На Волге

   Родителям моим посвящается.

    Удивительная штука -- память человеческая. Осколки воспоминаний через многие годы сложатся вдруг в яркую картинку и думаешь: " Откуда это? Сон? Отголоски прошлых жизней? Может, придуманное воображением, но не пережитое на самом деле? " Миллионы нейронных связей в вашей голове загудят вдруг тонюсенькими проводочками, проскочит сигнал из прошлого и звякнет тревожным звонком: "Эй, кто на связи? "

   Можно не всё помнить из того, что было вчера, час назад, на прошлой неделе, но, иногда, как гром среди ясного неба, увидишь себя маленьким. Вдруг с пронзительной болью ощутишь теплоту маминых рук, явственно почувствуешь знакомый, родной запах отчего дома и удивишься: " Как это можно вспомнить? Ведь прошло более полувека ? "
 
  Мои воспоминания из детства начинаются с трёхлетнего возраста. Их не так много, они расплываются и тают, словно туман над рекой, разрываемый в клочья налетевшим ветром. Но тот же ветер вдруг принесёт подробности прошедших дней и вижу я мальчишку, стоящего рядом. Знаю -- это я, но малыш с исцарапанными коленками, в шортах и сандалиях на босу ногу живёт своей жизнью, независимо от моих желаний.

   -- Тебя как звать, мелкий? Не Серёгой ли?
   -- Ага, Селёгой, -- мама говорила, что только к годам четырём научился я выговаривать этот каверзный для большинства малышей, звук или букву, кто знает, что это за явление " Ррр".
   -- А ты знаешь, ведь ты -- это я.
   -- Не, -- отвечает эта мелочь, -- ты вон какой, большой ... и старый.
   -- Пойдём, я покажу тебе что - то, -- он берёт меня за руку и уверенно тянет за собой.

    И вот мы стоим в холодной, большой, без мебели и окон, комнате. Стены и пол кафельные, стеклянно блестят, словно политые водой. Запахов нет, звуков не слышно, ярко - светло вокруг и тревожно и суетливо в душе. Два или три крана вдоль стен уныло свесили латунные носики, разглядывая что - то на дне белых раковин. Один из них даже простужен, капля влаги виснет на кончике его носа, набухает и срывается вниз, в глубину тёмного слива.

   -- Вот, это папа, -- шепчет Сергей, -- он умер, да? , -- и снизу вверх заглядывает мне в глаза.

   На середине комнаты стоит ( память не даёт описание, на чём ) открытый гроб, обтянутый по бокам черной материей и украшенный по верху бортиков сосборенным бантом. Я хорошо вижу завитки стружки, доверху заполняющие это скорбное деревянное сооружение. Белая повязка на лбу лежащего в нём, оттеняет восковую бледность лица умершего, смертную заострённость скул и носа, внося покой и умиротворение в происходящее ( в происшедшее? ).

   Нет боли в моей душе, нет осознания невосполнимости утраты -- детское восприятие мира позволило мне пережить те мгновения бесслёзно. Но я, сегодняшний и много старше теперь молодого отца, уже сейчас додумываю, достраиваю собственные переживания. Несомненно, я люблю и тогда любил отца, но это чувство не всепоглощающее, скорее, оно как дань памяти сейчас и, тогдашняя щенячья преданность и доверие большому и сильному взрослому человеку, одной крови со мной.

   -- Да, Серёга, это папа, -- одними губами говорю я, но он слышит, он уже понимает беду, поэтому запомнил и донёс до меня, сегодняшнего, те воспоминания.

     Мы жили на Волге, в небольшом рабочем посёлке Васильево. Двухэтажные, деревянные дома с печными трубами над шиферными крышами, уют палисадников и зелень деревьев. Прохлада, приносимая ветром от реки, синей извилистой лентой вьющейся в километре от посёлка и кажущейся такой ласковой и совсем не страшной на расстоянии. Но грозной силищей веяло от неё вблизи, величаво и мощно несла она свои воды, докатываясь до берегов мутными волнами. Весной, в первые тёплые дни, после зимней спячки, грохот стоял над Волгой -- лёд ломало, освобождалась она от чуть не метрового заснеженного панциря. Вереницей громоздящихся друг на друга льдин покрывалась поверхность реки, сверкая кристаллами нерастаявшего снега или чернея маслом воды в открывающихся прогалах между ними. Грозная, опасная сила, не знающая преград и жалости, несла на себе долго потом, после первого льда, с корнем вывернутые деревья, коряги, мусор, куски лодок и сетей. Жуть берёт, как подумаю, с какой стихией мерялись силой волгари. Они -- обычные люди, но из - за соседства с такой рекой, и характерами широки и повадками, и смелостью и силой не обделённые. А рыбаки и вовсе -- не потопаешь, не полопаешь, -- рисковали ради заработка и рыбных запасов не только здоровьем, но и жизнью.

    Отец был заядлым рыбаком. Это не было его профессией, но и увлечением назвать такую страсть тоже не к месту. Это была любовь, болезнь, если хотите. Знал это и чувствовал зов генов и я, уже с малого возраста просиживая дни с удочкой на реке, в уютных местечках, поросших камышом и тальником. Но с отцом в этом деле я и сейчас не могу сравниться. Мама рассказывала, что мог он в любой луже наловить мелочёвки на уху, просто сняв с себя майку и сделав подобие маленького бредня. Ну, а уж о трофейных рыбалках и говорить нечего, хотя не были они тогда увлечением или хобби, как у меня сейчас.
 
   Рыба была не единственной, но и не последней статьей семейного бюджета и частью пропитания и выживания являлась точно. Отец вырос в добротном сельском доме, в большой семье, братья, сёстры -- всего шестеро.

   Мать его, высокая, худая, рыжеволосая женщина отличалась неимоверной силой характера и недюжинным изворотливым женским умом и всех семейных держала в ежовых рукавицах, включая и супруга.

   Дед мой ростом не вышел, хотя силён был изрядно, но нравом был кроток, жене не перечил, порой страдая от этого и пил горькую, часто запойно.

   Все сыновья его пошли ростом и статью в бабку мою -- рослые, жилистые, с рыжими чубами, горластые да задиристые. Им подраться было -- что дорогу перейти. И между собой у них бывало, но чаще против чужаков горой стояли,  плечом к плечу. Быть бы им разбойниками в стародавние времена, а бабке моей -- атаманом.

   Девчонки в семье выдались в деда -- кареглазые, росточка среднего, спокойные и рассудительные. Потому и замуж быстро повыходили, с глаз бабкиных долой в мужнины семьи.

    Вот так и жили, в погребе соленья и варенья, рыба всякая и другого добра хватало. А на стол скупились ставить много -- бабка строго следила за каждым куском. Лишь по пьяной лавочке доставались запасы, водка лилась рекой, сало, пожелтевшее от времени, рыба сушёная, вяленая, копчёная -- тут уж припасов не жалели. Пили все, потом дрались до штакетин, до ножей, до лопат и ломов даже. Прости меня, Господи, как и живы были так долго при таких характерах.

    Но в трезвые дни любое дело кипело в их руках, любая работа спорилась и брались братья за всё, что сулило хороший заработок и выгоду. На Волге браконьерили, ловили сетками, две или три лодки - казанки и мотор имелся -- равных им в этой статье тоже поискать пришлось бы. Вся добыча шла на базар, отправлялась в погреб на долгую зиму или превращалась в копеечку для хозяйства и приданого сёстрам. Вот так жили, да кто им судья -- военная голодуха, послевоенные годы научили  выживать и беречь, порой до скопидомства, с трудом нажитое. Только( оговорюсь сразу) до первого праздника. А их на Руси много, значит и выпивали частенько.
 
    Как - то, в один из таких разгульных дней, подошёл к дому пожилой уже дядька с девочкой, с внучкой, наверное. Ну, не то, что свой, поселковый, а так, мало - мальски знакомый старик, но дело посулил денежное, хотя и рискованное. Надо ему было в эту пору срочно на другой берег Волги попасть. А весной дело было, ещё и не весь лёд сошёл, у берегов тёрлись отдельные осколки величиной с приличный дом и в глубину чуть не с метр. Нельзя на лодках, опасно, до беды близко.

  Отец тогда в гостях был в родительском доме, вопреки обычаю, не выпивал -- мы уже были у него на первом месте. Мама моя, дочь и сын ( понятно, это я и старшая сестра моя). Заработок  всегда нужен был, кому это помешает. Но братовья отцовы навеселе были, куда им, потому и предложили отцу помочь человеку с переправой:
     -- Сашка, мотнись на тот берег, вишь, человеку надо. Да мотор береги, он новый почти, -- усердно " окал" старший, а младший согласно кивал головой, закусывая грибочками.

   Дед, изрядно уже на грудь принявший, цыкнул было на сыновей, но очередная гранёная рюмка быстро смыла остатки его родительской воли и здравого смысла. Бабушка приболела тогда, к столу не выходила, может и запретила бы, но не судьба. Вот и получилось, что ехать отцу выпадало, помогать заезжему человеку.
 
   Что же, взял лодку, мотор, канистру запасную под завязку бензином и в путь.

    Нашли его на второй день к вечеру на берегу, немногим ниже по течению от посёлка. Живого. Без сапог, без ватника и шапки. Обессиленный, наполовину выбрался он на обмёрзший глинистый берег и затих, потеряв сознание. Ноги в воде полощутся, холодные, посиневшие, сапоги с портянками замерзающими пальцами, видать, ещё в воде сдирал, чтобы на дно не тянули. Голова в крови, волосы слиплись в бордовую коросту. Ни лодки, ни мотора, " почти нового".

    Всё это рассказала мне мама уже взрослому скупо и неохотно. Говорила больше о последних днях моего отца, о том, как ходила к нему в больницу, как плакала дома, глядя на нас с сестрой и как страшно было бессонными ночами при одной только мысли остаться без любимого человека да с двумя детьми на руках.

    -- Сердце крепкое, на троих хватило бы, -- сказал ей однажды врач, -- а голова повреждена сильно, переохлаждение, воспаление лёгких, ноги обморожены. К прежней, сознательной жизни организм уже не вернётся, мы помочь не в силах. Зачем тебе ещё третье дитя пожизненно, у тебя вон и так двое. Решайте семейно, -- и ушёл.

   Были в больнице и дед с бабкой и братаны отцовы. Дед( любил я его сильно, это тоже помню ) орал и ругался, снизу вверх зыркая злыми глазами в бабушкино лицо и беспомощно размахивал руками. Бабушка молчала, впервые в жизни не перечила супругу, старший и младший, дыша перегаром в лицо врача, старались допытаться у него, какие лекарства надо купить, чтобы вырвать среднего из цепких лап бессознательной комы.

    Когда подписали необходимые бумаги, мне не ведомо. Как сложилась дальнейшая жизнь развесёлого семейства, про то вам не интересно.

   После похорон отца, приехала другая моя бабушка, увезла дочку с двумя ребятишками к себе, на Урал.

   Так вот и получилось, что родился я на Волге, а вырос недалеко от крутых берегов другой знаменитой реки, постепенно забывая первые шаги по земельке, где остался спать вечным сном мой отец.

   Удивительная штука -- человеческая память. Миллионы событий происходят за жизнь и ускользают, исчезают навсегда воспоминания о них через минуту, час , год, завтра, послезавтра. А порой происшедшее не один десяток лет назад, вдруг вспомнится так ясно, как будто было сегодня и давит на сердце тяжким грузом и непреходящей тоской и грустью.