, успокаивал.
Со слезами уходила горечь, и, как во время грозы, когда тучи выливаются дождём и становится светлее, так и у неё – слёзы смывали горечь, накопленную за жизнь, и начинало казаться, что не всё ещё потеряно, что всё ещё можно изменить и исправить. И, вообще, всё кончится хорошо. Ей хотелось рассказать ему свою жизнь, заполненную вечной спешкой, гонкой за призрачными открытиями, о судьбе которых, в результате, она даже никогда не слышала. Хотелось рассказать о чём-то очень, очень важном, но она не могла вспомнить – о чём.