Помидор

    Было это в пятьдесят первом году двадцатого века. Война ушла, но язвы её всё ещё не заживали. Всё ещё как-то плохо рос дёрн в глубоких воронках, всё ещё нет-нет да и торчали кое-где осиротевшие трубы опалённых русские печей вдоль дорог. Всё ещё иррационально ждали тех, кто уже не мог вернуться.
    У мамы Бори была коза. Одна. Единственная спасительница для человечка, умудрившегося родиться в самом начале лета сорок четвёртого года. Это совсем не то, как если бы в сорок первом или в сорок шестом. У многих пацанов войны была лишь мать, это понятно. Но далеко не у всех она была вообще единственным родственником. У большинства были хоть какие-то дядьки, тётки, дальние седьмые воды на киселе, но были. А тут лишь мама. Да ещё коза, с которой он часто спал в хлеву - просто потому что она тёплая, в то время, когда маме приходилось отрабатывать так называемые трудодни в колхозе.
    В сентябре Боря пошёл в школу, что была в соседней деревне – верстах в трёх. В классе он был один. Не оказалось больше в окрестных деревнях ни мальчиков, ни девочек того же года рождения. Антонина Михайловна, крупная статная женщина, от которой всегда пахло мёдом, так как её муж держал небольшую пасеку, была уравновешена как многие крупные люди, и даже немного флегматична. Она даже улыбалась, что делала довольно часто и искренне, как-то не быстро - будто густой мёд перетекал из банки в блюдце. Она была добра и внимательна. Давно замечено, что женщины, судьба которых оказалась скупа на личное материнство, либо озлобляются и становятся невыносимо склочны и мелочны, либо раскрываются для людей, как медонос для благодарных пчёл. Антонина Михайловна была из вторых.
    Боря, разумеется, голодал - как голодали многие и многие послевоенные мальчишки. Но признаться в этом кому-то постороннему было невозможно для Бори. Не было возможным для его совести выдать эту беду даже коротким взглядом, который мог кто-то из посторонних заметить. Поэтому он часто опускал глаза, когда приступ голода становился нестерпимым. К тому же мама больше всего не терпела в людях навязчивости и, как она говорила, «простоты», что хуже воровства.
    Прозвенел звонок. Урок закончился, и стало слышно, как дети из соседних классов стали выбегать в коридор.
    - Ты не устал? – Спросила Антонина Михайловна.
    - Нет. – Ответил Боря.
    - Сейчас большая переменка, ты можешь пообедать. Мама положила тебе что-то с собой?
    Боря отвел взгляд:
    - Я не хочу есть. Я лучше погуляю.
    - … Иди, конечно. У тебя уже появились друзья?
    Боря неопределённо пожал плечами и пошёл к двери. Учительница испытывала щемящие чувства к этому мальчику. Она знала, что мать его воспитывает одна и живёт очень трудно. Они не были подругами, но знали друг друга, всегда здоровались, когда встречались, что бывало не слишком часто. Мать Бори была довольно неразговорчивым, замкнутым человеком, испытавшим с самого детства столько бед и горя, что выпадают обычно на судьбы нескольких разных людей, но никогда ни у кого не просила помощи, не позволяла жалеть себя. Боря был очень похож на свою маму. Вот, и сейчас Антонина Михайловна, провожая взглядом выходящего из класса худого светлоглазого мальчишку, чувствовала, что, если он сейчас хоть на самый краткий миг остановится, она сорвётся с места, обхватит своими большими руками его детское тельце и будет слушать биение его сердца.

    Боря уже вышел. В школьном коридоре стихло – дети стаей чирикающих воробьёв высыпали в разноцветное сентябрьское великолепие двора.
    Антонина Михайловна откинула краешек чистенькой тряпочки. Перед ней лежали – огромный помидор, ломоть круглого чёрного хлеба и спичечный коробок. Учительница пальцем ловко открыла коробок с солью. Антонина Михайловна взяла помидор. Его плотная шкурка матово блестела. Он был мясист и тяжёл и источал какую-то чудесную силу и здоровье, как и его хозяйка. Антонина Михайловна поднесла его к лицу ближе и шумно втянула воздух ноздрями. Могло показаться, что сладковатый аромат этого спелого овоща способен был проникнуть даже через стены. Учительница взглянула ещё раз в окно, словно боясь, что дети учуют запах и уставятся на неё. Но дети были заняты своими важными делами.
    Антонина Михайловна погрузила крепкие крупные зубы в сочную упругую плоть помидора, тот дал лёгкий сок, и пару влажных семечек упали на высокую грудь учительницы. Та, не выдавая лёгкой досады, ловко подцепила их пальцем и отправила в рот. Потом привычным движением она вбросила щепотку соли в зияющую рану томата, взяла в другую руку ломоть хлеба.
    Никуда не торопясь, она прожевала кусок помидора и закусила его хлебом. В какой-то миг Антонине Михайловне показалось, что неприкрытая плотно Борей дверь от сквозняка чуть скрипнула. Учительница не любила сквозняки, а посему дотянулась с места до окна и закрыла его.
    Антонина Михайловна взглянула на часы. Перемена – как обычно - загадочным образом быстро истекала. Женщина вновь ловко подцепила щепотку соли и в очередной раз сверкающие в ярких солнечных лучах кристаллы опустились в кроваво-красную мякоть плода. Антонина Михайловна поднесла томат к своим полным губам, приоткрыла рот. И в этот миг за дверью раздался глухой стук.
    В пустом школьном коридоре, возле двери в класс, приоткрытой на малюсенькую щёлочку, раскинув в стороны свои худые, с синими прожилками, руки, лежал Боря. Он был в обмороке.