Все мы вышли из гоголевской шинели...

Жара раскалила город так, что, казалось, вместе с воздухом плавился и асфальт.
Люди передвигались расслабленно, словно приморенные мухи.

А эта...не знаю даже как её назвать: дама, женщина, баба? Шла, разрезая невыносимый зной, аки корабль по морю: походкой королевы, гордо вскинув голову... И улыбалась -
не столько встречным-поперечным, сколько самой себе.
Весь её облик красноречиво заявлял:"Любуйтесь, завидуйте, восторгайтесь! Я - счастлива!"

А они, в свою очередь, эти самые встречные-поперечные прохожие, с тупым недоумением встречали и провожали её лениво-безвольными, слегка удивлёнными взглядами.

Но счастливицу как будто бы ничто не задевало - ничто не способно было смутить её паряще-возвышенное состояние.
Хотя, казалось бы, весь вид её был в достаточной степени нелепым в мареве этого несносно жаркого дня. Впрочем, всё дело было не столько в ней - даме-женщине-бабе...
сколько в её платье.

Оно было насыщенно-красного цвета. Из какой-то прозрачной синтетически искрящейся ткани, с рассыпанными цветочками по всему полю, тоже такими же красными, но только более плотной фактуры.
Дряблые плечи, шея и вообще весь телесный верх, обнаженный по самую грудь, сообщал
о том, что хозяйке платья явно за шестьдесят.
Лиф означенного наряда придерживался неширокими бретельками, из-под которых предательски выныривали другие бретельки, чёрного цвета, по всей вероятности, от лифчика.
Прозрачная ткань платья дублировалась более плотным чехлом, опять же красного цвета, облегавшим фигуру до середины бедер, а дальше свободные прозрачные фалды, искрясь и переливаясь, ниспадали чуть ли не до самых щиколоток, открывая, в общем-то, приличной формы ноги. Впрочем, и фигура, несшая на себе это сверкающее "великолепие", была не из худших - без жировых отложений, но и без намеков на костлявость. Вполне себе приличная манекенщица.
Правда, лицо, шея, руки её явно не были избалованы знакомством с какими бы то ни было косметическими средствами. Да и жидким волосам серого цвета, кое-как заколотым сзади, не отводилось особого внимания.
Да что уж там, дама-женщина-баба, судя по всему, была достаточно далека от мира
моды и всяко-разного слежения за ним. 
Лицо модели - широкоскулое, обветренное и покрытое щедрым сельским загаром, сообщало окружающим, что выгуливание сего наряда улицами города - дело непривычное и довольно редкое, как для самого платья так и для его владелицы. Даже, скорее всего, этот выход
совершался ими впервые.
К тому же, более подходяще было бы вырядиться в такую жару в какой-нибудь просторный ситцевый сарафан или в бесформенную трикотажную майку поверх балахонистой лёгкой юбки... А тут - здрасьте-пожалуйста!- карнавал, да и только! Наряд, скорее подходящий для конкурса бальных танцев.
В общем, довольно необычное дефиле мимо торговых палаток по разомлевшей от безумного тепла улице.

Две торговки из придорожных палаток с одеждой, замотанные с головы до пят по новомодным мусульманским обычаям, завидев на горизонте сию даму-женщину-бабу в красном сиянии, сразу же оживились и, развеселившись, принялись соревноваться между собой в остроумии.

- Эй, мадонна! - кричала одна. - Где платье покупала?! Я тоже такое хочу!

- И я! И я! - вторила ей другая. - Всю жизнь свою о таком мечтала!

Но та, которой адресовались эти насмешливые выкрики, всё также торжественно улыбаясь, двигалась вперёд неторопливой царственной походкой. И словно бы даже радовалась, что
оказалась в центре такого горячего внимания.

А может, и она сама всю жизнь об этом мечтала - вот так нарядиться...в это бальное платье. Может, давно его приобрела и берегла для подходящего особого случая. Берегла, берегла...а случай всё не представлялся и не представлялся.
А может, и не давно, а как раз-таки недавно приобрела...по случаю...и не очень дорого.
Сейчас не то, что раньше - всё можно купить при желании. Правда, пойти в этом платье, как и раньше, особо-то и некуда. В молодости в таком наряде можно было только в мечтах рассекать. Да и где? Тоже только в фантазиях. Жизнь, она не очень-то приспособлена была для яркой, красочной сказки. В общем-то серая она большей частью.
И даже по праздникам серая... Потому как некуда было вырядиться вот так. А хотелось, наверняка хотелось. Чтобы все вокруг рты разинули от изумления и восторга, попутно сами собой в штабеля складываясь...
Короче, как бы там ни было, глядя на это жаркое сияние, приходило понимание, что вот, человек осуществил свою мечту. И тем счастлив.

А этих, замотанных с головы до ног острячек, весело насмехающихся, глядя на счастливого человека, быть может, осуществившего наконец своё заветное желание, можно только пожалеть. Ибо наверняка упарились в своих "скафандрах" и попросту завидуют.
Вполне возможно, что и над ними самими совсем недавно насмехались какие-нибудь длинноногие красотки в коротких шортиках и лёгких маечках... Кто знает, кто знает...

Все мы вышли из "Шинели" Гоголя...
Потому что нет уважения ни у кого ни к кому. С какой лёгкостью насмешничаем и унижаем друг друга!
О чём это говорит? Что мы такие остроумные и весёлые?
Нет, это говорит о всеобщей приниженности душ, об отсутствии самоуважения, об утрате собственного человеческого достоинства. Человек, себя уважающий, чтящий чистоту своей души, никогда не позволит себе унизить кого-то. Ибо он выше. Для него нет необходимости пригибать, принижать, топтать душу кого бы то ни было, чтобы хоть как-то возвыситься в собственных глазах.
Человек, обладающий честью и достоинством, не позволит уронить себя унижением другого человека. Это низко, это недостойно, это богопротивно.
И унизить такого человека тоже невозможно, потому что он - всегда выше.
Оскорбить, обидеть могут. Но унизить - нет. Ибо он, скорее, пожалеет обидчика и посочувствует ему, что тот и так несчастен: он душевно принижен неуважением к себе и оттого уверен, что и другие не достойны какого бы то ни было уважения. Вот и придирается: мол, не так одет, не так красив, не то говорит, не то думает - и вообще, всё не так и всё не то.
Унизить другого, чтобы на его фоне самому себе казаться выше и значительнее...

До какой степени униженности и потери собственного достоинства нужно дойти, чтобы считать доблестью обсмеять и оскорбить другого? А иначе как зауважать себя? Как иначе возвыситься в собственных глазах?
Только духовно ущербный человек может позволить себе подобное поведение. Ибо тот, кто выше в духовном плане, тот не роняет себя, он так всегда выше и остаётся.

Маленький человек? Кто это придумал? Кто это первым сказал? И вот уже полтора века
все затверженно это повторяют. И в школе бездумно внушают ученикам.

Что это за маленький человек такой? Кто увидел в "Шинели" Гоголя трагедию "маленького" человека? Откуда это взялось?
Даже ребёнок, карлик, лилипут - никто не маленький, а просто человек.
Маленького роста - да. Но маленький человек - нет. Ибо перед Богом все равны. Никто не маленький и не большой. Вся ценность человека - его душа, его внутренний мир, который может быть беден или богат, но это уже совсем другой вопрос.

Николай Васильевич Гоголь, пожалуй, первый, ещё задолго до гения абсурда Франца Кафки, спрессовал до символизма абсурд реальности, отразив это в литературе.
Но неправильное, поверхностное, ошибочное прочтение гоголевских произведений привело к самой настоящей реальности абсурда.
Акакия Акакиевиа Башмачкина определили неким символом маленького человека, достойного лишь презрительной жалости, тогда как в действительности все мы вышли из "Шинели" Гоголя. Все. Не только люди пишущие. Хотя сам автор отобразил в этом произведении в первую очередь именно их, самого себя, а также всё наше общество, для которого человек и душа его совсем ничего не значат и не представляют никакой ценности.

"Ибо у нас прежде всего нужно объявить чин".
И это чинопочитание, прежде почитания человека и его души, живо и актуально по сию пору. Сначала нужно предъявить должность, звание, чин или хотя бы некий денежный эквивалент человека, тогда только с тобой будут считаться, тогда только, может быть, станут уважать. И то...может быть.